дикарей исчезли при звуке выстрела. Резкий хлопок ударил по ушам Изабель,
и она наконец проснулась. Когда она успела вскочить на ноги и оказаться
рядом с Тристаном? Она не помнила. Смолистый запах волос индейца вызвал в
памяти скрипичные уроки, которые дядя Донашиану однажды организовал для
нее. Как и остальные уроки - рисования, танцев и вышивки - они прошли
впустую; Изабель обладала только одним талантом - любить.
пистолет, но стрелять не стал. Вместо этого он вытащил из шорт лезвие
бритвы и, опустившись на корточки, быстро что-то сделал, повернувшись к
ней спиной. Когда он поднялся, лицо Изабель покрылось испариной при виде
убийственного бесчувствия на его лице. Какое это странное и потное
ощущение - остаться в живых.
вернутся, - объяснил он.
справедливой, что у Изабель свело промежность. Затем сияющий утес ее
фантазий залили горькие и тяжелые волны реальности. Тело Купехаки лежало у
ее ног и воняло калом, извергнутым в предсмертных судорогах.
удаляющийся топот копыт. Мы не сможем догнать их пешком. - Он задыхался,
его высокий лоб перерезали морщины. Казалось, он сердится на нее.
земля поднялась ей навстречу, подобно тому как пышная перина детской
кроватки всплывала навстречу ее телу, когда задолго до смерти матери, до
того как отец превратился в уязвленное чудовище, он уносил спящую Изабель
на руках из какого-нибудь восхитительного места, куда они ходили вместе, и
когда ее, будто в ложке, переносили из одной чаши сновидений в другую, она
на какое-то мгновение просыпалась и видела его сильные руки, белые
простыни и откинутое мохнатое одеяльце.
искрилась в утреннем свете, а Тристан сидел, уставившись в пламя
разожженного им костра. Она сходила в кусты справить нужду и по сломанным
веткам и бороздкам на песке поняла, куда он оттащил тело Купехаки. Муравьи
и стервятники скоро превратят тело верной тупи в пыль. У Изабель пересохло
во рту, у нее свело пустой желудок.
Мы должны все время двигаться на запад. Возвращаться нам некуда - только
горе и опасности.
представила себе их маленькие послушные ручки и ножки и доверчивые, широко
раскрытые глаза, похожие на чаши, ожидающие, что их наполнят. Даже когда
голод и усталость обрушились на их беззащитные, хрупкие тельца, они с
верой глядели на свою мать.
если мы могли бы сделать это, как нам защитить их от опасностей дикой
природы? Милая Изабель, может, для них лучше остаться с теми, кто знает,
как здесь выжить. Если бы дикари хотели убить их, они бы сделали это сразу
же.
самодовольным, когда бесстрастно и разумно констатировал их отчаянное
положение.
сделала широкий жест, словно обводила рукой всю землю, - умрем ли мы
сейчас или чуть позже? Зачем мучиться, Тристан?
голову набок, так же, как он глядел на нее в бытность свою пляжным
воришкой, хотя в те годы на лице его не было морщин.
обязаны жить.
кого волнует, исполним ли мы наш долг? Бога нет, а наши жизни - досадная
случайность! Мы рождаемся в грязи и муках, а потом, движимые муками,
голодом, страстью и страхом, живем без всякой цели!
смягчить ее оскорбительно громко звучащий в полной тишине голос.
замысловато устроен, если он лишен смысла? Подумай только, сколько труда
требует создание мельчайшего насекомого или травинки. Ты говоришь, что
любишь меня; тогда ты должна любить жизнь. Жизнь - это дар, и мы должны за
него платить. Я верю в духов, - заявил он, - и в судьбу. Ты была моей
судьбой, а я - твоей. Если мы умрем сейчас, то никогда не достигнем того,
что нам предначертано свыше. Может, нам суждено спасти наших детей, а
может, и нет. Я знаю лишь одно, Изабель: жизнь свела нас с тобой не для
того, чтобы питать своими детьми ненасытную утробу этого мира, а затем,
чтобы мы доказали, что нет ничего сильнее любви, давали миру пример любви.
Я чувствовал это даже на автомобильном заводе, когда мне казалось, что я
никогда больше не увижу тебя.
