но, скорее, усугублялись. Мне всегда было трудно постичь его, а теперь он
все дальше выходил за пределы моего понимания.
разумеется, стала капризничать, плакать, и успокоить ее было невозможно. Я
заподозрила, что ей повредило новое лекарство, и сомневалась, стоит ли
давать его ребенку дальше, поэтому я с нетерпением ждала прихода врача,
чтобы с ним посоветоваться.
что-то консьержке. Обычно он сразу поднимался в детскую, перепрыгивая через
три ступеньки, и его появление всегда казалось нам приятной неожиданностью.
Но на этот раз прошло пять минут, десять, а его нет как нет. Что он там
делает? Может быть, ждет чего-то в нижнем коридоре? Маленькая Жоржетта
продолжала жалобно всхлипывать, взывая ко мне: "Минни, Минни (так она обычно
меня называла), я очень плохо", - отчего у меня разрывалось сердце. Я
спустилась вниз выяснить, почему он не идет в детскую. В коридоре никого не
было. Куда же он исчез? Не беседует ли он с мадам в salle a manger?* Нет,
этого быть не может, ведь я совсем недавно с ней рассталась - она одевалась
у себя в комнате. Я прислушалась. В трех ближайших комнатах - столовой и
большой и малой гостиных - три ученицы усердно разыгрывали экзерсисы, между
коридором и этими комнатами находилась лишь комнатка привратницы,
сообщающаяся с приемной, первоначально предназначенная для будуара.
Подальше, в зале для молитв, вокруг четвертого инструмента, целый класс -
двенадцать-пятнадцать пансионерок - занимался пением и как раз в тот момент
запел "баркаролу" (так, кажется, это называется), из которой я до сих пор
помню слова: "fraiche brise, Venise"**. Что я могла расслышать в таких
условиях? Несомненно, многое, но не то, что мне было нужно.
стояла, до меня донесся звонкий беспечный смех, потом мужской голос, тихо,
мягко и просительно произнесший несколько слов, из коих я разобрала только
умоляющее "Ради бога!", и почти тотчас же в дверях появился доктор Джон.
Глаза его сверкали, но не радостью или торжеством; белокожее, как у
большинства англичан, лицо раскраснелось и выражало разочарование, муку,
тревогу и вместе нежность.
лицом к лицу, он бы прошел мимо, не заметив меня. Его душу явно терзали
обида и горькое разочарование, а если передать точнее впечатление, которое
он произвел на меня тогда, им владели печаль и чувство пережитой
несправедливости. Мне казалось, что страдает он не от униженной гордости, а
оттого, что его нежным чувствам нанесена жестокая рана. Но кто же эта
мучительница? Кто из обитательниц дома имеет над ним такую власть? Я знала,
что мадам у себя в спальне, а комнаткой, из которой он вышел, полностью
распоряжается консьержка Розина Мату - распущенная, хотя и миловидная
гризетка, ветреная, легкомысленная модница, пустая и корыстолюбивая, - ведь
не она же подвергла его тому тяжкому испытанию, через которое он,
по-видимому, прошел?
проникший через открытую дверь, - она запела веселую французскую песенку; не
веря своим ушам, я заглянула внутрь: да, за столом сидела она в платье из
"jaconas rose"* и отделывала кружевами маленькую шляпку; помимо нее, в
комнате не было никого и ничего, если не считать пестрых рыбок в круглом
аквариуме, цветов в горшках и широкого луча июльского солнца.
лекарства.
ним. Девочку уже осмотрели и успокоили, и она мирно лежала в кроватке. Когда
я вошла, мадам Бек вела разговор о здоровье самого доктора, отмечая истинные
или воображаемые перемены в его внешности, доказывая, что он переутомляется,
и советуя ему отдохнуть или переменить обстановку. Он слушал ее с кротким,
но вместе и насмешливо-равнодушным видом и отвечал, что она "trop bonne"*, а
он чувствует себя превосходно. Мадам обратилась ко мне, и тогда доктор Джон
бросил на меня взгляд, в котором мелькнуло удивление, вероятно, по поводу
того, что она уделяет внимание столь незначительной личности.
побледнел и похудел?
ответами; я вообще предпочла бы, вероятно, остаться в его глазах той
безучастной и вялой особой, какой он меня считал. Однако на сей раз я взяла
на себя смелость произнести целое предложение, которое постаралась сделать
многозначительным:
причиной временной: может быть, он огорчен или встревожен.
