увидела солнечный свет, белую ромашку в кудрявой зелени берега, беленькую
собачонку, окончательно решившую, что Лида - ее законная госпожа. Эта
собачонка уселась против Лиды, поджав переднюю лапку, и умильно вертела по
земле белым хвостиком, оставляя на песке забавные иероглифы.
отчаянные объятия. Крупные слезы выступили у нее на глазах. И чувство
жалости к своей погибающей милой и красивой жизни было так велико, что у
Лиды закружилась голова, и она судорожно облокотилась на горячие от солнца
перила. При этом движении она уронила в воду перчатку и с непонятным немым
ужасом следила за ней глазами.
сонную поверхность. К берегам пошли быстрые расширяющиеся круги, и Лиде было
видно, как потемнела, намокая, светло-желтая перчатка и медленно погрузилась
в темную зеленоватую глубину. Странно, точно в тоскливой агонии, она
повернулась раз и другой и стала погружаться медленными кругообразными
движениями. Лида, напрягая зрение, старалась не потерять ее из виду, но
желтое пятно все меньше и меньше виднелось в зеленоватой темноте воды,
мелькнуло еще раз и другой и тихо, беззвучно исчезло. По-прежнему перед
глазами Лиды была одна ровная, сонная и темная глубина.
смотревшей на нее с любопытством и сожалением.
показалось, что толстая добродушная баба знает и жалеет ее, и на мгновение
пришла в голову мысль, что если бы рассказать все, то стало бы легче и
проще. Но как бы раздвоившись в эту минуту, Лида сознавала, что это
невозможно. Она покраснела, заторопилась и пробормотала:
Лиды.
протоптанной в крапиве, ромашке, лопухах и горько пахнущей полыни, между
рекой и заросшим плетнем какого-то сада.
тонкие ветки, задумчиво смотрели в воду; солнце пятнами и полосами пестрило
зеленый крутой берег; широкие лопухи тихо стояли в высокой крапиве, а цепкие
репяхи легко цеплялись за широкие кружева Лидиной юбки. Какая-то кудрявая
высокая, как деревцо, трава осыпала ее мелкой, белой пыльцой. Теперь Лида
уже заставляла себя идти туда, куда шла, вопреки могучей внутренней силе,
боровшейся в ней.
ее, точно на каждом шагу разрывая какие-то тягучие путы, с трудом несли ее
все дальше и дальше от моста, к тому месту, которое вдруг почему-то
нарисовалось Лиде как конец пути.
увидела черную холодную воду, быстро огибавшую нависший берег, Лида поняла,
как ей хочется жить, как страшно умирать и как все-таки она умрет, потому
что ей нельзя жить. Она не глядя бросила оставшуюся перчатку и зонтик на
траву и свернула с дорожки прямо по густым бурьянам.
самом дне ее души, давно забытая и забитая новыми мыслями, детская игра с
наивной мольбой и страхом повторяла: "Господи, спаси... Господи, помоги..."
- откуда-то вынырнул мотив арии, который она недавно разучивала с роялем, и
весь целиком промелькнул у нее в голове; вспомнила Зарудина, но не
остановилась на нем; лицо матери, в это мгновение бесконечно ей дорогое и
милое, мелькнуло перед нею и именно это лицо толкнуло ее к воде. Никогда
прежде, ни после того Лида не понимала с такой ясностью и глубиной, что мать
и другие люди, любившие Лиду, в сущности, любили не ее, такую, как она была,
с ее пороками и желаниями, а то, что им хотелось видеть в ней. И теперь,
когда она обнажилась и сошла с дороги, которая, по их мнению, была
единственной для нее, именно эти люди, и больше всех мать, тем больше, чем
сильнее любили прежде, должны были ее истязать.
неизбежности, и недоверие, и уверенность в том, что все кончено, и надежда
на что-то, и отчаяние, и мучительное для нее признание места, где она
умирала, и человек, похожий на ее брата, быстро перелазивший к ней через
плетень.
