утверждаю, что это так... И матушка моя будет рада... Мне эти мучения,
сударь, эти муки городские не по плечу... Мы уедем отсюдова прочь. Мне и
славы этой не нужно, когда здесь всё - тайна и мрак, и драка промеж собой.
дитя совсем. Да она же простая девка, да к тому же немолодая, да она старая
просто... Это друг наш Браницкий толстый такой, ты его помнишь, это он
придумал для шалости, а вы возьми и поверь. Какое безумство в вас! Да вы
ступайте, ступайте, в лицо ее взгляните. Я вас представлял себе дитем, но уж
не таким, сударь. Вы ступайте, ступайте, полюбуйтесь на свою избранницу...
Да у нее и зубов-то половины не хватает... Ступайте...
вы взгляните на нее, вы все, которые ее осуждаете!
все[227] таки взяло верх, и он, погасив обиду, сказал: - Ваня, да что же это
с вами? Вы человек благородный. Вас прекрасные партии ожидают... Вы лучше
велите ей домой отправляться, а то не миновать ей конюшни... Слышите?
человек выбрался из чулана и упрямо полез на второй этаж. Авросимов его даже
не заметил.
конюшни я не допущу, вот крест святой... Я этого Браницкого к стеночке-то
припру..."
Крупникова. - Да что за печаль? Я выкуплю ее. А за конюшню Бог накажет.
тебе приспичило? Грязная девка, чужая, дворовая. Да я раз с ней оскоромился,
ей-богу, будучи невменяемым, и все они такие же... Черт вас возьми, да что
это с тобой?! Ты только представь себе: у вас же ничего общего... Вы,
сударь, просто безумец... Ты безумец, Ваня. Да ты к ней трезвый и не
прикоснешься...
раздену, сам разденусь, ляжем с ней и будем так весь день лежать в объятиях,
ну их всех к черту..." [228]
Крупников издалека. - Времена нынче не те, чтобы обществу вызов делать.
высказаться, обо всем знать?
усов большие яркие свои зубы.
самого гостиничного человека.
заставило его сдержаться, затем он оглядел ее всю с ног до головы и
ужаснулся своему выбору. Голова у него закружилась в отчаянии. Он перевел
просительный взгляд на Крупникова, но тот смотрел в сторону, словно ничего и
не происходило.
дверь за ней захлопнулась. После нескольких минут молчания поручик сказал
Авросимову: - Надеюсь, вы хоть дали ей денег на из[229] возчика? Нехорошо ей
в таком виде шествовать через город...
гостиницы, но, сколько ни вглядывался в пустынный проспект, Милодоры нигде
не было. Так он постоял некоторое время и, удрученный, воротился обратно, но
и Крупникова не застал. Человек сказал Авросимову, что господин поручик
заторопился по делам и велели извиниться перед молодым барином.
злополучном гостиничном номере. А был он воистину злополучен, ведь надо же
было в нем возгореться и в нем же угаснуть высоким чувствам, хотя угаснуть
они могли и в будущем - какие против того гарантии? Лично у меня, с моим-то
опытом, милостивый государь, таковых гарантий ну просто нет, да и всё тут,
так, какие-то крохи, самая ничтожная малость...
дороге через двор к комендантскому дому. В те поры двор крепости представлял
собой любопытнейшее зрелище, ибо вы могли наблюдать множество всякого
народа, особенно женщин благородного вида, медленно прохаживающихся из конца
в конец или стоящих в скорбных позах. Все они были родственниками схваченных
мятежников и иногда вот так по целым дням [230] топтались на морозе, чтобы
или челобитную изловчиться вручить какому-нибудь важному лицу, или, что было
еще важнее, встретиться с самим узником - братом своим, отцом ли, супругом
ли, которого проводят медленным печальным шагом под повязкою в комендантский
дом на следствие, и перекинуться парой-другою слов, если конвой окажется
великодушен.
