изменяются, он уже не излагает их в догматической форме. Они проступают в
прозрачности его рассказов и пьес. Он считает, что писатель должен
изображать, а не судить. "Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов,
говорил бы: кража лошадей есть зло. (...) Пусть судят их присяжные
заседатели, а мое дело показать только, какие они есть".
как Бог, пессимизм и т.п. Дело беллетриста изобразить только, кто, как и
при каких обстоятельствах говорили или думали о Боге или пессимизме".
"...Вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка
вопроса. Только второе обязательно для художника. В "Анне Карениной" и в
"Онегине" не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют, потому
только, что все вопросы поставлены в них правильно".
жизнь? Это все равно, что спросить: что такое морковка? Морковка есть
морковка, и больше ничего не известно".
помочь всем, кто страдает. Мы помним, какую большую роль сыграли во время
эпидемии холеры его мужество, его самоотверженность, его помощь,
медицинская и моральная, крестьянам в Мелихове. Он считал также, что "дело
писателей не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых,
раз они уже осуждены и несут наказание". И уж тем более за невиновных. Во
время дела Дрейфуса он публично одобрил позицию Золя и почти поссорился с
Сувориным, который был антидрейфусаром. "И какой бы ни был приговор. Золя
все-таки будет испытывать живую радость после суда, старость его будет
хорошая старость, и умрет он с покойной (...) совестью".
совестью. Он писал где-то, что большой писатель должен вести читателя к
большой цели. Какую же цель ставит он? "...свобода от силы и лжи, в чем бы
последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы
был большим художником".
сострадание. За чеховским скептицизмом и агностицизмом скрывается вера в
человека, ибо в глубине человеческого сердца существует подлинное чувство
любви. Оно легче всего обнаруживается в любви между мужчиной и женщиной.
Но "то, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть
нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен
быть".
другого. Вот какова та более чистая жизнь, к которой Чехов указывает путь
в своих пьесах и рассказах. О, он не говорит этого прямо. Он делает это с
бесконечным целомудрием и застенчивой мягкостью. Но мы-то знаем, что
становимся лучше, выходя из театра после просмотра "Дяди Ванн" или
"Вишневого сада". А это для художника подлинная - и единственная - слава.
** РОМАН НЕ УМЕР **
психологического романа?
ни даже в настоящее такого уродливого, такого неопределенного термина...
Это жаргон, сказал бы наш учитель Ален.
социальный? Думаете ли вы, что молодой романист должен, как это повелось в
последние сто лет, подделываться под "Адольфа" или "Отца Горио"?
писатель, будь он молод или стар, должен слепо подражать методам своих
предшественников, пусть даже самых великих... А то, что у них можно
многому поучиться, - это очевидно. Сам Бальзак брал за образец Вальтера
Скотта и Фенимора Купера.
чтобы изобразить мир, не имеющий ничего общего с их миром. Отсюда разница
в звучании и обновление. Однако любая форма искусства стареет и умирает.
Трагедия имела успех у современников Корнеля и Расина. Но уже в следующем
веке она стала отжившим жанром. "Эрнани" приводил в восторг молодежь 1830
года, романтическая драма остается действенной и теперь. Я восхищаюсь
Курбе и Делакруа, но вряд ли стал бы восхищаться современным художником,
начни он им подражать.
скульпторами, которые ищут для себя образцы в негритянском искусстве или в
архаике Древней Греции. Как выяснилось, форма искусства, казавшаяся
мертвой, может возродиться. Тем не менее я готов признать, что
эстетическое переживание в какой-то мере - и в немалой - связано с шоком.
Сегодня требовательный читатель даже от хорошего романа, написанного в
бальзаковской или флоберовской манере, не получает достаточного заряда.
Для меня перед 1914 годом роль "электрического ската" сыграл Марсель
Пруст. Он знал Бальзака и Флобера лучше, чем кто-либо, мог, если хотел, в
точности воспроизвести их стиль, но намеренно отошел от них.
сознание рассказчика. Но в наше время было бы так же нелепо подражать
Прусту, как и Флоберу... Для моего поколения не один Пруст был такого рода
"электрическим скатом". Шок, который мы получили от Джойса, Кафки,
Фолкнера, был ошеломляющим, стимулирующим... Я ценю Пруста и Фолкнера за
то, что они заставляют читателя совершать скачки во времени - то вперед,
то назад. Эта гимнастика пробуждает внимание, усыпляемое последовательным
рассказом. Я благодарен Кафке и Камю за то, что они создали героев,
порвавших всякие связи с обществом.
всех общественных связей. Когда общество обретет новые силы и форму, ему
вновь понадобятся свои романисты.
психологический. Романисты будущего уже не будут верить в существование
социальной и, следовательно, внешней реальности. В завтрашних романах, как
в кинематографе, движения и предметы будут существовать сами по себе, а не
через восприятие героя. Роб-Грийе хотел бы написать книгу, "где предметы
как бы сами себя осознают".
стремление изображать лишь видимое снаружи, единственную подлинную
реальность, в противовес "глубинам сознания", где, по существу, тоже нет
ничего, кроме видимого, только на иной лад. Это - здоровый подход, подход
хорошего портретиста. Он старается уловить тени, валеры, отсветы: его не
заботят ни сходство, ни душа. Если пятна и валеры на месте, то остальное
придет само собой.
импрессионистский роман. А я - за роман абстрактный, беспредметный. Отныне
потребность в рассказе, в героях, в "реалистических" диалогах,
потребность, которую, без сомнения, испытывает средний человек, будет
удовлетворять кино. Роль Диккенса и Бальзака отойдет к экрану. Роман
будущего начинается там, где останавливается кинематограф.
пробовали... Клод Мориак хотел назвать персонажей А, Б, В и т.д.,
освободив их от всякого содержания, кроме чувств, которые они вызывают...
Валери в своих "Тетрадях" "набрасывает такой роман: "Мне привиделась
прямая линия, на этой линии - две точки: А и Б, которые вскоре
превратились в Органе и Анри. Эти две точки подчинены следующим законам:
как только Ортанс приближается, Анри любит ее сильнее; как только Анри
удаляется, Ортанс любит его сильнее. Изучить, исходя из этих законов,
кривые чувств А и Б".
"Андромаха"... А любит Б, который любит В, а В любит умершего Х... Такие
цепочки возвращают нас к Расину или к м-м де Лафайет. Кант показал, что мы
не можем создать произведения искусства вне форм нашего чувственного
созерцания. Сегодня, как и вчера, в основе романа - несоответствие между
представлением о мире у героя (Люсьен де Рюбампре, Фабрицио дель Донго,
рассказчик у Пруста) и миром реальным, который открывается ему за годы
учения.
видимого.
то, что видит. Ученый и невежда видят одни и те же звезды. Палка,
опущенная в воду, кажется переломленной и ребенку, и философу. Но они
делают разные заключения из видимого. Альбертина была на Бальбекском пляже
с первого дня, рассказчик ее видел. Однако Прусту потребовалось несколько
тысяч страниц, чтобы осмыслить, что палка все-таки прямая.
другие, новые имена.
"Расписание" Мишеля Бютора... Это тоже роман о годах учения... Только на
этот раз в центре не девушка, а город. Вариация на классическую тему.
мне кажется невозможным. Подражать Кафке - ничуть не лучше, чем подражать
Бальзаку." Но я приветствую стремление обновить сюжеты и приемы.
Недостаточно искать новое, чтобы его найти. Однако когда ищут многие,
кое-кто находит.