и застежек. При виде физических недостатков Кюлафруа испытывал такое же
отвращение, как и при виде пресмыкающихся.
уже не было Альберто, чтобы своим присутствием, взглядом, благословением
больших рук сообщить ему заряд веры, сворачивающей горы. Мальчишка
расстегнул застежки и высвободил обрубок ноги. Величественным усилием Лу
одержал верх. Он поднес руку к дереву, словно к пламени, потянул на себя и
быстро прижал протез к груди. Теперь этот орган был живой плотью, как рука
или нога, отделенная от туловища хирургической операцией. Деревяшка провела
ночь стоя, без сна, прислоненная в углу к стене. Маленький калека попросил
также, чтобы Лу спел, но, вспомнив про Альберто, Лу ответил, что он в
трауре, и эта причина не удивила ни одного, ни другого. Кюлафруа привел ее
еще и для того, чтобы она стала ему украшением и, как черная кисея, защитила
бы от холода и беспомощности.
еще тысячу раз подумаешь.
широкоплечие, как атлеты, люди с обветренными лицами рассаживаются по
вечерам вокруг огромных костров, словно людские толпы на празднике Святого
Жана, и снимают тонкие вьющиеся ремешки кожуры с огромных апельсинов,
которые они держат в одной руке, длинный нож - в другой, как императоры на
картинках державу и скипетр- Это видение так настойчиво преследовало его,
что с его губ слетело слово: "...солнца...". Это слово-поэма выпало из его
видения и начало превращать его образы в камень; ночной куб камеры, где
кружились, словно солнца (там же мелькали и ноги акробата в лазурном трико,
исполняющего "солнышко" на перекладине), апельсины, притянутые словом
"Бразилия". Тогда Лу, давая пробиться обрывку мысли, жившей в нем уже
некоторое время, произнес: "Чего требует народ?" Эту фразу он мысленно
проговорил однажды вечером, предчувствуя, что окажется в тюрьме. Но
предчувствовал ли он это, глядя на красное дерево туалетного столика, или,
может быть, бессознательное восприятие соединило то место (его комнату) и
тот момент с этим словом и с этим моментом (но что тогда вызвало в нем
воспоминание о комнате?), накладывая две мысли друг на друга так, чтобы
заставить его поверить в предчувствие?
так называемого "Исправления Детства". В первый же день по прибытии в
исправительный дом Лу-Дивину поместили в камеру. Там он провел весь день,
сидя на корточках. Он был внимателен ко всему, в чем предполагал тайну
проклятых детей (тех, что делают на руке наколку "Горемыки"). Во дворе
маленькие запыленные ножки в медленном темпе поднимали и опускали тяжелые
башмаки. В этих движениях угадывался молчаливый хоровод наказанных
мальчишек.
старинных бродяг, и направлялся в одну точку рукой, сложенной, как раковина,
у губ ребенка. Голос обращался со двора к приятелю в камере, ответов
которого Кюлафруа расслышать не мог. Может быть, речь шла об арестанте,
бежавшем из центральной тюрьмы, находившейся неподалеку от детской колонии.
Так что колония меркла в лучах этих солнц - мужчин, - сиявших в мрачных
камерах, и мальчишки ждали, когда возраст позволит им перебраться туда же, к
молодцам, которых они боготворили, воображая, как те, дерзкие и прекрасные,
нагло задираются на тюремщиков. Мальчишки ждали, когда, наконец, у них
появится возможность совершить настоящее преступление, которое будет
предлогом, чтобы отправиться в преисподнюю.
шалунов-первооткрывателей. Их словарь был затемнен заговорщицкими
выражениями, их жесты были по-лесному дикими и в то же время воскрешающими в
памяти узкие улочки, обрывки сумрака, куски стен и оград, через которые они
перемахивали. Среди этого мирка, управляя им ровно настолько, чтобы из него
не вырывалось наружу ничего, кроме бесстыдной ухмылки, двигались монахини в
своих пышных, как пачки балерин, юбках. Кюлафруа сразу же сочинил для них
балет-гротеск. Согласно либретто, все эти Серые Сестры - хранительницы
гиперборейских ночей -выходили на монастырский двор и, словно опьяненные
шампанским, присаживались на корточки, поднимали руки вверх и трясли
головой. В безмолвии. Затем они вставали в кружок и вращались наподобие
школьниц в хороводах, наконец, как танцующие дервиши, вертелись по кругу,
пока не падали, умирая от смеха, в то время как капеллан с достоинством
проходил в середину с дароносицей в руках. Кощунство танца - кощунство,
таящееся в самом его замысле -- волновало Кюлафруа, как взволновало бы его,
если бы он был мужчиной, надругательство над еврейкой.
