И для начала, сойдя, точно слепой, на платформу Уинтонского вокзала, я
забыл свой новый зонтик в поезде.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
части города, на убогой улочке неподалеку от Тронгейт, - я нашел комнату,
душную, поскольку окна были вечно закрыты, без каких-либо ковров и
дорожек, с выцветшими обоями и деревянным умывальником, почерневшим от
бесчисленного множества погашенных о него сигарет. Комната мне не
понравилась: она казалась нежилой, хотя в ней перебывало несметное число
постояльцев. Зато она недорого стоила.
через весь Уинтон отправился на Парковую сторону. Добравшись до этого
тихого дачного пригорода, я, к своему великому облегчению, узнал, что
профессор Чэллис дома и готов принять меня.
занавесями и уставленный книгами, - шагал он несколько неуверенно и,
приветливо протянув мне худую, с голубыми жилками, дрожащую руку, серьезно
и дружелюбно посмотрел на меня своими серыми, хотя и ясными, но
по-стариковски глубоко запавшими глазами.
два или три тому назад. Я очень жалел, что вы меня не застали.
сгорбленный старичок, ходивший в старомодном сюртуке, узких черных брюках
и ботинках на пуговицах, что придавало ему одновременно и трогательный и
нелепый вид человека другой эпохи. Слабое здоровье принудило его уйти из
университета и уступить свое место профессору Ашеру, - теперь имя его было
почти неизвестно за пределами узкого круга специалистов во Франции и
Швейцарии, где он работал над своими наиболее значительными
исследованиями. Однако это был настоящий ученый, который из самых чистых и
благородных побуждений, не требуя для себя никаких материальных благ, нес
свет в темный мир. Он был моим идеалом в студенческие годы и неоднократно
выказывал мне свое расположение. Его морщинистое лицо с высоким лбом,
такое спокойное и одухотворенное, кроткое и бесконечно доброе,
свидетельствовало о гуманности натуры.
улегся у его ног; затем он с напряженным вниманием и все возрастающим
сочувствием стал слушать мой рассказ. Когда я кончил, он помолчал немного,
затем задал мне несколько специальных вопросов и задумчиво провел своими
длинными нервными пальцами по редким седым волосам.
Роберт, что ты не разочаруешь меня.
Неужели я не могу на нее претендовать? Уж очень мне не хочется связывать
себя и снова поступать на службу. Но ведь без денег ничего не сделаешь.
показывает, что самое трудное в научной работе - это добыть денег.
лаборатория и примерно сотня фунтов деньгами. Если бы вы могли
походатайствовать... Ведь вы пользуетесь таким влиянием.
тому же то, о чем ты просишь, сделать нелегко. Но заверяю тебя, что я
попытаюсь. И не только получить субсидию, но и помочь тебе всем, чем
смогу. - Он помолчал. - Со временем, Роберт, мне бы очень хотелось
подыскать тебе место на континенте. Здесь мы до сих пор скованы
предрассудками. А в Париже или Стокгольме тебе было бы куда легче выбиться
в люди.
стал расспрашивать о моей работе. Я принялся рассказывать; пес Гулливер
лизал ему руку, в камине горел яркий огонь, сверху доносились веселые
голоса его внуков. И меня охватило неудержимое желание сказать все без
утайки этому доброму старику, который ненавидел все напыщенное и благодаря
своему приятному мягкому юмору до сих пор был молод душой. Через полчаса я
стал прощаться; он старательно записал мой адрес и обещал вскоре известить
меня.
День был ясный, высоко в небе плыли светлые облака, и на тротуарах
Мэнсфилд-стрит, главной торговой магистрали города, было полно народу:
воспользовавшись мягкой погодой, люди высыпали на улицу поглазеть на
товары, выставленные к весеннему сезону, и прицениться к ним. У главного
почтамта я перешел на солнечную сторону улицы.
действительности. Прямо передо мной, у витрины одного из крупных
универсальных магазинов, с пакетами в руках, рядом с матерью стояла Джин.
