Чтение 29–й страницы книги ~Самоубийство~

б это: всЈ равно скрыть нельзя. Но, во-первых, и Лена пока ничего не
устроила, а во-вторых, мое положение другое: и нужды никакой нет, и я нежно
люблю Таню 146 и Митю". Часто от этих мыслей Нина прямо переходила к мыслям
о своей работе. Она много читала: романы, стихи, книги об искусстве, делала
выписки, старалась вдуматься, понять, запомнить. Мысли интересовали ее
меньше, чем здания, картины, виды природы, гораздо меньше, чем люди; но
любопытство у нее оставалось такое же как в пятнадцать лет.

Вела она и дневник. "Говорят, люди записывают свои переживания
неискренне и всей правды не высказывают?" -- думала она с некоторым
недоуменьем: сама записывала правду и не видела, что могла бы скрывать.
"Разве только уж очень, очень немногое"...

VII

Из проекта биологического института ничего не вышло.

Тотчас после своего первого разговора с Морозовым, Дмитрий Анатольевич,
не заезжая домой, сгоряча послал своему двоюродному брату телеграмму,
написанную по-русски французскими буквами: "Милый Аркаша спешу обрадовать
точка имел сейчас беседу Саввой Тимофеевичем точка отнесся более чем
сочувственно сказал может поднять дело один точка просит прислать записку
смету письмо Мечникова точка куй железо пока горячо пришли всЈ поскорее
точка надеюсь дело шляпе мы страшно рады сердечно поздравляем обоих обнимаем
митя". Ласточкин любил подробные телеграммы. Но уже по дороге домой он
немного пожалел, что написал слишком радостно: "Аркаша подумает, что всЈ
решено и что деньги есть!" Ему было также совестно, что написал "мы", тогда
как Татьяна Михайловна даже еще и не знала об ответе Морозова. И в самом
деле, когда он, вернувшись домой, сообщил о нем жене, она сказала:

-- Ну, от этого до института еще очень далеко. Конечно, хорошо, что
Савва Тимофеевич не ответил отказом. Он мог и сразу отказаться или обещать
каких-нибудь десять-пятнадцать тысяч. Надеюсь, ты всЈ-таки не слишком
обнадежил Аркадия?

-- Нет, не слишком, да он и сам поймет, что такие дела сразу не
решаются, -- нерешительно ответил 147 Дмитрий Анатольевич. "Таня, как
всегда, права", -- подумал он. -- Татьяна Михайловна по смущенному виду мужа
догадалась, что он в телеграмме сказал больше, чем следовало, но не хотела
его огорчать вопросами.

От Рейхеля на следующий день пришла телеграмма: "благодарю обнимаю".
(Люда не согласилась на "обнимаем"). Затем долго ничего не приходило.
"Верно, весь ушел в записку и смету. Но мог бы всЈ-таки написать и письмо",
-- думал Ласточкин. В конце месяца пришло страничек десять, написанных пером
рукой Рейхеля. Это были одновременно и записка, и смета. Ласточкин прочел
всЈ с раздражением. "Записка малопонятна и неубедительна, а смета совершенно
детская! Как же я мог бы исправить или дополнить, когда я ничего в этих
делах не смыслю?" Он добавил всЈ же полстраницы о том, сколько должен стоить
участок земли (об этом Аркадий Васильевич не написал ни слова), затем
попросил секретаршу переписать на машинке в четырех экземплярах и послал
Морозову лучший из них.

Ответа долго не было. Это могло считаться неблагоприятным симптомом.
Через некоторое время Дмитрий Анатольевич справился по телефону и узнал, что
дело передано на рассмотрение экспертов. Савва Тимофеевич высказался
критически о смете, и был несколько менее любезен, чем при первом разговоре
об институте. Позднее, при случайной встрече, он добавил, что эксперты дали
сдержанный отзыв: большой надобности нет в институте, который только
конкурировал бы с уже существующими научными учреждениями.

-- Неужто-с записку писал сам Мечников? Ох, уж эти ученые-с, -- сказал
он, и в его голосе послышалась как будто легкая насмешка. "Верно, ему
доложили, что я стараюсь для двоюродного брата", -- подумал Ласточкин, с
очень неприятным чувством. Морозову в самом деле кто-то это сказал
предположительно, и Савва Тимофеевич в сотый раз подумал, что совершенно
бескорыстных людей почти не существует.

-- Нет, записку писал не Мечников. 148

-- Так-с. Помнится, вы говорили-с, будто он интересуется. Ну, что-ж,
надо повременить с институтом-с. Да и времена наступают в России трудные-с.
Может, скоро все останемся без штанов-с.

-- Я этого никак не думаю, но это уж скорее был бы довод, чтобы создать
институт теперь, пока штаны есть, -- ответил Дмитрий Анатольевич,
принужденно улыбаясь. Морозов тоже улыбнулся и заговорил о другом.

"Разумеется, это чистый отказ!" -- подумал Ласточкин и еще раз пожалел
о своей телеграмме. "Ну, что-ж, я сделал всЈ что мог. И отчасти виноват,
конечно, Аркаша. Очевидно, он даже не обратился к Мечникову!".

