был, очевидно, вызван нервным возбуждением, непосильной перегрузкой
больного сердца.
указанию, следила за состоянием лейтенанта. В бокс зашла Клестова,
проверила пульс у лежавшего в забытьи лейтенанта. Состояние Шапошникова
было удовлетворительным, доктор Клестова сказала сестре Терентьевой:
и шея казались детскими, на бледной коже едва заметной тенью лежал загар,
сохранившийся от полевых занятий и степных переходов. Состояние, в котором
находился Шапошников, было средним между беспамятством и сном, - тяжелая
одурь от непреодоленного действия наркоза и изнеможения душевных и
физических сил.
Терентьевой показалось, что он сказал скороговоркой: "Хорошо, что ты меня
не видела таким". После этого он лежал тихо, углы губ опустились, и
казалось, что, находясь в беспамятстве, он плачет.
сестра Терентьева обрадовалась и удивилась - попросил напиться. Сестра
Терентьева сказала больному, что пить ему нельзя, и добавила, что операция
прошла превосходно и больного ждет выздоровление. Она спросила его о
самочувствии, и он ответил, что боли в боку и в спине невелики.
губам и по лбу.
Терентьеву вызывает по телефону начальник хирургического отделения
военврач Платонов. Сестра Терентьева зашла в комнату дежурного по этажу и,
взяв трубку, доложила военврачу Платонову, что больной проснулся,
состояние у него обычное для перенесшего тяжелую операцию.
городской военный комиссариат в связи с путаницей, возникшей при
переадресовке денежного аттестата, выданного ей мужем. Военврач Платонов
обещал отпустить ее, но велел наблюдать Шапошникова до того, как Платонов
сам осмотрит его.
какой она оставила его, но выражение страдания не так резко выступало на
его лице, - углы губ приподнялись, и лицо казалось спокойным, улыбающимся.
Постоянное выражение страдания, видимо, старило лицо Шапошникова, и
сейчас, улыбающееся, оно поразило сестру Терентьеву, - худые щеки, немного
оттопыренные, полные бледные губы, высокий, без единой морщинки лоб,
казалось, принадлежали не взрослому человеку, даже не отроку, а ребенку.
Сестра Терентьева спросила о самочувствии больного, но он не ответил, -
очевидно, заснул.
лейтенанта Шапошникова за руку, - пульс не прощупывался, рука была чуть
теплой от того неживого, едва ощутимого тепла, которое хранят в себе по
утрам топленные накануне и давно уже прогоревшие печи.
опустившись на колени, тихонько, чтобы не тревожить живых, завыла
по-деревенски:
30
Мать умершего лейтенанта принял комиссар госпиталя, батальонный комиссар
Шиманский. Шиманский, красивый человек, с выговором, свидетельствующим о
его польском происхождении, хмурился, ожидая Людмилу Николаевну, - ему
казались неизбежными ее слезы, может быть, обморок. Он облизывал языком
недавно выращенные усы, жалел умершего лейтенанта, жалел его мать и
поэтому сердился и на лейтенанта, и на его мать, - если устраивать прием
для мамаши каждого умершего лейтенанта, где наберешься нервов?
пододвинул к ней графин с водой, и она сказала:
(батальонный комиссар не счел нужным говорить ей о том, что один голос был
против операции), о трудностях операции и о том, что операция прошла
хорошо; хирурги считают, что эту операцию следует применять при тяжелых
ранениях, подобных тем, что получил лейтенант Шапошников. Он сказал, что
смерть Шапошникова наступила от паралича сердца, и как показано в
заключении патологоанатома, военврача третьего ранга Болдырева,
предвидение и устранение этого внезапного экзитуса было вне власти врачей.
проходят сотни больных, но редко кого так любил персонал, как лейтенанта
Шапошникова, - сознательный, культурный и застенчивый больной, всегда
совестился попросить о чем-нибудь, утруждать персонал.
и честно отдавшего жизнь за Родину.
госпиталя.
комиссара, и, вынув из сумки листок бумаги, стала читать свои просьбы.
сам хотел встретиться с ней.
разрешения получить на память вещи сына.
положила на стол две коробки шпрот, пакетик конфет.
блеска ее больших голубых глаз.
девять тридцать утра, - все ее просьбы будут выполнены.
подарки, которые Шапошникова передала раненым, пощупал пульс у себя на
руке, не нашел пульса, махнул рукой и стал пить воду, которую предложил в
начале беседы Людмиле Николаевне.
31
по улицам, сидела на скамейке в городском саду, заходила на вокзал
греться, снова ходила по пустынным улицам скорым, деловым шагом.
медицинская сестра Терентьева.
второй этаж, прошла коридором, по которому несли ее сына в операционную,
постояла у двери однокоечной палаты-бокса, поглядела на пустовавшую в это
утро койку. Сестра Терентьева шла все время рядом с ней и вытирала нос
платком. Они снова спустились на первый этаж, и Терентьева простилась с
ней. Вскоре в приемную комнату, тяжело дыша, вошел седой, тучный человек с
темными кругами под темными глазами. Накрахмаленный, ослепительный халат
хирурга Майзеля казался еще белее по сравнению с его смуглым лицом,
темными вытаращенными глазами.
против операции. Он, казалось, угадывал все, о чем хотела спросить его
Людмила Николаевна. Он рассказал ей о своих разговорах с лейтенантом Толей
перед операцией. Понимая состояние Людмилы, он с жестокой прямотой
рассказал о ходе операции.
почти отцовская нежность, и в басовитом голосе хирурга тоненько, жалостно
задребезжало стекло. Она посмотрела впервые на его руки, они были
особенные, жили отдельно от человека с жалобными глазами, - суровые,
тяжелые, с большими, сильными смуглыми пальцами.
смерть, а не побороли ее, - и снова положил руки на стол.
разговор имел в себе еще одну томительную тяжесть, - она чувствовала, что
хирург хотел встречи с ней не ради нее, а ради себя. И это вызывало в ней
нехорошее чувство к Майзелю.
для спасения ее сына. Он тяжело задышал, и она ощутила, что слова ее
принесли ему облегчение, и вновь поняла, что, чувствуя свое право услышать
от нее эти слова, он и хотел с ней встречи и встретился с ней.
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия