исчерпанности и бессилья.
герцога, четыре архиепископа, двенадцать маркграфов, пятнадцать епископов,
а баронов и клириков без счета. Шлейф ее платья несли четыре барона в
золотых панцирях. Герольды трубили в рога. Шпильманы и жонглеры играли на
лютнях и свирели. Слуги раскрывали тяжелые сундуки, запускали руки в
кожаные мешки, вытаскивали оттуда и метали в толпу коронационные
серебряные динарии и золотые солиды; сам император делал подарки видным
гостям - одежду, украшенную мехами. Евпраксия одаряла придворных дам.
Голоса кругом словно лопались от радости. Из собора торжественная
процессия прошла по улицам прямо к Рейну, где императора и императрицу
ждали убранные цветами суда с белыми шатрами на палубах. Корабли,
связанные друг с другом, чтоб на них разместились все знатные гости,
поплыли по Рейну одной цепочкой; они двигались против течения, медленно,
по берегу скакали рыцари, кони весело ржали, рыцари кричали что-то
радостно и возбужденно; в небольших городках приставали к берегу, и там
молодая императрица, по предварительному наущению местных епископов,
награждала министериалов поместьями.
встречали придворные замужние дамы, числом семьсот, все высокородные,
степенные, сановитые. Генрих называл их, они кланялись, императрица
раздавала подарки. Свадьба должна была продолжаться семнадцать дней (на
графские отводилось ровно две недели). Пировали прямо на кораблях в Вормсе
и Майнце, на ночь императора и императрицу торжественно отводили в
отведенные для них покои, но получалось почему-то, что спали они пока
порознь, то ли так велел обычай, то ли усталость; Евпраксия, хоть и вовсе
моложе Генриха, и то обессилела, чувствовала - еще день-два и не вынесет
больше никаких торжеств, ни бесконечного стояния на ногах, ни
бессмысленно-учтивых разговоров, ни приветственных возгласов, ни пьяной
болтовни баронов, ни беспрестанных переездов по горным дорогам с целью
посетить все бывшие столицы германские (Генрих решил показать их ей, а
столиц было без счету).
леса кланялись ей с высоченных вершин, реки несли ее на своих
струисто-шелковых плечах. В Бамберге, одном из епископских центров
империи, встречал их новый епископ града Рупрехт (епископ Отто
перестраивал в Шпейере подмытый Рейном собор), ожидал еще в предместьях на
подоле, куда не пробивается солнце и где жалостно прозябает черный люд.
Встречал, дабы не задерживались внизу, не зацепились, не дай бог, там ни
за что, поскорей поднялись бы в город, наверх - где в самое небо вонзились
шпили императорского замка, устойчиво вкоренились дворцы, соборы,
монастыри, где императора Генриха жаждут увидеть лучшие мужи, а
императрицу Адельгейду - высокородные дамы.
обратил внимания, как с другой стороны приблизилась к городу еще одна
кавалькада всадников и цепочка повозок, не столь многочисленная и пышная,
как императорская, но, коли присмотреться, тоже не без значенья, потому
как и тут не было недостатка ни в породистых конях, ни в дорогих
украшениях, ни в богатом оружии. Впереди кавалькады ехало двое; один
постарше в нагруднике поверх панциря (жемчуга, камни, баронский
вензель...), а второй - молодой, светлые волосы до плеч, рассыпаются
кольцами, переливаются на солнце сами, словно заморские жемчуга, легкая
одежда на рыцаре цвета весенней травы, сапоги из зеленого сафьяна.
Несколько зевак лениво оглядели юного красавца, а какая-то девица,
воскликнув: <Смерть моя!>, кинулась бежать изо всех сил по грязной улочке
от того молодого, конечно, в зеленом, как трава, платье с рассыпанными
волосами, как заморские жемчуга.
возвращалось во главе с Заубушем, только теперь у барона конь был не
белый, а золотистый, настоящий степняк - подарок князя Всеволода, рядом же
с бароном ехал не Кирпа, оставленный на родине со своими дружинниками, что
он и предвидел, прощаясь с Евпраксией, а юный Всеволодов дружинник Журило
- вот неожиданность для его матери Журины, да и для Евпраксии! Возвращался
с посольством и отец Севериан, который вез княжеское благословение
Евпраксии, после же венчания должен был насовсем оставить духовную дщерь,
ехать обратно в Киев, если хватит у него на обратную дорогу сил, их и
исчерпать можно продолжительными и изнурительными переездами через всю
Европу, и если выдержат его вечные, совсем уж порыжевшие сапоги да
латаная-перелатаная, добела выцветшая и вконец износившаяся ряса.
