мыслить. И жить подобающим образом.
особо напирая на слово "всегда". -- Да оборонит меня небо от
чистого помыслами человека.
удастся сбить меня вашей аргументацией, хотя я, пожалуй, готов
отдать ей должное. Деньги позволяют вам умножать ваши ощущения
-- путешествовать и тому подобное. При этом вы, так сказать,
умножаете свою личность или, фигурально говоря, удлиняете сроки
своего существования, соприкасаетесь с многообразием сторон
жизни, гораздо более обильным, чем те, познание которых мог бы
позволить себе человек с моими средствами. Тело, говорите вы,
это изысканный инструмент, которому следует испытать все
богатство исполнительской техники, и прежде всего той, что
сообщает нам наитончайшие из упоительных ощущений жизни. В
сущности говоря, вам хочется стать чем-то вроде эоловой арфы. Я
допускаю, что все это не просто цепочка софизмов, вы вправе
назвать ваши рассуждения философией жизни. Но меня она ни в
малой степени не устраивает. Щеголяя передо мной вашим
гедонизмом, вы, Кит, никакого удовлетворения не получите.
Считайте, что вы имеете дело с каменной стеной. Вы говорите,
что я намеренно заграждаю пути, которыми приходят ко мне
удовольствия. А я говорю, что человеку и следует их заграждать,
если он желает питать к самому себе уважение. Я не считаю мое
тело изысканным инструментом, я считаю его окаянной помехой. Я
не хочу стать эоловой арфой, не хочу умножать мои ощущения, не
хочу расширять мой кругозор, не хочу денег, не хочу видеть
жизнь со всех ее сторон. Я сторонник точности, буквалист. Я
точно знаю, чего хочу. Я хочу заниматься делом, которым я
занимаюсь. Я хочу, чтобы мне не мешали работать. Я хочу довести
старика Перрелли до современного уровня.
мне приятно думать, что вы в ваших помыслах не так уж и чисты,
несмотря на столь надменные протесты. Потому что вы ведь не так
и чисты, верно?
упорствовать в желании сохранить чистоту своих помыслов, Кит
возвращался к психологической необходимости "соответственного
противодействия" и приводил бесконечный список королей, пап и
героев, которым хватало мудрости, чтобы в минуты досуга
противостоять постоянному напряжению, коего требовала от них
нравственная чистота. Затем, зацепившись за Александра
Македонского, "одного из величайших сынов земли", как назвал
его епископ Терлуолл, -- Александра, с чьей прискорбной
способностью "расслабляться" ученый вроде Эймза был хорошо
знаком, -- он переводил разговор в область воинской науки и
принимался разглагольствовать о чудодейственных успехах,
которые сделало со времен Александра искусство наступательных и
оборонительных военных действий -- о том, как отошла в прошлое
фаланга, как зародилась артиллерия, как изменилась
фортификационная система, о современных изобретениях по части
обороны на суше и на море, а главное воздушной обороны, о
парашютах, гидропланах...
удивительные изменения. Он понимал, к чему клонится дело.
Испытываемые им опасения принимали обличие напряженного и
вежливого внимания и, как правило, мистер Эймз прерывал
разговор и откланивался настолько поспешно, насколько то
допускалось общепринятыми нормами вежливости. В подобных
случаях его посещала мысль, что его друг Кит попросту скотина.
Сокрушенно покачивая головой, он говорил себе:
он брался за какое-то дело, то делал его образцово, примером
чему мог служить устраиваемый им ежегодно праздник. Двух мнений
на этот счет быть не могло. В праздничный вечер деревья,
беседки и извилистые тропы его парка украшались сотнями
китайских фонариков, чей многокрасочный свет приятно смешивался
с еще более чистым блеском стоявшей в зените луны. Ни дать ни
взять страна фей, как год за годом провозглашала Герцогиня. На
что в этот раз дон Франческо, который в описываемую ночь
старался не отходить от нее ни на шаг, дабы никакая случайность
не отвратила ее от скорого уже обращения в католическую веру,
рассмеявшись, ответил:
сходство, я бы с радостью в ней поселился. При условии,
конечно, что и вы будете жить где-то поблизости. А что скажете
вы, мистер Херд?