крепости, наш герой встречался с этими несчастными и даже попривык их
видеть, так что, не застань их однажды в обычных положениях, очень,
наверное, удивился бы; но среди молчаливого этого сборища он давно уже успел
заприметить и выделить стройную высокую молодую даму, всю в черном,
печальный силуэт которой всякий раз вспыхивал перед ним, стоило ему войти в
ворота. Заприметил он ее не потому, что была она как-то уж там особенно
сложена, хотя сложению ее многие могли бы позавидовать, и не потому, что
лицо ее поражало совершенством, нет... Но стояла она всегда в одном и том же
месте - у самого угла соборной ограды, всегда в стороне от грустных своих
соплеменниц, всегда с лицом, обращенным туда, где тянулись стены Никольской
куртины, страша своими мрачными окнами, и всякий раз стоило войти в ворота,
как она оказывалась на виду, - вот что запоминалось. Она, [231] конечно,
могла бы показаться даже девочкой-подростком, кабы не туалет дамы и
недетская скорбь в лице.
поближе, хотя это не всегда было возможно, так как явное приближение и
бесцеремонное разглядывание легко могло сойти за наглость, к чему Авросимов
приучен не был. Но когда это оказывалось возможным, он видел мельком ее
лицо, полуприкрытое черной кисеею, и легкое таинственное ожесточение
возгоралось в нем и как бы вливало в него новые силы.
чтобы рук при этом не опустить, а почувствовать себя человеком...
спиной к ограде, она стояла на своем месте неподвижная, как изваяние. И
снова он, сам того не желая, бессознательно как-то, чуть свернул со своего
прямого пути, как вдруг она заволновалась, отклонилась от ограды, протянула
вперед руки, и Авросимову даже почудился легкий стон, выпорхнувший из ее
груди.
многими ногами снежной тропе, медленно двигалась печальная процессия.
Конвойные солдаты лениво несли ружья, уже привыкнув к своей [232] роли, и
зимнее солнце неровно играло на штыках. Высокий худой юноша шел впереди.
Из-под фуражки выбивалась черная прядь, похожая на распростертое крыло
раненой птицы. На сей раз, что было удивительно, платка на лице не было.
начале следствия. Фамилия ему была Заикин, это помнилось весьма, ибо имелось
известное противоречие между утонченными и благородными чертами офицера и
его фамилией, как бы из простых. Господи, но как же он переменился с тех
недавних пор! Теперь это был изможденный и даже несколько сутулый арестант,
и плохо выбритое желтое его лицо с ввалившимися щеками даже отвращало, да и
весь его вид, помятый и несвежий, сразу напоминал о сырости каземата, о
преступлении, о казни, о том, что все перевернулось, и это не дурной сон,
который можно развеять.
молодого статного подпоручика с дерзкими глазами испытывал гнев, да и как
было не гневаться, когда перед вами возник злодей с бледным от волнения
лицом, но неукротимый в своем упрямстве? Однако теперь, словно майское
облачко, рассеялся этот первоначальный гнев, потому что сколько ж можно
гневаться на прибитого и уничтоженного врага? Да и враг [233] ли? Ах,
сколько соблазнов нас подкарауливает на пути нашем! И мы только тем и
отличаемся один от другого: поддались или не успели. Уж коли поддались, так
те, которые еще не поддались, нас судят и здраво так об сем рассуждают, не
замечая, как и к ним исподволь подступает соблазн и хватает их за сердце, и
тогда уж мы камни в них мечем и улюлюкаем и анафеме предаем. Ведь предаем? И
всем, всем это грозит, всех соблазны подстерегают... А императора?.. На сей
вопрос Бутурлин бы рассмеялся, хотя это печально. Печально, что все ведь это
- игра, в которую от скуки играют. И все генералы играют, потому что, как
только кончат играть, так тотчас же от всего их генеральства одни мундиры да
эполеты останутся. И конвоиры эти играют, а иначе их запорют, если они
скажут, что это все, мол, игра, а чего в нее играть, коли пахать надо. Все,
все играют, кто пока от соблазна свободен, судят соблазненных, казнят их...
быстротою молнии за тот краткий промежуток, когда пленный подпоручик Заикин
не успел и трех шагов проделать.
пошла к нему навстречу.
Конвоиры сме[234] шались. Авросимов неведомо как очутился рядом с ними в тот
самый момент, когда молодой человек и дама сблизились. На груди у Авросимова
под шубой шевельнулся английский пистолет. Да что пистолет? У вас бы сердце
шевельнулось, когда бы вы там очутились хоть на мгновение.
тут же один из конвойных, опамятовавшись, шагнул меж ними, и наш герой