тому же все внимание ныне отдано императору, города захлебывались от
восторга и приветствий, обо всем было забыто, дела отложены, выброшены из
головы заботы, оставлены раздоры, приглушена вражда. По всей Германии
зачитывали императорский манифест с призывом молиться за новую императрицу
Адельгейду. Заубуш уже в дороге услышал этот манифест, узнал о свадебном
путешествии императора, он не слишком торопился к Генриху, здраво
рассудив, что тот, кто просил киевского князя <подержать> барона до конца
его дней у себя в Киеве, не сильно обрадуется, увидев его здесь -
человека, знающего чересчур много и влиянием обладающего немалым. Никогда
не нужно спешить туда, где тебя не ждут. Заубуш под всякими предлогами
оттягивал день своей встречи с императором, - да и важно ли, днем раньше
или днем позже прибудет посольство из Киева, коли Генрих, не дожидаясь
согласия князя Всеволода, вступил в брак с его дочерью, а княжна и без
отеческого благословения пошла под венец.
вместе - бодрое; везло императору отрадные вести и прибывало к нему в
такую высокую минуту его жизни. Но, как уже сказано, в Бамберге никто не
ждал, никто не приветствовал посольства, в замок впустили после
утомительных переговоров со стражей, но и на эту задержку Заубуш не
разгневался, только бросал то и дело сквозь зубы свое излюбленное: <Сто
тысяч свиней!>; затем они долго располагались на императорском дворе,
мылись и чистились после дороги, барон затеял даже переодеванье,
посоветовав переодеться и Журиле, но тот лишь встрепенулся, как птах,
пустил волосы совсем уж закрученными кольцами, рассыпал на плечи еще
веселей и роскошней и объявил, что в таком виде готов к встрече не то что
с императором, а даже и с самим латинским ихним господом богом. Журиле
барон понравился. И Заубушу понравился Журило, длинный путь сдружил их,
отцом и сыном они себя не чувствовали (хоть по возрасту оно так и было) -
просто два товарища, бесшабашные, беззаботные, насмешники.
плечи, воскликнул Журило, - завтра как раз исполняется восемнадцать лет
Праксе, а мы с ней родились в один день.
слыхал это имя и знал, <кто такая>, весьма хорошо.
никакой Пракси.
сюда. Покажу кое-кому.
во дворец, где уже давно длился свадебный пир, десятый иль пятнадцатый
после венчания в Кельне - кто ж мог сосчитать.
ненасытного чавканья и хруста они упрямо пробивались к цели, минуя боковые
столы, уклоняясь от жирных рук, жадных женских взглядов, прилипавших к
Журиле, отбрасывая сапогами псов, вертевшихся под ногами, безжалостно
топча вконец загрязненное красное сукно, которым был устлан пол в зале,
пробивались молча, шли с присущей случаю торжественностью. За Заубушем и
Журилой несли большие сундуки - подарки киевского великого князя; никто не
мог взять в толк, что это за люди, с чем они движутся к императорскому
столу! Кто пробовал расспрашивать, не получал в ответ ничего, кроме
невнимания, кто вставал на пути, того безжалостно и быстро отстраняла
железная рука Заубуша и крепкое плечо Журилы, от которого так все и
отскакивало. И вот они стали перед императорским столом, была тогда подана
девятая перемена, девятое яство - лебяжье мясо, Генриху и Евпраксии на
золотых подносах предложили двух лебедей: белого и черного с золотыми
коронами на головах. Императрица должна была золотым ножом разрезать
лебедя, и она протянула руку за ножом, но руку не правую, а левую,
растерялась от того, что увидела перед собой по другую сторону стола.
Бросились в глаза золотистые волосы, рассыпанные до самых плеч, свет
помутился не от яркости зеленой травы, не от взгляда на юношу, стоявшего
рядом с Заубушем, нет! - открылось ей вдруг, о чем она будто забыла, что
прогнала от себя, спрятала в самых глухих закоулках памяти и рассудка:
есть ведь мир молодой и прекрасный, и она тоже молода и прекрасна, и
принадлежать должна бы такому, как и сама, миру, а вот очутилась, никто не
может сказать почему, среди отживших свое, старых, нахально-бессильных
людей, и зачем все проводы, встречи, переезды, приветствия, возгласы и
клики, обжирания отчаянные, пьянки, воняющие рты, бегающие глаза, кучи
самоцветов, груды золота, горы дорогих тканей, зачем все, когда нет самого
дорогого - юности, свежести, подлинной красоты!.. Под сердце ее
подкатилось что-то давящее, в глазах потемнело, левая рука с золотым ножом
описала в воздухе неопределенный полукруг, нож царапнул правую руку, и на
белой коже проступили красные капли... Император, который с нескрываемым
гневом смотрел на Заубуша, перевел взгляд на руку императрицы, но не успел
ничего сказать, потому что увидели кровь и другие, и прозвучало уже слово
<кровь>, и ударил отчаянный крик:
Бажанов Олег
Березин Федор
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Гуль Роман Борисович