не имеете против, -- отозвался епископ. -- Это заливное само
совершенство. Оно внушило мне такое чувство, будто я стою на
пороге мира неведомых мне наслаждений. Подумать только! Боюсь,
я обращаюсь в гурмана, наподобие Лукулла. Хотя Лукулл, конечно,
был человеком умеренным. Нет, спасибо, дон Франческо, больше ни
капли! Печень, знаете ли. У меня и так уже голова кругом идет,
поверьте.
холодных закусок просто ошеломляло, даром что все они были
приготовлены под личным присмотром прославленного повара
мистера Кита -- истинного художника, которого Кит сманил у
одного жизнелюбивого старого посла, пригрозив последнему, что
сообщит полиции о некоторых совершенных им в прошлом на
редкость постыдных поступках, о коих Его превосходительство сам
же бесхитростно поведал Киту, поклявшемуся все сохранить в
тайне.
коммерческой части и по каким-то причинам застрявший в Клубе
"Альфа и Омега", -- окинув опытным взглядом вина, заливные из
дичи, фрукты, салаты, мороженое, фонарики и прочие услады,
произвел примерный подсчет и сообщил, после грубой прикидки,
что затраты Кита на этот маленький спектакль составляют не
менее чем трехзначную цифру. Мистер Уайт согласился, прибавив,
что хороший глоток шампанского оставляет у человека, привыкшего
к Паркеровой отраве, чувство какого-то радостного облегчения.
бражников, явно чувствовавшх себя в родной стихии. В число их
входила и мисс Уилберфорс. Она всегда предпочитала держаться
поближе к источнику живительной влаги, каковым в настоящем
случае была циклопических размеров чаша с охлажденным пуншем.
Леди пребывала в превосходном настроении -- веселом, игривом и
даже кокетливом. В промежутках между возлияниями она пощипывала
соленый крекер (хотя, как правило, твердой пищи терпеть не
могла), чтобы, как она объясняла, умерить жажду, уверяя всех и
каждого, что нынче день ее рождения. Да-да, день рождения! В
общем -- ни малейшего сходства с застенчивой гостью Герцогини
-- никаких следов робости в ней не осталось.
не приходится -- хоть в день рождения, хоть в какой другой.
рождения и каждый справлялся подобающим образом, примерно так,
как сегодняшний.
женщины можно было ожидать гораздо лучшего. От женщины
несомненно благородного происхождения. И так хорошо
воспитанной. Пока на острове еще имелась англиканская церковь,
она не пропускала ни одного богослужения, разве что по
воскресеньям, из-за мигрени. Нередко она оказывалась
единственной прихожанкой -- она да иногда еще мистер Фредди
Паркер, понуждаемый официальным своим положением и английским
происхождением (сколь бы сомнительными ни были его христианские
добродетели) время от времени заглядывать в церковь. Будучи
смертельными врагами, эти двое сидели на противоположных
скамьях, обмениваясь через пустой простор храма злобными
взглядами в надежде увидеть противника заснувшим, не в лад (из
одного лишь упрямства) вторя священнику и тщетно стараясь
проникнуться более милосердными чувствами, когда отощалый
молодой викарий -- обыкновенно какой-нибудь неудачник,
наскребавший с помощью таких поездок на континент несколько
фунтов, -- принимался читать из Евангелия от Иоанна. Те дни
миновали. Теперь она явно скатывалась по наклонной плоскости.
Трое членов Клуба и двое русских апостолов уже бросали жребий,
чтобы определить, кому из них выпадет приятное право отвести ее
домой. Судьба избрала мистера Ричардса, высокочтимого
вице-президента, пожилого джентльмена, которого тщательно
разделенные пробором волосы и струистая борода обращали в
Максимов Альберт
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Ильин Андрей
Круз Андрей
Посняков Андрей