теперь оставалось всего две недели, эта встреча была столь неожиданной,
что у меня сдавило горло и перехватило дух. Сердце стучало как
сумасшедшее. Я шагнул было к ней, но вовремя остановился. Притаившись в
толпе, оглушенный буйным током крови, я во все глаза смотрел на нее. Она
выглядела старше, серьезнее, и, хотя лицо ее отнюдь не казалось грустным,
она без всякого интереса, а лишь с пассивной покорностью слушала мать,
которая, несомненно, высказывала ей свои соображения насчет черного
пальто, выставленного за зеркальным стеклом витрины. Время от времени
что-то отвлекало ее: она задумчиво и пытливо осматривалась вокруг, и
сердце у меня так и замирало. Почему, ах, почему она была не одна?
руку, и они пошли дальше. Должно быть, они уже сделали все покупки и
направлялись теперь на Центральный вокзал, чтобы ехать домой. Я, точно
вор, последовал за ними: меня одолевало желание подойти к ним, но
удерживала мысль о том, в какое смятение они могут прийти при виде меня.
Посовещавшись немного, обе женщины вошли и сели за маленький мраморный
столик. А я, стоя снаружи, раздираемый любовью и нерешительностью,
наблюдал за тем, как они заказали и выпили горячее молоко. Когда они
вышли, я направился вслед за ними на шумный вокзал. Там, среди толпы, у
книжного киоска, где мы часто встречались, я очутился так близко от Джин,
что мог до нее дотронуться. Почему она не обернулась и не увидела меня? Я
напрягал всю свою волю - так мне хотелось, чтобы она это сделала. Но нет -
об руку с матерью, она медленно прошла мимо барьера на перрон, села в
поезд и скрылась из виду.
эту возможность; я поспешил назад, в свою убогую комнатенку, и,
пометавшись в ее узких стенах, схватил листок бумаги, перо и сел на
скрипучую кровать. Мне хотелось излить долго сдерживаемые чувства в потоке
слов, но мысль, что послание может быть перехвачено, остановила меня.
Наконец, в конверте, адресованном Люку, я послал следующее письмо:
Вами. Я знаю, что скоро Вам снова предстоит держать экзамены, и не хочу
отвлекать Вас ни до, ни во время них. Но когда они кончатся, прошу Вас
непременно повидаться со мной. Мне Вас ужасно недоставало, и мне так много
нужно Вам сказать. Пожалуйста, ответьте по прилагаемому адресу. Желаю вам
успешно сдать экзамены.
ожидая ответа на письмо, - моя любовь к Джин проснулась и вспыхнула с
новой силой. Неужели она не ответит? Меня неудержимо тянуло к ней.
необходимо было побыстрее решать вопрос о будущем, я с нетерпением ждал
весточки от профессора Чэллиса. Мне не хотелось связывать себя какой-либо
работой: а вдруг Ученый совет решит предоставить мне субсидию. Однако пока
что мне пришлось урезывать себя в пище - утром я съедал теперь уже только
одну сосиску, а потом отказался и от обеда, - и я стал жалеть, что
недостаточно ясно обрисовал старенькому профессору критическое состояние
моих дел. Неужели он мог забыть обо мне, неужели то, ради чего я приходил
к нему, испарилось из его слабеющей памяти? На всякий случай я зашел в
Агентство по приисканию работы для медиков и оставил там свой адрес и
фамилию, но при этом я поссорился с клерком: между нами произошел обмен
любезностями, который, естественно, не мог благоприятно повлиять на мои
перспективы. Молчание Чэллиса, отсутствие писем от Джин, нищенские условия
существования и, главное, то, что моя научная работа по-прежнему не
двигалась с места, - все это бесконечно угнетало меня.
моей кровати, и, найдя среди них пузырек с бациллами, убитыми при высокой
температуре, решил испытать на себе их действие: сделав царапину на руке,
я наносил на ранку ослабленную культуру. Вскоре, к моей великой радости, я
обнаружил, что у меня появилось несколько характерных язвочек, которые
позволяли изучать важные процессы кожной реакции. Я тщательно наблюдал их
и, за неимением иных занятий, делал записи и зарисовки по мере расширения
Самойлова Елена
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Белов Вольф
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей