Ох, не с тебя! Нет, не с тебя, братишка... Совсем нет! Ну, конечно, делай
что хочешь, мне все равно. Я-то знаю, что делать!..
развязывались, - затем тоже очень поспешно вынул из заднего кармана вместе
с рублем водительские права, ключи от машины, рывком затолкал обратно; и
слова Валерия и движения его явственно подчеркивали: все сейчас прочно и
необратимо решено им, и теперь он ничего не передумает.
знает, что мы тут... А потом все решим. Ты куда?
вмешивай в это. Ни в коем случае. Он давно в ссоре с отцом. А думать
нечего. Что может быть яснее? Я просто хочу, оч-чень хочу задать ему
несколько лирических вопросов! Интимного порядка! И все-таки он мой отец,
а Вера Лаврентьевна Шапошникова, как она названа в бумаге, моя тетка. Так?
- И договорил с ядовитой насмешливостью: - Ты разве не чувствуешь, что это
одна кровь? А я почувствовал. Когда ты по-родственному двинул меня возле
ресторана! Что, со мной едешь?
находил, он смотрел на круглые часы над столом, видел металлический в
свете люстры циферблат, тупой угол стрелой, хотел заставить себя понять,
сколько времени, и думал, убеждая себя:
ответить?.."
торопливо раскидывал, как мусор, в стороны листки рукописи, опрокинул
стаканчик, наполненный до тонкой остроты очиненными карандашами, которые
Георгий Лаврентьевич так любовно трогал, ощупывал кончиками пальцев, когда
в первый день разговаривал с Никитой.
в горле...
свет и, вдруг сказав: "Э, черт!" - с искривившимся лицом, изо всей силы
швырнул ее в стену - зазвенело стекло, посыпались осколки на пол.
Хватит!..
13
асфальта, с размытыми прямоугольниками ночных витрин, редким светом
фонарей в оранжевом туманце переулков, с бессонным автоматическим миганием
светофоров, простреливающих перекрестки, на которых в этот час не было
даже видно закутанных в плащи фигур регулировщиков, потушенные окна
захлестанных дождем улиц с изредка ползущими меж домов зелеными огоньками
ночных такси, - многомиллионный город невозможно было разбудить ни стуком
струй в стекла, ни плеском в водосточных трубах, по железу крыш, по
карнизам.
шторами, занавесями, разделенный домами, квартирами, комнатами на миллионы
жизней, покойно и, мнилось, равнодушно замкнутых друг от друга. И
невозможно было представить в этой ночной пустынности, на этих безлюдных,
отполированных лужами тротуарах тот знакомый ритм неистощимо объединенной
чем-то людской суеты, который называется дневной жизнью Москвы.
холодное щекочущее ощущение отъединенности от всех, которое возникло,
когда ехали по опустошенным мостовым, и еще раньше, когда он увидел одно
светившееся окно на первом этаже в глубине двора.
непроницаемыми крышами, двигались долго, хотя и не останавливались перед
светофорами. Потом, заметил Никита, ушли назад, скользнули замутненными
отблесками последние огни окраины, мелькнули последние неоновые дуги
фонарей над головой - и густая чернота сомкнулась, обтекая стекла, ярко
рассеченная впереди фарами. В их свет косой, сверкающей пылью несся
навстречу дождь. И теперь, казалось, двигались только по световому
коридору пустого шоссе, вспыхивающего лужами вдоль кювета, за которым
словно бы обрывалась земля.
заплывавшему стеклу, "дворники", уютно был освещен перед глазами щиток
приборов. И то ли оттого, что так покойно светились живые стрелки и цифры
на приборах, то ли оттого, что сплошная темнота мчалась по сторонам,
появилось у Никиты ощущение, что они спешно уезжают куда-то от всего того,
что было, в неизвестное, что должно было прийти как облегчение.
Никита взглянул на подсвеченное снизу лампочками приборов
сумрачно-замкнутое лицо Валерия и ясно представил, зачем и куда они едут.
остались позади и огни исчезли в потемках.
ногам, дребезжали, вибрировали стекла дверок, тонкие, острые сквознячки
резали влажным холодком лицо, свистели, врываясь в щели. Как только
началось это загородное шоссе, Никита на минуту закрыл глаза, тоскливо
ужасаясь тому, что они бессмысленно в какой-то лихорадочной загнанности,
которую не в силах остановить, спешат на эту дачу Грекова, и думал,
мучаясь сознанием своего бессилия и тем, что полностью не мог представить:
"А дальше?.. Дальше что?.."
прижимаясь к спинке сиденья - было как-то жарко, неудобно ногам, - сбоку
посмотрел на слабо озаренное снизу лицо Валерия.
полукруги на стекле:
Знаешь, в атомный век нет секретов... Ты слышишь?
представляет, как обычно, ерничает, с улыбочкой: "Потомок знаменитого
профессора Грекова". Парень таращится на меня, но тоже улыбается и руку
жмет, потом отводит этого ерника в сторону, слышу - смеется, а сам на меня
кивает: "Сын знаменитого... Этого самого?" Я услышал, но ничего не понял.
Ты слышишь? Черт, нет сигарет... Что мы будем делать без сигарет? Нигде?
Ни одной? Мы пропали без сигарет, Никита!
неожиданно доверительном тоне Валерия, в том, как он спросил о сигаретах,
ничем не прикрытое обнаженное страдание и, почувствовав это, спросил
негромко: - И что?.. Ты не договорил...
слитое с мокрым шелестом шин, незнакомый голос Валерия. - Да, я понял, что
нет секретов. Весь вечер тогда полетел к черту. Пил, как дубина. Смотрел
на этого парня, видел его улыбочку и думал: "Откуда, что? Чья-то зависть к
папе? Кто-то имеет на него зуб? Что за намеки?" Ни дьявола не понимаю. В
середине вечера вызвал этого парня на лестничную площадку. "Поговорим, как
мужчина с мужчиной. Как все, родной, прикажешь понимать?" А он был на
взводе уже. "Не строй из себя орлеанскую девственницу. Все знают, где жена
у соседа пропадает, только муж ничего не знает". Ну, я и врезал ему на
память! Да так, что обоим пришлось зайти в ванную, а потом уйти с вечера.
Этим тогда кончилось. А ведь напрасно врезал! Напрасно!..
какая-то сволочь исподтишка! Прямо испугался сказать.
Шептунов всяких. Режут правду-матку за спиной. Карманные Робеспьеры!.. С
разбегу никого по морде не разберешь. Ненавижу!..
Только бы одну сигарету!
Ты бы хоть по карманам посмотрел. Может, где завалялась.
кажется. Или Осиновка. Одно и то же. Сейчас... Нам осталось километров
пятнадцать, Никита.
это сделано, я на его же семинаре прочитаю вслух это его заявление - всем.
Братцам-студентам. И я это сделаю. И он знает, что я смогу это сделать!
километров?
любил свою мать?
куда-то, - видимо, там был уклон, и только радужное свечение брызгало в
Лукьяненко Сергей
Лондон Джек
Лукьяненко Сергей
Пехов Алексей
Флинт Эрик
Херберт Фрэнк