снег с жакетки и платья.
детской площадке. Здесь было темно и тихо, площадка завалена снегом. Вдоль
катальной горки были насажаны ели и вокруг площадки маленькие ели - как
будто мы были где-нибудь за городом, в лесу.
Анохина и холодное обтирание по системе Мюллера. Я щупал свои мускулы и
думал: "А вдруг не примут?" Я проверял глаза, уши, сердце. Школьный врач
говорил, что я здоров. Но здоровье бывает разное, - ведь он не знал, что я
собираюсь в летную школу. А вдруг я нервный? А вдруг еще что-нибудь? Рост!
Проклятый рост! За последний год я вырос всего на полтора сантиметра.
какой-то странный на льду, удивительно медленный, хотя он шел обыкновенным
шагом, пронзительно засвистел и двинулся к нам с метлой.
подъехала к буфетчице, назвала ее "нянечкой", и та растрогалась и дала нам
по булочке и по стакану холодного чая. Мы пили и разговаривали.
я еще, не знаю.
серьезных вещах, главным образом о литературе. Ей очень нравился "Цемент"
Гладкова, и она ругала меня за то, что я еще не читал. Вообще Катя читала
гораздо больше меня, особенно художественной литературы.
Сперва я усомнился, но Катя очень решительно сказала: "Разумеется, ерунда"
- и привела какой-то пример из Гладкова. И я согласился.
тихим, как будто это были не Скатертные и Ножовые переулки, а
необыкновенные лунные улицы, на Луне.
Васильевна, и она отвечала:
пришлось бы, например, выбирать между катком и трамваем. Но дело было не
только в деньгах. Я прекрасно помнил, как в Энске мне не хотелось
возвращаться домой, когда Гаер Кулий стал у нас полным хозяином и мы с
сестрой должны были называть его "папа". По-моему, что-то в этом роде
чувствовала и Катя. Она помрачнела, когда нужно было идти домой. В доме у
них было неладно. Вскоре я встретился с Марьей Васильевной и окончательно
убедился в этом.
билета - третий для Нины Капитоновны. Но Нина Капитоновна почему-то не
пошла, и билет достался мне.
Васильевна и Катя. Я взял у Вальки рубашку с отложным воротничком, а у
Ромашки - галстук. Этот подлец потребовал залог.
когда билетерша уже запирала двери
темноте на чьи-то ноги, мы искали наши места...
поставить. Гришка Фабер утверждал, что в этой пьесе все мужские роли
написаны для него, как нарочно. Поэтому в первом акте мне некогда было
смотреть на Марью Васильевну. Я только заметил, что она по-прежнему очень
красивая, даже, может быть, стала еще красивее. Она переменила прическу, и
весь высокий белый лоб был виден. Она сидела прямо и, не отрываясь,
смотрела на сцену.
похудела, постарела. Глаза у нее стали совсем огромные и совсем мрачные. Я
подумал, что тот, кто увидел бы ее впервые, мог бы испугаться этого
мрачного взгляда.
нравится. Я не знал, нравится мне или нет, и согласился с Катей. Но Марья
Васильевна сказала, что это - чудесно.
что она немного порозовела, когда я сказал:
был серьезно болен. Но мне казалось, Что Кораблев тоже ответил бы ей
"хорошо", даже если бы он чувствовал себя очень плохо. Конечно, он не
забыл, что она ему отказала.
стала бы так подробно расспрашивать о нем. Она интересовалась даже, в
каких классах он преподает и как к нему относятся в школе.
язык проглотил, - сказала она с досадой.
странно. Она сказала, что считает его замечательным человеком. Я
промолчал.
антракте она опять заговорила о Николае Антоныче. Я заметил, что Катя
нахмурилась. Губы у нее дрогнули, она хотела что-то сказать, но
удержалась.
Николае Антоныче. Это было невыносимо. Но это еще и поражало меня: ведь я
не забыл, как они прежде к нему относились.
благородства. Всю жизнь он заботился о своем двоюродном брате (я впервые
услышал, как Марья Васильевна назвала покойного мужа Ваней), в то время
как ему самому подчас приходилось туго. Он пожертвовал всем своим
состоянием, чтобы снарядить его последнюю несчастную экспедицию.
выражениях. Прежде Марья Васильевна не говорила его словами. Тут что-то
было, Тем более, что хотя она говорила очень охотно, даже с жаром, мне все
мерещилось, что она сама хочет уверить себя, что все это именно так: что
Николай Антоныч - необыкновенный человек и что покойный муж решительно
всем ему обязан.
Катю об ее отце. Портрет моряка с широким лбом, сжатыми челюстями и
светлыми живыми глазами вдруг представился моему воображению. Что это за
экспедиция, из которой он не вернулся?..
пока в раздевалке станет поменьше народу.
продолжала Марья Васильевна строго. - Если хочешь, я поговорю с ним.
позволение бывать у них, и я чуть-чуть не сказал ей: "Спасибо, не нужно".
причем, потому что я буду приходить к ней, а не к нему.
мне, и к маме.
только, что он был моряк и что он умер. Умер ли? Катя никогда не называла
отца "покойный". Вообще, кроме Николая Антоныча, который, напротив, очень
любил это слово, у Татариновых не очень часто говорили о нем. Портреты
висели во всех комнатах, но говорили о нем не особенно часто.
спросить у Кати, где ее отец и жив он или умер. Я и спросил.