муки голода во все последующие недели блужданий по саванне, Изабель как
никогда ощущала силу этой любви. Никогда прежде потребность заниматься с
ним любовью не была так велика, - даже в том отеле в далеком Сан-Паулу. В
их отчаянном одиночестве секс одновременно подтверждал ее право на
обладание Тристаном, и, умиротворяя Тристана, секс напоминал ей о том, что
она еще жива под этим небом, секс стал ее мольбой о прощении и извращенным
триумфом обессиленной плоти. Поскольку еды у них было мало, секс стал
заменять им пищу. Они потеряли дорогу, и плоть стала их общей целью, их
единственным обиталищем. Они не умели столь же сноровисто, как это делала
Купехаки, искать пропитание, поэтому несколько раз по ошибке ели ядовитые
ягоды и варили ядовитые корни. Лихорадка и галлюцинации едва не погубили
их; понос вычистил их внутренности до состояния полированного мрамора.
Изабель вся высохла, ее постоянно тошнило, а лихорадка трясла так, что
стучали зубы, и все же ей хотелось поиграть с его початком, провести
кончиком языка по набухшим венам и слизнуть маленькую прозрачную капельку
нектара с узенькой прорези члена, прежде чем ощутить его у себя между ног
и провести руками по черной спине Тристана, похожей на узловатую доску.
Если бы силы покинули в момент совокупления, то жизнь ее обрела бы форму
цветка, чья нежная сердцевина открыта свету жизни.
как орхидея, позволял ей возбуждать себя, даже когда жизненной энергии у
него стало так мало, что собственный скелет стал казаться ему грудой
камней, которую приходится нести по колючим зарослям в тонком мешке
собственной кожи и, уже теряя сознание, бросать этот мешок на землю на
месте ночевки. Он был слишком слаб и не мог подняться с земли, видел
словно во сне, как обнаженная Изабель оседлывала его бедра и опускалась на
его стержень. Несмотря на страшную худобу, ее бедра, живот и покрытый
прозрачной порослью лобок сохраняли последние округлые следы
женственности. Ее лоно обхватывало его, и сначала сухо и болезненно, а
затем влажно и липко опускалось до самой черной пены паха и поднималось,
снова опускалось и поднималось, и высохшие груди Изабель пойманными
птицами бились о тонкие, как прожилки пальмового листа, ребра.
зверя, а затем становится наркотиком и заволакивает безвольное сознание
привычной прозрачной дымкой. Даже обезьяны уважительно отступали прочь и
прятались в зеленых зарослях, пропуская через рощу два привидения. Влажный
песок хранил следы тапиров и диких свиней, но они ни разу не видели этих
животных, да и слишком были слабы, чтобы поймать их. Знание ботаники
позволяло Изабель распознавать пальмы: бурити - с жесткими веерообразными
листьями, бакаба с длинными, изгибающимися, словно взлохмаченными,
листьями; приземистую накури, колючую стройную боритана, которая
предпочитает влажные земли, и даже высоченную пальму аккаши с прямым, как
копье, стволом; однако только от этих деревьев в то время года не было ни
плодов, ни мягкой сердцевины ствола. Кишащая вокруг жизнь дразнила и
мучила, как веселенькие обои в тюремной камере. Однажды они попали в
окаменелый лес, где поломанные деревья стояли и лежали на земле разбитыми
мшисто-зелеными, грязно-розовыми, белыми и небесно-голубыми колоннами
поруганного храма. Какой бог умер здесь, несмотря на ревностное
поклонение?
плодами нависали колибри с изумрудными спинками, желтыми грудками и
мерцающими крылышками; Тристан и Изабель научились быстрым движением
ловить маленьких птичек, а потом, зажав лихорадочно бьющиеся крылышки в
кулаке, большим пальцем ломать им шеи. После долгого и нудного ощипывания
шести-семи птичек их можно было насадить на тоненькие, как спицы, палочки
и зажарить на костре, получив несколько кусков твердого, горько-сладкого
мяса. Иногда Тристан и Изабель оказывались среди деревьев кешью со зрелыми
орехами - остатков плантации, посаженной появившимися здесь и исчезнувшими
земледельцами, - и тогда они жадно ели все, до чего могли дотянуться,
пожирая орехи прямо со скорлупой. Так, голодая от одного нежданного пира
до другого, наша парочка брела вперед по дремучему лесу, в котором трудно
было увидеть заходящее солнце, а дневной свет походил на ледяные сосульки,
искрящиеся где-то на верхних ветках деревьев.
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий
Прозоров Александр
Сертаков Виталий