разу не взглянула на него. Жоржетта спросила у меня на своем ломаном
английском, можно ли ей выпить стакан eau sucree. Я ответила ей
по-английски. Полагаю, он впервые заметил, что я говорю на его родном языке,
до тех пор он принимал меня за иностранку, называл "мадемуазель" и давал
распоряжения относительно лечения детей по-французски. Он хотел было что-то
сказать, но спохватился и промолчал.
головой, встал и попрощался с ней вежливо, но с несколько рассеянным видом
человека, которому докучает чрезмерное и непрошеное внимание.
оперлась подбородком о согнутую руку. Оживление и добродушие исчезли у нее с
лица, и на нем появилось холодное, суровое, почти оскорбленное и мрачное
выражение. Из груди ее вырвался всего один, но очень глубокий вздох. Громкий
звук колокола оповестил о начале утренних занятий. Она встала с кресла и,
проходя мимо туалетного столика, взглянула на свое отражение в зеркале. С
содроганием она выдернула один-единственный седой волос, блеснувший в
каштановых локонах. В солнечном свете летнего дня было особенно заметно,
что, несмотря на румянец, лицо ее утеряло и юношескую свежесть, и четкость
линий. Ах, мадам! как ни исполнены вы мудрости, слабости ведомы даже вам.
Раньше мадам не вызывала во мне чувства жалости, но когда она печально
отвернулась от зеркала, сердце мое сжалось от сострадания. На нее свалилась
беда. Отвратительное чудовище по имени Разочарование приветствовало ее своим
страшным "Здравствуй!", а душа ее отвергала это знакомство.
пять раз воспользовалась разными предлогами, чтобы пройти мимо ее комнатки,
преследуя при этом цель попристальнее рассмотреть ее прелести и раскрыть
тайну их могущества. Она была хороша собой, молода и со вкусом одета. Думаю,
что во зрелом размышлении каждый признает, что подобные качества могут
вызвать в душе такого юного человека, как доктор Джон, страдания и смятение.
И все же во мне невольно пробудилось смутное желание - хорошо бы
вышеупомянутый доктор был моим братом, или, по крайней мере, имел бы сестру
или мать, которые бы мягко пожурили его. Повторяю, смутное желание: я
преодолела его прежде, чем оно стало отчетливым, вовремя уловив, как
беспредельно оно глупо. "Любой, - рассуждала я сама с собой, - мог бы
пожурить и мадам за ее отношение к молодому доктору, и что было бы
хорошего?"
ни душевной слабости, ни странностей. Правда, ей не пришлось преодолевать,
заглушать в себе истинную страсть или испытывать боль от неудовлетворенной
нежности. Правда и то, что настоящее призвание и серьезное дело заполняли ее
время, привлекали к себе мысли и требовали внимания. Особенно же важно, что
она обладала таким полноценным здравым смыслом, который присущ отнюдь не
всем женщинам и не всем мужчинам. Благодаря сочетанию всех этих достоинств
она вела себя мудро - превосходно вела себя. Браво! Еще раз браво, мадам
Бек! Я видела, как вы померялись силами с демоном соблазна, - вы храбро
сражались и победили!
и, по моим воспоминаниям, тенистый; однако время, как и расстояние,
приукрашивает картины прошлого, да к тому еще сколь пленительными кажутся
одинокий куст и заросший зеленью кусочек земли меж каменных домов, у глухой
стены, на разогретой солнцем мостовой!
Говорили, что в далеком прошлом - как давно, не могу сказать, но думаю,
несколько веков назад, - до того, как город включил эти места в свои
границы, когда кругом еще расстилались пересеченные дорогами пашни, а в
окруженном деревьями приюте уединения укрывалась святая обитель, здесь
произошло какое-то страшное событие, от которого кровь леденеет в жилах; с
тех пор идет молва о том, что в этом месте водится привидение. Ходили
туманные слухи, что где-то в окрестностях дома один или несколько раз в
году, ночью, появляется монахиня в черно-белом одеянии. Привидение, должно
быть, выдворили из этих мест еще несколько столетий тому назад, и теперь вся
округа застроена домами, но кое-что напоминает о монастыре, например,
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Херберт Фрэнк