высоко подбросив, прижал его, целуя смуглые Мишины щеки. Миша взвизгнув
обхватил толстую папину шею, целуя куда попало.
зашелестела юбкой Любовь Григорьевна.
Азеф ласково гладит Мишину кудрявую голову. Азеф очень любит своего сына.
расскажи все! - жмурится Миша и, прищурясь, похож на Азефа.
сказала, - смеется Миша, обхватывая папину шею. - Нет, папочка, расскажи что
ты делал? Ты мосты строишь? Раз ты инженер?
динамит с запасом. В дождливый ноябрь, Савинков с паспортом инженера Джемса
Галлея выехал на великого князя Сергея, в Москву. Привыкнув к твердому
грунту Европы, он с неприятностью думал о трясущихся урядниках, свисающих
ногами с мохнатых лошаденок, о сером русском дожде, грязном небе, о тяжелых
сугробах Москвы, о России.
Савинкова жила скука. Словно, увлекшись охотой, предпринял англичанин
путешествие в страну "водки и медведей".
подъезжая к Эйдкунену.
1
суровая, снежная. Уж в ноябре стояли небывалые морозы. В кривоколенных
тупиках, переулках дворники и извозчики грелись, похлопывая голицами,
притоптывая подшитыми валенками у разведенных костров.
прозрачными, словно стеклянными глазами.
помощник великого князя, полицмейстер Москвы, генерал Д. Ф. Трепов.
Начавшееся влияние Витте. Сердили даже тридцатиградусные морозы и
богомольность жены.
чернявый, живой красавец, каких рисуют на картинках форм русской армии.
Конногвардеец был груб, говорил резко, в мужской компании любил пересыпать
речь матерной бранью.
Иногда отрывал голову, и словно забывал прозрачные глаза на красивом лице
генерала Трепова.
доклада государю. С этими затеями Святополка и виттевщиной надо кончать и
показать им, где раки зимуют! Меняние внутреннего курса - гибель. Оно только
на руку революционерам. Есть данные, что после убийства Плеве эта
революционная сволочь вообразила, что мы перепугались. Теперь они не
остановятся перед новыми убийствами, надо знать этих собак! Их надо
разгромить, - говорил Трепов. - На кого толкает эту сволочь курс мягкого
стеления? На тех, кто вели иной курс, не на Витте же? А на вас, ваше
высочество, на меня, на других. По сведениям петербургского охранного надо
ждать оживления у террористов.
уверяет, - засмеялся Трепов полнокровным, барским баритоном, - что де их
боевые силы у него в руках, теперь де ничто не может случиться, будто есть
крупная провокатура, но ведь, ваше высочество, эта бестия лижет зад у Витте.
Вы можете ему верить? Лопухин тоже уверял, что террор невозможен, да что,
перед смертью Плеве мне сам говорил, что держит террористов вот где, - сжал
поросший черным волосом, крепкий кулак Трепов. - Незамедлительно езжайте,
ваше высочество, государь вас послушает.
странно засмеялся. Лучи солнца заливали паркет, рассыпались по полу и
освещали половину корпуса князя.
тысячи дымов из труб. Савинков ехал с Рязанского вокзала. Отвыкший от
русской зимы, он зяб и кутался, закрывая уши широким швейцарским кашне.
синей поддевке. Золотые рамы зеркал, в грязных точках. Черная грифельная
доска с фамилиями. Савинков шел за коридорным, ощущая вечную тоску русских
гостиниц. Истертый, плюшевый диван, на котором чего только не было,
несуразное трюмо, кувшины с порыжелой водой.
вынул паспорт с красной печатью английского короля и подписью лорда
Ландстоуна и протянул коридорному вместе с крупным рублем, изображавшим
Николая II.
темному, узкому ходу на колокольню Ивана Великого и от вышины лестницы у
него дрожали ноги. Террористы не знали еще, в каком дворце живет
генерал-губернатор. Старый сторож в стотысячный раз устало поднимался вместе
с Моисеенко.
сторож, не глядя вниз, за полтинник, шамкал о гордостях русской столицы.
Дрожавшей, старой рукой сторож указывал молодому человеку: - Воробьевы горы,
Кремль, Москва-реку, Сухареву башню, Каланчевскую площадь. Только когда
стали было спускаться, Моисеенко сказал:
нее возьми малость влево.
Моисеенко.
вышины колокольни Ивана Великого.
заставы у заезжего маклака торговал карюю кобылу. Кобылка была шустрая.
Когда на проводке маклак хлопал кнутом, кобыла рвалась из рук, била задом,
вскидывала передом, маклак приседал на карачки, чтоб удержать в поводу
кобылу.
изъяна не было и, вытаскивая из овчинного полушубка платок, развязал его,
вынул деньги и передавая маклаку 90 рублей, проговорил:
маклак, - зови, мол, Каряя.
извозчика, кто бы так ходил за лошадью, как Иван Каляев. В две недели из
мохнатой, ребрастой лошаденки вышла ладная кобыла. На зависть любому
извозчику носила "Каряя" по Москве легкие сани, не в сравнение с мерином
Бориса Моисеенко "Мальчиком".
ногами, густо налившимися сквозными наливами. Он смешно бегал по Москве,
вприпрыжку, от шпата высоко подбрасывая левую заднюю. Но Моисеенко и не
лихач. Ему по Москве не носиться. "Мальчик" тихо стоит на Тверской площади
против дворца генерал-губернатора.
Разве кто, чересчур заторопясь, крикнет:
сани, кареты. Выходят люди из подъезда в черных шинелях на красных
подкладках, в серых николаевках, разлетающихся по ветру. Но кареты великого
князя Сергея нет.
едут кони. Переминается медленно "Мальчик". Не греет рваное рядно. Хлопает
голицами Моисеенко. Но рысью въезжает на площадь каряя кобыла. Извозчик в
синем армяке с серебряными пуговицами, в
площади. И "Мальчик" трогает, с трудом разминая на морозе сведенные ноги.
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Маккэфри Энн