пришла именно к тому месту, где кончался сад Зарудина и где на
полуразвалившемся плетне, в неудобной позе, скрытая от лунного света черною
тенью деревьев, она когда-то отдалась Зарудину. Санин еще издали увидел и
узнал ее и догадался, что она хочет сделать. Первым движением его было уйти
и не мешать ей поступить как знает, но ее порывистые движения, очевидно,
непроизвольные и мучительные, заставили его сердце сжаться жалостью, и Санин
бегом, прыгая через кусты и лавочки сада, кинулся к Лиде.
напрягшиеся в борьбе с собой нервы сразу ослабели, голова закружилась, и все
плавным кругом сдвинулось с места. Лида уже не могла сообразить, где она, в
воде или на берегу. Санин успел перехватить ее у самого края, и собственная
ловкость и сила очень понравились ему.
оглянулся.
надломленная, горько и неудержимо заплакала.
крепко ухватилась за его руку и зарыдала еще громче.
все в шутку... он догадается!" Ну, чего ты страдаешь! - мягко гладя ее по
плечам, говорил Санин, и ему было приятно говорить так ласково и нежно.
ему в лицо и притихла.
будто Санин ударил ее по лицу, дернулась от него всем своим гибким телом, и
ее широко раскрытые, моментально высохшие глаза, с красивым ужасом
прекрасного затравленного животного скосились на брата.
усмехнулся Санин, с удовольствием взял ее за круглые мягкие плечи, пугливо
дрожащие под его пальцами, и опять посадил на плетень, Лида покорно села в
прежнюю надломленную позу.
знаю? Так неужели же ты, отдавшись Зарудину, была такого скверного мнения о
своем поступке, что даже боишься признаться в нем?.. Вот не понимаю!.. А то,
что Зарудин не женился на тебе, так это и слава Богу. Ты и сама знаешь
теперь... да и раньше знала, что это человечек хотя и красивый, и для любви
подходящий, но дрянной и подлый... Только и было в нем хорошего, что
красота, но ею ты уже воспользовалась достаточно!
горячей голове Лиды.
- во-первых, потому, что рожать младенцев дело самое прескучное, грязное,
мучительное и бессмысленное, а во-вторых, потому, и это главное, что люди
тебя замучают... Лидочка, ты, моя Лидочка! с могучим приливом хорошего
любовного чувства перебил сам себя Санин. - Никому ты зла не сделала, и если
народишь хоть дюжину младенцев, то от этого никому, кроме тебя, беды не
будет!
этого... У тебя не хватит ни дерзости, ни смелости... Но и умирать не стоит.
Посмотри, как хорошо... Вон как солнце светит, как вода течет... Вообрази,
что после твоей смерти узнают, что ты умерла беременной; что тебе до того!..
Значит, ты умираешь не оттого, что беременна, а оттого, что боишься людей,
боишься, что они не дадут тебе жить. Весь ужас твоего несчастия не в том,
что оно-несчастие, а в том, что ты ставишь его между собой и жизнью и
думаешь, что за ним уже нет ничего. А на самом деле жизнь остается такою,
как и была... Ты не боишься тех людей, которые тебя не знают, а боишься,
конечно, только тех, кто к тебе близок, и больше всего тех, которые тебя
любят и для которых твое "падение" потому только, что оно произведено не на
брачной кровати, а где-нибудь в лесу, на траве, что ли, будет ужасным
ударом. Но они ведь не поступятся перед тем, чтобы наказать тебя за грех
твой, так что ж и тебе в них?.. Они, значит, глупы, жестоки и плоски, что же
ты мучаешься и хочешь умереть ради глупых, плоских и жестоких людей?..
увидел искорку понимания.
не нужного, рождение которого, кроме горя, ты сама видишь, никому в целом
свете не приносит ничего...
жестоко, убить же зародыш, бессмысленный комочек крови и мяса...
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Каргалов Вадим
Андреев Николай