воскурять фимиам в честь Наставника, представлял себя на месте
новоиспеченного настоятеля.
древней традиции! Выстроившиеся в ряд монахи разинут рты от изумления,
позеленеют от такого кощунства! Решено: я и не подумаю назвать имя Досэна,
назову имя... А кого мне назвать своим наставником? Кто направил меня на
путь просветления? Я растерялся.
непременно начну заикаться. Представляю, как я стану лепетать, что
истинным моим учителем было Прекрасное. Или, может, Пустота?
дураком...
Вообще-то мне следовало бы гордиться тем, что я сопровождаю Досэна, -
настоятель Рокуондзи считался самым почетным из гостей. Закончив курить
благовония, Учитель торжественно поднял Белый Молот, этот символический
ритуал означал, что новый настоятель храма - подлинный священник, а не
самозванец. Сначала Досэн произнес ритуальные слова, а потом громко ударил
молотом в гонг, и я вновь почувствовал, какой великой властью обладает
Учитель.
не знал, как долго оно может продлиться. Если ты испытываешь к человеку
какие-то чувства, думал я, ты вправе рассчитывать на ответную реакцию - не
важно, любовь это будет или ненависть.
случае искательно заглядывать в лицо Учителю, стараясь угадать, о чем он
думает, но ни разу не увидел я на этом лице и тени живого чувства. То была
даже не холодность. Бесстрастность этого лица могла означать презрение, но
презрение не ко мне одному, а ко всему человеческому роду или вообще к
чему-то абстрактному.
настоятеля, о низменности физической его природы. Я представлял, как
Учитель испражняется или как он совокупляется с девкой - той, в
ржаво-красном плаще. Тогда бесстрастность исчезала с его лица и сменялась
блаженно-страдальческой гримасой наслаждения.
пухлой и мягкой плотью женщины, так что невозможно определить, где
кончается одно тело и начинается другое, как круглый живот Учителя трется
о круглый живот его подруги. Но, странное дело, сколько ни напрягал я
фантазию, животное выражение появлялось на лице настоятеля сразу, безо
всякого перехода от обычной застывшей маски. Никакой радуги нюансов и
переходов одного чувства в другое - просто скачок из крайности в крайность.
этими полюсами, заключалась в грубом окрике: "Ты, никак, шпионить за мной
вздумал! Идиот!"
силой возжаждал только одного: хоть раз увидеть, как лицо настоятеля
исказится от ненависти. И я разработал некий план - безумный, инфантильный
и, вне всякого сомнения, чреватый для меня большими неприятностями; я все
это понимал, но остановиться уже не мог. Я даже не подумал о том, что моя
выходка еще более укрепит настоятеля в его несправедливом подозрении.
Мой приятель тут же объяснил, даже не спросив, зачем мне это понадобилось.
В тот же день я отправился по указанному адресу и просмотрел целую кипу
открыток с фотографиями гейш квартала Гион.
одинаковыми, но постепенно я стал различать под схожими масками из пудры и
помады живые черты: здесь были лица умные и глупые, веселые и печальные,
счастливые и несчастные. Наконец я нашел то, что искал. Глянцевый снимок
так блестел в чересчур ярком электрическом освещении, что я чуть его не
просмотрел; но стоило мне взять открытку в руки, как она сразу же
перестала отсвечивать, и я узнал лицо гейши в ржаво-красном плаще.
была и необъяснимая веселость, неудержимая радость, охватившая меня, как
только я начал осуществлять свой план.
чтобы меня нельзя было уличить. Но вновь обретенная веселая храбрость
заставила меня избрать наиболее опасный из способов, не оставляющий
сомнений в том, кто истинный виновник.
утреннюю почту. В тот холодный мартовский день я, как обычно, отправился в
прихожую за газетами. Фотографию гейши из квартала Гион я засунул между
газетными страницами. Сердце мое бешено колотилось.
изгородью. Была отчетливо видна грубая кора дерева, ярко высвеченная
утренним солнцем. Слева от пальмы раскинула ветви небольшая смоковница.
Оттуда доносилось щебетание запоздалых чижей, похожее на пощелкивание
четок. Я мимоходом удивился, что они еще не улетели, но сомнений не было -
желтогрудые пичужки, скакавшие по залитым солнцем веткам, могли быть
только чижами.
угодить в стоявшие там и сям лужи. С"дзи Большой библиотеки, где находился
кабинет Учителя, были плотно задвинуты.
белоснежной.
газеты на край стола. Учитель сидел, уткнувшись носом в какую-то книгу, на
меня он даже не взглянул... Я попятился, закрыл за собой перегородку и,
стараясь не терять хладнокровия, медленно зашагал по коридору к себе.
большее волнение охватывает мою душу. Казалось, никогда еще не испытывал я
такого жгучего нетерпения. Моя выходка преследовала единственную цель -
вывести настоятеля из себя, но теперь я с замиранием сердца предвкушал
страстную и драматическую сцену, в которой сольются, поняв друг друга, две
страдающие души.
Учитель и объявит, что прощает мне все прегрешения. И тогда впервые в
жизни я, прощенный, достигну чистоты и просветления - обычного состояния
моего погибшего друга Цурукава. Мы с Учителем, наверное, обнимемся и
скажем: жаль, что мы не поняли друг друга раньше.
как вообще могла прийти мне в голову такая несусветная чушь! Впоследствии,
трезво анализируя свое поведение, я понял, что идиотским этим поступком
окончательно восстановил против себя настоятеля, уничтожил все шансы стать
кандидатом в его преемники и, следовательно, навек утратил возможность
властвовать над Золотым Храмом. Я был настолько возбужден, что на время
вообще забыл об извечной своей страсти!
библиотеки, но там было тихо.
Я ждал этого гнева, меня не испугали бы ни бешеная ругань, ни удары, ни
пинки, ни вид собственной крови.
приближались по коридору к моей двери...
разбитым и усталым, моя душа была опустошена. Я не слышал лекции. Когда же
преподаватель меня о чем-то спросил, я ответил невпопад. Все студенты
обрадованно засмеялись, один только Касиваги с безразличным видом глядел в
окно. Он, несомненно, видел, какая буря бушует в моем сердце.
обители, вся пропитанная заплесневелым запахом вечности, специально
строилась так, чтобы ничто в ней не менялось, и сегодняшний день как две
капли воды был схож со вчерашним. Два раза в месяц все монахи собирались в
кабинете настоятеля, и он толковал нам священные тексты. Сегодня был как
раз день такого занятия, и я ждал, что Учитель в качестве иллюстрации к
какомунибудь коану разберет перед всей братией мой проступок и осудит меня.
напротив настоятеля, я чувствовал небывалый приток мужества - состояние,
совершенно мне несвойственное. Я надеялся, что Учитель ответит на мое
мужество столь же мужественным великодушием:
потом уже разберет мерзость моего поступка...
текстами из книги "Мумонкан". Вечер выдался холодный, но только возле
настоятеля лежала маленькая грелка.
молодых, застыло одинаковое выражение бессилия. Новый послушник в дневное
время работал учителем в начальной школе; он был очень близорук и то и
дело поправлял очки, сползавшие с его маленького носика.
казалось. Поднимая глаза от текста, Учитель по очереди оглядывал всех
присутствующих, и я все пытался встретиться с ним взглядом. Мне хотелось,
чтобы он увидел: я от него не прячусь. Но окруженные припухшими складками