Чтение 29–й страницы книги ~Любовник леди Чаттерли~

Время едва ползло, как в дурном сне. Егеря все не было. Да она и не
очень-то надеялась встретить его. После обеда он обычно не приходил. А ей
пора домой, к чаю. Как ни тяжко, нужно идти.

По дороге ее захватило дождем.

- Что, снова льет? - спросил Клиффорд, увидев, что жена отряхивает
шляпу.

- Да нет, чуть моросит.

Чай она пила молча, поглощенная своими мыслями. Как хотелось ей увидеть
сегодня егеря, убедиться, что все - самая взаправдашняя правда.

- Хочешь, я почитаю тебе? - спросил Клиффорд.

Она взглянула на мужа. Неужели что-то почуял?

- Весной со мной всегда непонятное творится. Пожалуй, я немного полежу.

- Как хочешь. Надеюсь, ты не заболела?

- Ну что ты. Просто сил нет - так всегда по весне. Ты позовешь миссис
Болтон поиграть в карты?

- Нет. Лучше я послушаю радио.

И в его голосе ей послышалось довольство. Она поднялась в спальню.
Услышала, как муж включил приемник. Диктор дурацким бархатно-въедливым
голосом, распространялся об уличных зазывалах и сам весьма усердствовал:
любой глашатай стародавних времен позавидует.

Конни натянула старый лиловый плащ и вышмыгнула из дома через боковую
дверь.

Изморось кисеей накрыла все вокруг - таинственно, тихо и совсем не
холодно. Она быстро шла парком, ей даже стало жарко - пришлось распахнуть
легкий дождевик.

Лес стоял под теплым вечерним дождем, молчаливый, спокойный,
загадочный, зарождается жизнь и в птичьих яйцах, и в набухающих почках, и
в распускающихся цветах. Деревья голые, черные, словно сбросили одежды,
зато на земле уже выстлался зеленый-зеленый ковер.

На поляне по-прежнему никого. Птенцы укрылись под крыльями квочек, лишь
два-три самых отчаянных бродили по сухому пятачку под соломенным навесом.
На ножках держались они еще неуверенно.

Итак, егерь не приходил. Видно, нарочно обходил сторожку стороной. А
может, что случилось? Может, наведаться к нему домой?

Наверное, ей на роду написано ждать. Своим ключом она отперла дверь. В
сторожке чисто. В банке - зерно, в углу - аккуратно сложена свежая солома.
На гвозде висит фонарь-"молния". Стол и стул на том месте, где вчера
лежала она.

Конни села на табурет у двери. Как все покойно! По крыше шуршит дождь,
на окне - паутина мелких капель, ни ветерка. В сторожке и в лесу тихо.
Богатырями высятся деревья, темные в сумеречных тенях, молчаливые, полные
жизни. Все вокруг живет!

Скоро ночь, значит, пора уходить. Егерь, видно, избегает ее.

И тут он неожиданно появился на поляне, в черной клеенчатой куртке,
какие носят шоферы, блестящей от дождя. Взглянул на сторожку,
приветственно поднял руку и круто повернул к клеткам. Молча присел подле
них, внимательно оглядел, тщательно запер на ночь. И только потом подошел
к Конни. Она все сидела на табурете у порога. Он остановился у крыльца.

- Значит, пришли! - по-местному тягуче проговорил он.

- Пришла! - Она посмотрела ему в лицо. - А вы что-то припоздали.

- Да уж, - и он отвел взгляд в сторону леса.

Она медленно встала, отодвинула табурет и спросила:

- А вы хотели прийти?

Он пытливо посмотрел на нее.

- А что люди подумают? Дескать, чего это она наладилась сюда по
вечерам?

- Кто, что подумает? - Конни растерянно уставилась на егеря. - Я ж вам
сказала, что приду. А больше никто не знает.

- Значит, скоро узнают. И что тогда?

Она снова растерялась и ответила не сразу.

- С чего бы им узнать?

- А о таком всегда узнают, - обреченно ответил он.

Губы у нее дрогнули.

- Что ж поделать, - запинаясь, пробормотала она.

- Да ничего. Разве что не приходить сюда... если будет на то ваша воля,
- прибавил он негромко.

- Не будет! - еще тише ответила она.

Он снова отвел взгляд, помолчал.

- Ну, а когда все-таки узнают? - наконец спросил он. - Подумайте
хорошенько. Вас с грязью смешают: надо ж, с мужниным слугой спуталась.

Она взглянула на него, но он по-прежнему смотрел на деревья.

- Значит ли это... - она запнулась, - значит ли это, что я вам
неприятна?

- Подумайте! - повторил он. - Прознают люди, сэр Клиффорд, пойдут
суды-пересуды.

- Я могу и уехать.

- Куда?

- Куда угодно. У меня есть свои деньги. От мамы мне осталось двадцать
тысяч, я уверена, Клиффорд к ним не притронется. Так что я могу и уехать.

- А если вам не захочется?