быть, как раз по причине этой мечтательности, он внешне стал походить на
других. Тем, что одноклассники не принимали его в свои игры, он был обязан
дому с шиферной крышей, который выставлял его принцем. Но здесь в глазах
других мальчишек он стал всего-навсего арестованным бродяжкой, как и они
сами, преступником с той лишь особенностью - впрочем, существенной, - что
прибыл издалека. Его утонченно жестокая наружность, преувеличенно
непристойные жесты и грубая речь создали ему такой образ, что и циничные, и
простодушные дети признали его за своего, а он, стремясь быть добросовестным
и до конца играть роль выдуманного персонажа, из вежливости старался ему
соответствовать. Он не хотел разочаровывать. Он принимал участие в дерзких
вылазках. В компании с несколькими ребятами - компании, организованной по
образцу настоящей банды - он помог совершить небольшую кражу в колонии.
Госпожа Настоятельница, по слухам, происходила из знаменитой семьи. Тому,
кто выспрашивал немного ласки, она отвечала: "Я всего лишь слуга слуги
Божия". Такой надменный пьедестал внушает страх. Она спросила у Лу, ; почему
он украл, он сумел ответить лишь:
был объявлен лицемером.
образом: в день его прибытия она привела его в свою маленькую гостиную,
являвшую собой кокетливо украшенную келью, и заговорила с ним о христианской
жизни. Лу спокойно выслушал ее и должен был ответить фразой, начинавшейся
так: "В день моего первого причастия...", но оговорившись, произнес: "В день
моей свадьбы...". От смущения он растерялся. У него было полное впечатление,
что он совершил неловкость. Он покраснел, запнулся, сделал усилие, чтобы
прийти в себя; но тщетно. Госпожа Настоятельница глядела на него с улыбкой,
которую она сама называла улыбкой милосердия. Кюлафруа, напуганный тем, что
вызвал в своей душе такой водоворот (который, достигнув илистого дна, поднял
его оттуда в платье с белым сатиновым шлейфом и увенчанного флердоранжем),
возненавидел старуху за то, что та явилась причиной и свидетелем этого
прекраснейшего и тайного события. "Моей свадьбы!"
под одеялами на неподвижных койках. Начальник скрылся в своей комнатке в
конце спальни. На полчаса воцаряется тишина - тишина джунглей, полных
зловония и каменных чудовищ, которая словно прислушивается к сдержанным
тигриным вздохам. Согласно ритуалу, дети возрождаются из мертвых.
Приподнимаются головы, осторожные, как у змей, и такие же смышленые, хитрые,
едкие и ядовитые, затем тела целиком выбираются из коек, даже не скрипнув
крюками. Общий вид спальни - если смотреть сверху - не меняется. Хитроумные
колонисты умеют уложить одеяла и взбить их так, чтобы казалось, что под ними
покоятся лежащие тела. Все происходит внизу. Быстро, ползком, приятели
собираются вместе. Висячий город опустел. Стальные кресала бьют по кремню,
поджигают трут огнива и тонкие, как солома, сигареты возгораются. Они курят.
Вытянувшись под койками, небольшими группами они разрабатывают подробные
планы побега, обреченные на неудачу. Колонисты живут. Они сознают, что
свободны, и чувствуют себя властелинами ночи; они создают королевство,
живущее по суровым законам, со своим деспотом, пэрством, разночинцами. Над
ними покоятся белые покинутые подвесные койки. Главное же ночное занятие,
добавляющее ночам ощущения волшебства - это изготовление татуировок. Тысячи
и тысячи ударов тонкой иглы до крови прокалывают кожу - и самые невероятные
для вас фигуры красуются в самых неожиданных местах. Когда раввин медленно
разматывает Тору, тайна пронизывает дрожью все тело; то же происходит при
взгляде на раздевающегося колониста. Синева, кривляющаяся на белой коже,
придает неясное, но могущественное очарование мальчику, которого она
покрывает, как чистая и равнодушная колонна становится священной под
высеченными на ней иероглифами. Как тотемный столб. Иногда наколки покрывают
их веки, подмышки, пах, ягодицы, половой орган и даже подошвы. Знаки были
варварскими и исполненными смысла, как и полагается варварским знакам:
изречения, луки, пронзенные сердца, роняющие капли крови, лица одно на
другом, звезды, полумесяцы, копья, стрелы, ласточки, змеи, корабли,
треугольные кинжалы, девизы и предостережения, целая пророческая и страшная
литература.
любовь, со всем, что обычно сопутствует любви: ненавистью, алчностью,
нежностью, утешением, местью.
символах и, в некоторых случаях, в ценностях. У колонистов был свой диалект,
родственный тюремному, и, следовательно, особая мораль и политика. Режим
правления, замешанный на религии, был режимом силы -покровительницы Красоты.
Законы их соблюдаются всерьез: они не принимают смеха с его разрушительной
Самойлова Елена
Аникина Наталья
Круз Андрей
Доценко Виктор
Свержин Владимир
Шилова Юлия