Он написал Рейхелю, немного всЈ же смягчив ответ Морозова: сказал, что
Савва Тимофеевич хочет подождать, что надежда не потеряна и что свет на нем
клином не сошелся. На это письмо никакого ответа не последовало. В следующем
же письме Аркадий Васильевич больше и не упомянул об институте, точно
никогда никакого разговора не было. "Конечно, обиделся, но чем же я
виноват"! -- огорченно сказал себе Дмитрий Анатольевич.

Остановились они в Москве у Ласточкиных, прожили с неделю, затем,
несмотря на все протесты хозяев, переехали в "Княжий Двор", где нашли
дешевенькую комнату. Ни малейшей ссоры не было. Татьяна Михайловна проявляла
к ним всяческое внимание. Она по природе не была так гостеприимна как ее
муж, и в душе огорчалась, что гостей у них бывает слишком много; ей было
приятнее всего с мужем вдвоем, но она знала, что ему гости доставляют
удовольствие, и исполняла все его желания, даже им не высказывавшиеся. У них
часто обедало и пять и десять гостей, обедали нередко и люди, которые их на
обеды почти никогда не звали; с этим они оба совершенно не считались. "Мите
что, ему работать не надо", -- думала она тоже благодушно, -- "он наивно,
как все мужчины, думает, что если есть прислуга, то для хозяйки обед на
десять человек никакого труда не составляет".

Люда, со своим нелюбезным характером, с не очень 149 вежливой манерой
разговора, была ей не совсем приятна, но Татьяна Михайловна это чувство в
себе подавляла без большого усилия и просила ее остаться у них: -- "Вот
Аркадий скоро получит место, тогда снимите квартиру и переедете, зачем
"Княжий Двор"?", -- говорила она. Но они решительно отклонили приглашение.

Рейхели приехали почти без денег, и опять Дмитрий Анатольевич не без
труда заставил своего двоюродного брата принять некоторую сумму: "Ведь ты
мне отдашь со временем и это, мне просто стыдно говорить о таких пустяках!"
Ласточкину и прежде была совестно, что он настолько богаче Аркадия
Васильевича. Теперь, из-за неудачи с институтом, его смущение еще усилилось.
Он пробовал об этом заговорить.

-- ВсЈ-таки Савва Тимофеевич еще не сказал своего последнего слова, и я
надеюсь, что...

-- Если б этот толстосум, твой Савва Тимофеевич, хотел дать деньги, то
он давно дал бы, -- перебил его Рейхель. -- Я завтра же начну искать
должности в учебных заведениях.

-- Я всячески тебе помогу, поговорю с разными знакомыми профессорами,
-- сказал Дмитрий Анатольевич. Он действительно побывал у двух профессоров.
Сведенья тоже оказались не очень утешительными.. Рейхелю обещали должность
штатного приват-доцента, и то лишь с начала нового учебного года. Должность
была без жалованья, с необязательным курсом, и часовой гонорар, при
небольшом числе слушателей, мог приносить лишь гроши. Место в лаборатории
предоставили тотчас. Аркадий Васильевич осмотрел ее. Она была довольно
убогая, даже по сравнению с парижскими, тоже не слишком роскошными. Он
немедленно начал работать.

Рейхель почти сожалел, что приехал в Москву. В Париже они, имея двести
рублей в месяц, жили вполне сносно: их знакомые, молодые ученые, работавшие
в Пастеровском Институте, были в большинстве беднее их. В Москве они, через
Ласточкиных, оказались в обществе состоятельных людей. С московским
гостеприимством их все стали звать к себе, а они, в свою 150 меблированную
комнату, не могли приглашать никого. У Люды нерасположение к богатым людям
еще усилилось.

Отношения с Ласточкиными у них оставались корректными. Бывали у них
раза два-три в неделю. Если хозяев не было дома, Рейхель уходил в кабинет и
читал "Фигаро"; просматривал даже литературный отдел, хотя знал о
французских писателях и интересовался ими так мало, как если б они жили на
Новой Гвинее. Люда тоже заглядывала в эту газету, внимательно изучала отдел
мод, просматривала и светскую хронику, читала о приемах у разных маркиз, --
с презрением, но читала. Приходили они к Ласточкиным больше потому, что им
вдвоем было уж слишком скучно. Иногда ездили с ними в оперу, в
Художественный театр. Общество Ласточкиных им не очень нравилось: деловые
люди, поэты, музыканты.

-- Они музыкой угощают купчин, а тем лестно, потому антиллигенция, --
говорила Люда Аркадию Васильевичу.

-- Ты просто завидуешь их богатству, -- ответил он.

-- Ну, как же, еще бы! Неужели ты думаешь, что я поменялась бы с твоей
Таней!

-- Думаю, что поменялась бы.

-- Я впрочем ни минуты не сомневалась, что ты это думаешь!

Стычки между ними еще участились. Единственное утешение Рейхель находил
в лабораторной работе. Его диссертация не вызвала того шума, на который он
надеялся. Но теперь у него была новая идея, и она должна была заинтересовать
мир биологов.

VIII

В сентябре 1905 года статс-секретарь Сергей Юльевич Витте, после
заключенного им в Портсмуте мира с Японией, выехал обратно в Европу на
пароходе Гамбург-Америка.

Во всех странах заключенный им мир был признан успехом России и
приписан его уму и дарованиям. Особенно популярен Витте стал в Соединенных
Штатах, 151 где общественное мнение сочувствовало японцам. В Нью Йорке он