- Мне все равно, что со мной будет.

- Это так кажется! Совсем не все равно! Безразличных к своей судьбе
нет, и вы не исключение. Не забудете вы, ваша милость, что связались с
егерем. Будь я из благородных - дело совсем иное. А так - как бы вам
жалеть не пришлось.

- Не придется. На что мне всякие титулы! Терпеть их не могу! Мне
кажется, люди всякий раз насмехаются, обращаясь ко мне "ваша милость". И
впрямь, ведь насмехаются! Даже у вас и то с насмешкой выходит.

- У меня?!

Впервые за вечер он посмотрел ей прямо в лицо.

- Я над вами не насмехаюсь.

И она увидела, как потемнели у него глаза, расширились зрачки.

- Неужто вам все равно, даже когда вы так рискуете? - Голос у него
вдруг сделался хриплым. - Подумайте. Подумайте, пока не поздно.

В словах его удивительно сочетались угроза и мольба.

- Ах, да что мне терять, - досадливо бросила Конни. - Знали б вы, чем
полнится моя жизнь, поняли б, что я рада со всем этим расстаться, но, быть
может, вы боитесь за себя?

- Да, боюсь! - резко заговорил он. - Боюсь! Всего боюсь.

- Например?

Он лишь дернул головой назад - дескать, вон, кругом все страхи.

- Всего боюсь! И всех! Людей!

И вдруг нагнулся, поцеловал ее печальное лицо.

- Не верьте. Мне тоже наплевать. Будем вместе, и пусть все катятся к
чертовой бабушке. Только б вам потом жалеть не пришлось!

- Не отказывайтесь от меня, - истово попросила она.

Он погладил ее по щеке и снова поцеловал - опять так неожиданно - и
тихо сказал:

- Тогда хоть пустите меня в дом. И снимайте-ка плащ.

Он повесил ружье, стащил с себя мокрую куртку, полез за одеялами.

- Я еще одно принес. Так что теперь есть чем укрыться.

- Я совсем ненадолго, - предупредила Конни. - В половине восьмого ужин.

Он взглянул не нее, тут же перевел взгляд на часы.

- Будь по-вашему. - Запер дверь, зажег маленький огонек в фонаре.

- Ничего. Мы свое еще возьмем, успеется.

Он аккуратно расстелил одеяла, одно скатал валиком ей под голову. Потом
присел на табурет, привлек Конни к себе, обнял одной рукой, а другой
принялся гладить ее тело. Она почувствовала, как у него перехватило
дыхание. Под плащом на Конни были лишь нижняя юбка да сорочка.

- Да такого тела и коснуться - уже счастье! - прошептал он, нежно
оглаживая ее торс - кожа у Конни была шелковистая, теплая, загадочная. Он
приник лицом к ее животу, потерся щекой, стал целовать бедра. Она не могла
взять в толк, что приводит его в такой восторг, не понимала красы,
таившейся в ней, красы живого тела, красы, что сама - восторг! И
откликается на нее лишь страсть. А если страсть спит или ее нет вообще, то
не понять величия и великолепия тела, оно видится едва ли не чем-то
постыдным. Она ощущала, как льнет его щека то к ее бедрам, то к животу, то
к ягодицам. Чуть щекотали усы и короткие мягкие волосы. У Конни задрожали
колени. Внутри все сжалось - будто с нее сняли последний покров. "Зачем,
зачем он так ласкает, - в страхе думала она, - не надо бы". Его ласки
заполняли ее, обволакивали со всех сторон. И она напряженно выжидала.

Но вот он вторгся в ее плоть, неистово, жадно, словно торопился
сбросить тяжкое бремя, и сразу исполнился совершенным покоем, она все
выжидала, чувствуя себя обойденной. Отчасти сама виновата: внушила себе
эту отстраненность. Теперь, возможно, всю жизнь страдать придется. Она
лежала не шевелясь, чувствуя глубоко внутри биение его сильной плоти. Вот
его пронзила дрожь, струей ударило семя, и мало-помалу напряжение стало
спадать. Как смешно напрягал он ягодицы, стараясь глубже внедриться в ее
плоть. Да, для женщины, да еще причастной ко всему этому, сокращение
ягодиц, да и все телодвижения мужчины кажутся в высшей степени смешными.
Да и сама поза мужчины, и все его действия так смешны!

Однако Конни лежала не шевелясь, и душа ее не корчилась от омерзения. И
когда он кончил, она даже не попыталась возобладать над ним, чтобы самой
достичь удовлетворения (как некогда с Микаэлисом). Она лежала не шевелясь,
и по щекам у нее катились слезы.

Он тоже лежал тихо, но по-прежнему крепко обнимал ее, старался согреть
ее худые голые ноги меж своими. Тесно прижавшись к ней, он отдавал ей свое
тепло.

- Замерзла? - прошептал он нежно, как самой близкой душе. А душа эта,
меж тем, была далеко, чувствуя себя обойденной.