Чтение 29–й страницы книги ~В окопах Сталинграда~

пройти. Придется отсюда, из развалин.

Мы устраиваемся у низенькой каменной стенки. Вероятно, здесь была
квартира. Скрученная огнем железная кровать, швейная машина, мясорубка.

Впереди овраг. Он начинается чуть левее нас и тянется изгибом вверх, к
самой вершине кургана. Против нас подбитая пушка. Ствол разорван, и края
его, точно у какого-то фантастического цветка, завились локонами. Это
придает пушке какой-то удивленный, недоумевающий вид. Рядом разбитый в щепки
передок.

На противоположной стороне оврага - немецкие окопы. Совсем рядом, рукой
подать.

- А наших не видно,- шепчет Карнаухов,- склон мешает. Метров семьдесят от
противника по прямой. Видите, сволочи,- даже днем копают.

В одном месте действительно видно, как что-то рыжее вылетает из земли и
иногда поблескивает лопата.

- Эх, снарядов нет. Показал бы я им, как рыть у нас под носом. А я вот
попытался утром покопаться, сразу из минометов шпарить стали. И откуда у них
столько боеприпасов?

Мы лежим долго, наблюдая за немцами. Пытаемся засечь их огневые точки.
Они хорошо замаскированы, и мы не сразу их находим. Два или три пулемета
торчат где-то на вершинке, похожей на горб верблюда, как раз против нас. Еще
один прилепился повыше, в овраге, и простреливает его вдоль. А один мы так и
не можем найти, хотя пули его цокают совсем рядом, около нас.

Да... Не такой представлял я себе до войны передовую. Зигзаги колючей
проволоки в три-четыре ряда, бесконечная паутина траншей, маскировочные
сети, амбразуры для стрельбы. А тут? Под самым носом нарыто что-то
неопределенное, пушка подбитая и что-то вроде бочки из-под горючего,
насквозь изрешеченной пулями.

Была у меня когда-то книга - "Герои Малахова кургана". С картинками,
конечно. Четвертый бастион, какие-то там редуты, люнеты, апроши. Горы мешков
с песком, плетеные, как корзины, туры, смешные на зеленых деревянных
платформах пушки с длинными фитилями, круглые, блестящие мячики бомб с
тоненькими струйками дыма.

Почти девяносто лет прошло. Танки и самолеты за это время придумали. А
вот сидим сейчас в каких-то ямочках и обороной это называем.

Сегодня же ночью начну мины ставить. Сотни три на первых порах разбросаю.
Противотанковые здесь не нужны, танк не пролезет, а вот там, за насыпью, у
Фарбера...

Карнаухов лежит, насупив черные, сросшиеся, как будто случайно попавшие
на сероглазое добродушное лицо его, брови.

- А все-таки хорошая у них система огня, черт возьми. Вы посмотрите
только. С того верблюжьего горба весь третий батальон наш простреливают.
Из-под моста - нам в спину. А сверху оврага - вдоль всей передовой...

И, точно иллюстрируя его слова, как будто сговорившись, начинают стрелять
все три пулемета.

- Ох, и насолили бы мы им, забрав тот горбок. Но что сделаешь с
восемнадцатью человеками.

Карнаухов прав. Будь та высотка в наших руках, мы б и третьему батальону
жизнь облегчили, и мост парализовали, и имели бы фланкирующие первый
батальон огневые точки.

Но как это сделать?

Вечером я отправляю всех не занятых на передовой за минами. Хорошо, что у
меня есть повозка. В темноте на ней все-таки можно мины подвезти почти к
самой насыпи. Рискуя, конечно, но все-таки можно. А оттуда на руках не так
уж трудно.

Часам к десяти у меня уже около трехсот штук. Свалены возле трубы. К
этому же времени приходят и саперы - четыре бойца и сержант, тот самый, с
усами - Гаркуша.

Сидят в углу, грызут семечки, изредка перебрасываются словами. Вид
усталый.

- Целый день кайлили в туннеле, а утром придем, опять за кирку. Ни спины,
ни рук не чувствуешь.

Гаркуша протягивает руку, жесткую, заскорузлую, точно рогом покрытую
сплошной мозолью.

Бойцы молча грызут семечки, сосредоточенно и серьезно, глядя немигающими
глазами в одну точку.

Когда из четвертой роты сообщают, что уже штук сто мин перетащено,
Гаркуша встает. Стряхивает с колен шелуху.

- Ну, что ж? Пойдем, пока луны нет. Кто нам покажет?

Цепляясь руками за кустарник и колючую, сухую траву, мы спускаемся к
самой передовой. Окопы отдельными щелями по два-три метра тянутся как раз
посредине ската.

