Санька, поманил к себе. Он находился не среди ребятни, которая, я знаю,
ходит сейчас на головах в середней и в горнице. Он среди женщин. Взгляд
Саньки солов. Видать, подали Саньке маленькую женщины, или он возбудился от
общего веселья. Колотит Санька пестиком так, что ступа колоколом звенит на
весь дом, разлетаются из нее камешки соли.
знал, была сегодня в нашей избе, а тут меня окатили песней этой насчет
пирога, который я и в самом деле как-то унес и с этим же Санькой-живоглотом
разделил. Но когда это было! Я уж давно раскаялся в содеянном, искупил вину.
Но нет мне покоя от песни клятой ни зимой, ни летом. Хотел я повернуться и
уйти, но бабушка вытерла руки о передник, погрозила Саньке пальцем, тетка
Васеня смазала Саньку по ершистой макушке -- и все обошлось.
рюмки, дала поесть, затем вынула из-под лавки бутылку с вином, на ходу
начала наливать в рюмку и протяжно, певуче приговаривать:
чтоб смех да потеха!
уста!
живьем катилась!.. -- ухарски крякнула тетка Апроня, опрокинула рюмку и
утерлась рукавом.
мужика такое, чего в другой раз не только сказать, но и помыслить не посмела
б.
дядя Левонтий под тем видом, что не может найти нужную позарез вещь в своем
доме, но женщины так зашумели, с таким удальством поперли на него,
замахиваясь сечками и ножиками, что он быстренько, с криком: "Сдурели,
стервы!" -- выкатился вон. Однако бабушка моя, необыкновенно добрая в этот
день, вынесла ему рюмашку водки на улицу, и он со двора крикнул треснутым
басом:
толкушкой, утрамбовывал в бочонке нарубленную капусту, обдирал зеленые
листья с вилков, толок соль в ступе попеременно с Санькой, скользил на
мокрых листьях, подпевал хору. Не удержав порыву, сам затянул выученную в
школе песню:
выучил, а? Ну грамотей, ну грамотейЯ от похвалы возликовал и горланил громче
прежнего:
сидя в ряд, рубили капусту в длинных корытах, и, выбившись из лада, секанув
по деревянному борту, та или иная из рубщиц заявляла с громким, наигранным
ужасом:
Катерина!
разговор. -- Печали наши до гроба с нами дойдут, от могилы в сторону
увильнут и ко другим бабам прилипнут. Давайте еще споем. Пущай не слышно
будет, как воем, а слышно, как поем. Гуска, заводи!
пространство звонкий голос тетки Августы, и все бабы с какой-то
забубенностью, отчаянием, со слезливой растроганностью подхватывали
протяжные песни.
спрессовавшиеся половинки вилков в соленую воду, укладывала их в бочку --
толково, с расчетливостью, затем наваливала слой мятого, отпотевшего крошева
капусты -- эту работу она делала всегда сама, никому ее не передоверяла, и,
приходя потом пробовать к нам капусту, женщины восхищались бабушкиным
мастерством:
скромной гордости:
Руки, они всему скус и вид делают. Болят ночами рученьки мои, потому как не
жалела я их никогда...
середней ребятишки. Объевшиеся сладких кочерыжек, они сплошь мучились
животами, хныкали, просились домой. Досадливо собираясь, женщины хлопали их
и желали, чтоб поскорее они вовсе попропадали, что нет от них, окаянных, ни
житья, ни покоя, и с сожалением покидали дом, где царили весь, такой редкий
в их жизни день, где труд был не в труд, в удовольствие и праздник.
Просим к нам бывать! -- кланялись женщины. Бабушка, в свою очередь,
благодарила подружек за помощь и обещала быть, где и когда потребуется делу.
скорую руку тетки мыли полы в избе, бросали половики и, только работа
завершилась, с заимки, где еще оставался наш покос, вернулись дедушка и
Кольча-младший. Они там тоже все убрали и подготовили к зиме.
водки, как бы ненароком оставшейся в бутылке.
что, слава Тебе, Господи, управились, что капуста ноне уродилась соковитая,
все как будто хорошо, но вот только соль ей не глянется, серая какая-то,
несолкая и кабы она все дело не испортила. Ее успокаивали, вспоминая, что в
девятнадцатом или в двадцатом году соль уж вовсе никудышней была, однако ж
капуста все равно удалась и шибко выручила тогда семью.
погреба, в котором надо подремонтировать сусеки. Утомленно, до слез зевая,
наказывала она Кольче-младшему, чтобы он долго на вечерке не был, не шлялся
бы до петухов со своей Нюрой-гуленой, потому как работы во дворе
невпроворот, и не выспится он опять. И, конечно же, добавляла еще кой-чего
про Нюрку, которая то у нас жила, то убегала ко своим, не выдержав
бабушкиного угнетения и надзора.
знали, что слова эти напрасны и не вонмет им никто.
беззаботное, отстраненное, ровно на пороге отряхнул с себя, как дерево
осенние листья, все бабушкины наказы.
временное жительство в ее доме, озоровато бросал: "Шшас! Гармошку починю,
надиколонюсь, тетке Авдотье дров наколю, девок ее ремнем напорю, Тришихе
окна перебью..."
солоноватую частушку. Вслед парням, в украдкой раздвинутые занавески,
смотрели завистливым оком тетки Авдотьины девки, которых она хотя и строго
держит, однако часто удержать не может -- сбегают они на мост, на вечерки.
Тогда тетка Авдотья стремительно мчится по деревенским улицам, выглядывает
их в укромных углах и тащит за волосья домой, срамя на весь белый свет,
обзывая своих гулен распоследними словами.
свершающуюся за окошком жизнь:
Не-е, мои девки ране... -- Но не все, видать, и у ее девок было в ладу,
таскала и она их за волосья, сколь мне известно. Перевернувшись на другой
бок, бабушка и рассуждения распочинала с другого бока:
штабы дома посидеть, починяться, -- на вечерку прибежит! Хоть бы Кольчу не
подкололи. Народец-то ноне... Господи, оборони.
голову -- она ведь не об одном Кольче-младшем так вот беспокоилась. Те дядья
мои и тетки, которые определились и живут самостоятельно, так же гуляли
когда-то ночами, и так же вот ворочалась, думала о них и молилась бабушка.
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Эриксон Стивен
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей