кляузные... А тут еще теперь выяснения отношений?
уеду. Мне с конца месяца дают отпуск.
ничего не снилось, чтобы ни о чем не вспоминать и не думать... Скажи, Ваня,
у тебя бывает так - привяжется один какойнибудь сон и снится чуть не каждую
ночь?
мы с Давидом едем куда-то в поезде... И так все, знаешь, ясно: мы в купе
вдвоем, большой чемодан заброшен с вещами наверх, в багажник, маленький
чемодан и сумка с продуктами - в сетке... Гудит поезд, стучат колеса, звенят
и подпрыгивают ложечки в стаканах... А потом - и это как-то сразу- уже не
поезд, а Большой зал Консерватории... И не
было...
во дворе, росла старая акация... И под этой акацией по вечерам сидели две
девчонки - беленькая и черненькая - и слушали, как сердитый мальчишка с
вечно расцарапанными коленками играет на скрипке мазурку Венявского...
пожалуйста, не делай такого невинного лица! Ты же не стал бы, просто так, за
здорово живешь, просить, чтоб я звонила Людмиле, у которой дежурство...
Что-то случилось?
распахивается дверь и в комнату почти вбегает Людмила - в белом халате, с
докторским чемоданчиком в руке.
задохнулась.) Ну, неужели вы не понимаете... Неужели вы не понимаете, что
мне нельзя так звонить?! Что всякий раз, когда мне говорят - звонили из дома
- У меня останавливается сердце...
сидит у нас...
перевела дыхание.) А я - пока ехала - представила себе, что он опять, как
тогда, шел по улице и упал... И опять - уколы, кислород, бессонные ночи,
страх... (Помолчала, тряхнула головой.) У меня дежурство, мне надо ехать - в
чем дело?..
и, отряхнув предварительно крошки со скатерти, бережно кладет его перед
собою на стол.
один день. Исключили меня двадцатого декабря пятьдесят второго... Больше
двух лет! Вот и посчитай, сколько это получается дней! И сколько дней я еще
при этом думал - надо мне подавать на пересмотр или не надо!* (Людмила
всхлипнула.) Ну, Люда, Люда!.. Ну, что вы, в самом деле - такой сегодня
день, а вы обе ревете!
Спрячь. И учти - я еще ничего не знаю. Ты ничего не говорил. Кончу
дежурство, приеду - и тогда ты нам все расскажешь, со всеми подробностями...
(Взглянула на часы.) О, боги! (Подошла к телефону, сняла трубку, набрала
номер.) Это Чернышева... Ай, беда, а ято надеялась! Ну, говорите... Так...
Фамилия?.. А-а, я ее знаю... Что с ней?.. У нее всегда болит! Ладно!
(Повесила трубку.) Надо ехать!
Забегу заодно в Гастроном - куплю чего-нибудь к вечеру.
обнимает его за плечи.
вам сказать со всею определенностью - не надо было подавать! Если вы честный
человек - а мне, автору, хочется думать, что вы, хоть и наивны и даже, может
быть, глуповаты, но честны - так вот, если вы честный человек, то уже через
несколько лет вам снова придется расстаться с вашим партийным билетом, вас
заставят умереть, как заставили умереть старого большевика, писателя Ивана
Костерина, вас загонят в "психушку", как Генерала Петра Григоренко...
Впрочем и об этом, в ту пору, NU. еще не знали, а догадываться и думать -
боялись...
слов... Ничего нет - ни слов, ни радости... Это все, наверное, придет потом!
А ты? Как ты себя чувствуешь?
вернешься, Татьяна?
что просто сердце заходится!
это сказал?
когда-то завидовала и восхищалась тобой. Я запомнила один вечер - в
Студгородке, на Трифоновке... Меня кто-то обидел, я сидела на подоконнике и
хныкала - а ты шла по двору - нарядная, красивая, легкая, как будто с другой
планеты... (Снова засмеялась, но теперь уже легко.) Я и представить себе не
могла в тот вечер, что когда-нибудь выйду вот за него - замуж, буду жить с
тобой в одном доме, брошу стихи, стану врачом...
деньги, отсчитала, сунула в сумочку.) Ну, я готова!
до двенадцати, но, может, я отпрошусь!
у тебя с ним - без меня - возникнет какой-нибудь разговор... Ну, в общем, ты
сам понимаешь!
никакая я не красивая, все сказки!..
девчонка:
радиорепродуктор. Марш. Это тот самый марш, который гремел в санитарном
поезде, в "кригеровском" вагоне для тяжелораненых, на рассвете, когда диктор
сообщил, что наши войска перешли границу Германии. В дверь стучат.
и крупной седой головой. Если бы не резкие морщины, не хромота и не стальные
зубы, он был бы даже красив - внушительной и спокойной стариковской
красотой. Это Мейер Вольф. Остановившись в дверях, он с интересом и
волнением оглядывает комнату.