Какой дурак это мог придумать? Почему не расположить их метров на
двадцать позади и выше? И обстрел лучше, и сообщение легче, и немцам труднее
до них добраться. А бойцы копают. В темноте не видно, но слышно, как звякают
лопаты.

- Какого лешего вы здесь копаете, Карнаухов? Ведь здесь же как на
ладони...

Я невольно раздражаюсь. Это бывает всегда, когда чувствуешь, что не
только другие, но и сам виноват. Забываю даже, что здесь разговаривать можно
только шепотом.

Карнаухов ничего не отвечает. Потом только узнаю, что копать начал по
своей инициативе командир взвода Сендецкий - "Замерзли бойцы, вот я и велел
копать, чтоб согрелись".

Приказываю сейчас же перевести людей выше. Пускай там окапываются. Все
равно грош цена этим щелям. А тут двух-трех бойцов как охранение оставить.

Бойцы, кряхтя и матерясь вполголоса, ползут наверх, волоча лопаты, мешки,
шинели...

- Начальнички называется...

Это по моему адресу. Но я делаю вид, что не слышу. Счастье, что луны нет.
Была бы - доброй половины недосчитался бы...

Спускаемся еще ниже. Скат крутой, и твердая, начинающая уже подмерзать
глина все время сыплется из-под ног. Саперы тащат на себе по два десятка мин
в мешках. Время от времени строчит дежурный немецкий пулемет, тот самый, что
вверху оврага. Но очереди пролетают высоко, пощелкивая над головой.
Разрывные.

Угодили в грязь. По-видимому, ручей - дождей давно не было. Чавкает под
ногами. Взлетает ракета. Плюхаемся лицом, руками, животом прямо в вязкую,
холодную жижу. Уголком глаза, из-под локтя слежу за медленно плывущей в
черном небе ослепительно дрожащей звездой.

- Ну, где будем?

Навалившись на меня плечом, сержант дышит мне в самое ухо. После яркого
света кругом ничего не видно. Даже лица не видно. Только теплое, пахнущее
семечками дыхание.

- Как вспыхнет ракета, смотри налево...- От напряжения голос у меня
слегка дрожит.- Увидишь бочку железную. Начнешь от нее... И вправо метров на
пятьдесят... В три ряда... В шахматном... Как говорили.

Слова вылезают с трудом, и каждое из них приходится чуть ли не силой
выталкивать.

Гаркуша ничего не отвечает. Отползает в сторону. Я это только слышу, но
не вижу. Через минуту опять чувствую на своем лице его дыхание.

- Товарищ лейтенант...

- Что?

- Я немножко выше возьму. А то замерзнет вода, и тогда...

Опять ракета. Гаркуша наваливается прямо на меня. Вдавливаюсь лицом в
землю. Стараюсь не дышать. Рот, нос, уши полны воды и грязи. Ракета гаснет.
Я подымаю голову и говорю:

- Хорошо.

За минное поле я уже спокоен.

Вытираю рукавом лицо.

Собачья работа все-таки саперская. Темнота, грязь, в тридцати шагах
немцы, а свои где-то там, наверху...

И каждой мине надо выкопать ямку, вложить МУВ(1) - трубочка такая с
пружинкой, острым, как гвоздь, бойком и капсюлем,- проверить, положить в
ямку, засыпать землей, замаскировать. И все время прислушивайся, не лезут ли
немцы, и в грязь бултыхайся, и не шевелись при каждой ракете.

Слышно, как бойцы осторожно вываливают мины из мешков.

За час они, по-моему, управятся.

А мне сейчас же на свежую память за формуляры и отчетные карточки на
минные поля браться надо. Будет у меня этой писанины каждую ночь. В трех
экземплярах, да еще схему с азимутами и привязками, и бланков вдобавок нет -
все сам, от руки.

Взбираюсь на гору. Два или три раза чуть не обрываюсь. Ничего не видно,
хоть глаз выколи. Все руки об кустарник колючий какой-то, в шипах, исколол.

Бойцы молча копают. Слышно только, как лопатой о землю ударяют. Кто-то
совсем рядом со мной - в темноте ничего не видно - хрипло, вполголоса, точно
упрямую лошадь, ругает твердую, как камень, землю.

- Хоть бы пару кирок на батальон дали. А то лопаты называется. Масло ими
резать.

Кирки... Кирки... Где же их достать? Чего бы только я не дал за два
десятка кирок! Кажется, никогда в жизни ни о чем я так не мечтал, как сейчас
о них. А сколько их в Морозовской на станции валялось. Горы целые. И никто
на них смотреть не хотел. Все водки и масла искали.

Так и за месяц не окопаемся.

В начале первого появляется луна. Косощекая, оранжевая, выползает
откуда-то со стороны Волги. Заглядывает в овраг. Через полчаса там нельзя