Чтение 29–й страницы книги ~Битва железных канцлеров~

знамена, простреленные в буревых атаках. Бисмарк видел чистое серебро
горнов, перевитых георгиевскими лентами, что получены за взятие Берлина в
1760 году, и золотом горели боевые штандарты - за Бородино и Лейпциг, за
взятие Парижа... Посол, нервничая, снова глянул на часы:

- Ах, черт их всех побери! Мой поезд уйдет... А за конницей, потрясая
воздух громыханием лафетов, в теснину Измайловского вкатывалась артиллерия;
гаубицы почти миролюбиво кивали на поворотах дулами, крепкие ребята-канониры
сидели на зарядных фурах. Все ликовало и двигалось в пестроте боевых красок,
в темпе ускоренного движения, устремленного к военной игре... Россия
"сосредоточивалась" (как было сказано в циркуляре Горчакова)! А с балконов,
затянутых от солнца бледным тиком, украшенных коврами и шалями, щедро
перекинутыми через перила, смотрели на прохождение войск петербуржцы.
Барышни украдкой от родителей посылали воздушные поцелуи юным офицерам, вниз
- на головы солдат - летели цветы.

- Тьфу! - сказал Бисмарк. - Поезжай в объезд... В этой сцене прощания с
Петербургом было что-то символическое: всю жизнь русская армия будет
преграждать ему путь. Именно боевая мощь России постоянно заставляла
Бисмарка ехать к цели "в объезд", избирая окольные пути. Приходилось
учитывать эту нескончаемую лавину русской армии, поддерживаемой и любимой
многомиллионным народом, который легко оставлял орало пахаря и смело брался
за воинственный меч своих достославных предков...

***

10 мая Бисмарк прибыл в Берлин и засел в отеле, как проезжий турист; он
ждал окончательного решения судьбы. Быть или не быть! Пришел Роон,
доверительно сообщивший:

- Я сейчас видел Шлейница, он велел тебе передать от имени его
величества: "Время Бисмарка еще не пришло..."

Бисмарка взбесило глупое положение претендента, ждущего, когда его
поманят пальчиком. Он появился в Бабельсберге:

- Я же семейный человек, а вынужден вести образ жизни холостяка. Мои вещи
остались в Петербурге, экипажи загнали в Штеттин, лошади пасутся под
Берлином, жена с детьми в Померании, а я до сих пор не имею
определенности...

В глазах Вильгельма I он прочел страх перед будущим и почти
физиологическое отвращение лично к нему - к Бисмарку! Очевидно, король не
знал, как от него избавиться...

- Я не могу вернуться в Россию, где все думают о моем вознесении, но и
оставаться в Берлине - выше моих сил.

22 мая он получил назначение послом в Париж, откуда писал Роону: "Прибыл
благополучно, и живу здесь, как крыса в пустом амбаре". В это время посол,
кажется, был согласен принять любой министерский пост - даже без портфеля.
Он ворчал:

- Париж.., глаза бы мои его не видели! На что тут смотреть? Я же не
мальчик, чтобы шляться по бульварам...

Париж всегда поражал его "беспорядочностью движения публики": с прусской
точки зрения, французы могли бы гулять и по панелям - незачем им выбегать
перед экипажами!

БУЛЬВАРЫ И КАТАКОМБЫ

Известно, что когда господу богу нечего делать, он открывает окно и
любуется на парижские бульвары... Наполеон III реконструировал Париж, щедро
украсив его проспектами и площадями, фонтанами и парками, но эстетика играла
в этом ничтожную роль. Один архитектор императора проговорился: "Ах, эти
узкие улочки! На них так легко возводить баррикады и так удобно швырять из
окон на головы солдат старые кровати и даже лечки. Ищи потом виноватых!
Правда, можно перебить всех жильцов поголовно, но.., нельзя же делать это
довольно часто. Лучше уж проложить широкие проспекты".

Франция находилась в блеске славы и благосостояния, она беззастенчиво
богатела и спекулировала. Отняв у парижан свободу. Наполеон III заменил ее
игрою на бирже. "Богатеть - единственное, что нам осталось" - это был лозунг
Второй империи. Франции для французов показалось уже маловато, они привыкали
к колониальным продуктам Алжира и Вьетнама, далеких экзотических островов.
Горячка жизни усиливалась, высшее общество обращалось к разврату и мистике,
а в центре разгульной катавасии стояла не совсем обычная фигура самого
императора. Мошенник, создавший высокий уровень жизни в стране, аферист,
политика которого держала в напряжении континенты, - несомненно, он обладал
еще какими-то иными качествами, не только отрицательными... Между прочим,
Бисмарк заметил в Наполеоне III почти женскую страсть к салонным играм и
шарадам (которой, как известно, были подвержены все монархи Европы), и
прусский посол пришел к заключению:

- Я не желал бы своей дочери такого мужа! Но он не выскочка. Уж если он
любил заниматься всякой ерундой, так это значит, что в нем течет кровь
истинного монарха. Но почему его словам и поступкам придают так много
значения? Если сейчас в Сахаре выпадет снег, не надо думать о кознях
Тюильри...

Летом он навестил Лондон, где в беседе с Дизраэли (будущим лордом
Биконсфилдом) в свойственной ему грубой манере развил свои политические
планы на ближайшие годы:

- Хотят этого в Берлине или не хотят, но я возглавлю политику Пруссии!
Будет ли мне помогать ландтаг или рискнет мешать мне - безразлично, но армия
Пруссии станет самой мощной в Европе. Я ненавижу Австрию, которую вы,
англичане, поддерживаете на Балканах. Австрия всегда имела гигантский
желудок и скверное пищеварение. Я решил прописать вашей любимой подруге пару
хороших клистиров с толченым стеклом и скипидаром, дабы венское здоровье
круто пошло на поправку. Мне нужен лишь предлог, чтобы поставить Австрию на
колени, после чего я палкой разгоню всех демагогов из Франкфурта, я подчиню
себе мелкие и крупные немецкие княжества, я создам могучую Германию под
знаменами Гогенцоллернов.

- И вы приехали сюда... - растерялся Дизраэли.

- Да! - отрапортовал Бисмарк. - Я приехал сюда только затем, чтобы
министры королевы знали о моих планах...

После туманных формул, в которые дипломатия ангельски облекала свои
каверзы, заявление Бисмарка прозвучало как выстрел в упор - бац! Дизраэли,
едва опомнясь, сказал своим чиновникам:

- Вы видели этого прусского хама? Запомните его лучше. Бисмарка следует
бояться, ибо он говорит, что думает...

В Гайд-парке оборванные и засаленные ораторы вели себя с таким апломбом,
будто их допустили в палату лордов. А на стенах домов пестрели афишки о
предстоящем концерте русского народного хора: "Герцен-вальс и Огарев-полька,
сочинение композитора князя Юрия Голицына". Именно здесь, в Лондоне, Бисмарк
впервые в жизни увидел пьяную женщину, которая, будто свинья, валялась на
грязной панели. И это было самое сильное впечатление, вынесенное послом из
Англии.

***

Бисмарк по-французски, как и по-английски, говорил неважно, делая очень
длинные паузы в поисках нужных слов. За пять месяцев пребывания в Париже он
не проявил активности дипломата, нисколько не заинтересовал своей персоной
французское общество. