математик оказался вовсе не таким несимпатичным, как показалось вначале.
Прежде чем дать пример, он спросил Николая, не родственник ли ему
известный академик Митясов, Сергей Гаврилович (вопрос этот вызвал
неожиданное веселье у экзаменующихся), а после того как Николай с грехом
пополам решил пример, подмигнул и сказал:
ежиком волосами: сунул шпаргалку с решением не получавшейся у Николая
задачи.
автомата, он направился к выходу. В дверях его задержал паренек с
торчащими ежиком волосами. Спросил, не знает ли он, где можно пообедать
подешевле: он, мол, приезжий и ничего еще здесь не знает. Николай хотел
ему сказать, что лучше всего в университетской столовой, что там даже пиво
есть и не грех после экзамена пропустить по кружечке, но сказать это ему
так и не удалось, - из профессорской вышла Валя.
очевидно, тоже педагогом, - держа в руках большой лист бумаги и о чем-то
оживленно с ним разговаривая. На ней была обычная ее, только еще более
выцветшая гимнастерка и полевая сумка через плечо.
прошел через вестибюль и остановился возле профессорской. Валя стояла к
нему спиной. Потом обернулась. И тут Николай, совсем неожиданно для самого
себя, сказал:
посмотрела на него и сказала:
говорил, что ему что-то неудобно в четверг, а что-то в пятницу, в конце
концов выхватил у Вали из рук лист и с неожиданной быстротой побежал вверх
по лестнице.
Пантелеймоновну. Он не видел ее десять месяцев. И как спокойно она на него
смотрела! Как на любого другого студента. Как будто они виделись только
вчера и между ними ничего не произошло. Но как бы там ни было, хочет этого
Валя или нет он пойдет сейчас к ней, пойдет к Анне Пантелеймоновне а если
ее сейчас нет, она на работе, придет к ней вечером Он не будет придумывать
никаких предлогов, он скажет Анне Пантелеймоновне все как есть. В конце
концов, последний разговор у него был именно с ней, и никто, кроме нее, не
поймет его по-настоящему, - не поймет, как трудно после такого разговора
приходить...
похудела, под глазами появились синяки. Неужели она не отдыхала все лето?
Рядом с загорелым, обветренным в своих школьных походах Николаем она
казалась неестественно, болезненно бледной.
группа саперов привязывала веревку к высокой одинокой стене, которую,
очевидно, собирались валить. Один из них сидел на самом верху, - бог его
знает, как он туда забрался. Николай и Валя сели на груду кирпичей. Со
стороны могло показаться, что они с интересом следят за этим сапером.
теряла сознания... Она лежала лицом к окну и за два часа до смерти
сказала: "Все-таки как хорошо Коля полки починил, того пятна совсем не
видно". Знаешь, какого? Которое выглядывало из-за той полки с толстыми
журналами. Потом она сказала, тоже про тебя: "Так и не прочел "Обломова".
А я все забываю вернуть. Напомнишь мне, когда я на работу пойду". А через
два часа она умерла.
диване! Он предложил ей зажечь коптилку. Она отказалась. "Не надо, Коля, я
и так полежу". Он удивился - это было так не похоже на нее. Он вспомнил ее
глаза: в тот вечер они не были веселыми, они были серьезны, непривычно
серьезны и какие-то смущенно-извиняющиеся. "На войне многое очень просто.
Я знаю. Но это страшная простота. Не надо ее..." Николай на всю жизнь
запомнил эти слова, эти глаза. Она положила ему тогда на колено руку,
маленькую худую руку, и ему хотелось поцеловать эту руку, руку человека,
прожившего долгую, хорошую и такую тяжелую жизнь.
сдвинутой на левое ухо пилотке и, козырнув, сказал:
зубами. - Оттуда, с улицы, даже лучше видно будет.
как будет рушиться его стена.
саперов.
мальчиков, самых дорогих ему людей. Но сейчас, когда ему сказали, что
умерла немолодая женщина, которую он знал всего каких-нибудь три-четыре
месяца, он почувствовал такой прилив горя, что, не подойди к ним
лейтенант, он, может быть, даже заплакал бы. Возможно, в Анне
Пантелеймоновне он почувствовал то, чего он не знал в своей жизни - любовь
старого человека, любовь матери.
никого сейчас видеть - ни Валерьяна Сергеевича, ни Ковровых, ни Яшку, ни
Муню с Бэлочкой.
подъезд.
8
облокотясь на подоконник, смотрела на улицу. Когда Валя была маленькой,
она тоже приходила сюда. Тогда стекла в окне были разноцветными -
красными, зелеными, желтыми, и очень забавно было сквозь них смотреть на
город. Сейчас стекла были обыкновенными, грязными и немытыми, но Валя
по-прежнему сюда приходила, если хотелось побыть одной.
показалось, что сейчас обрушится потолок или провалится пол. Что она ему
ответила и ответила ли вообще? Кажется, ответил Игнатий Петрович. Потом
она еще долго говорила с Игнатием Петровичем и все время чувствовала
Николая за своей спиной, даже слышала, как он чиркал спичками. О чем она
говорила, что ей отвечал Игнатий Петрович, она не помнит. Потом эти
проводы домой, сидение в развалинах...
лет попала в армию. У многих в этом возрасте уже муж, дети. У Вали не было
ни мужа, ни детей. Она вбила себе в голову, что семья - это конец
свободной жизни, и хотя мужское общество всегда предпочитала женскому, но
это главным образом потому, что она считала себя скорей "мальчишкой", чем
"девчонкой".
без того не слишком легкую жизнь сержанта 34-го зенитного полка. Но Валя
была девушкой сильной, и кое-кто из веселых лейтенантов почувствовал это
на собственной шкуре, хотя об одном из них, о Толе Калашникове, командире
артвзвода противотанкового дивизиона, никак нельзя сказать, чтоб он был
так уж противен Вале. Но что поделаешь, фронт остается фронтом, другого
выхода у нее не было. В полку скоро свыклись с мыслью, что она "парень" и
что держаться от нее надо подальше.
"Ну, этот тоже...", и в силу сложившейся за годы войны привычки сразу
заняла активно-оборонительную позицию. Но Николай приходил, пил чай,
рассматривал книги. Потом начались уроки английского языка, вечерние
проводы... Николай одинок - Валя понимала это. У него в жизни что-то не
получилось. Но и у нее-то самой после фронта тоже не было настоящих
друзей. Любимая мать, хорошие соседи, институт? Нет, очевидно, в двадцать
четыре года этого мало.
подумала, не произошло ли какое-нибудь недоразумение. В ее голове никак не
укладывалось, что человек, в которого она поверила, который за
каких-нибудь два-три месяца стал членом их семьи, человек, с которым ей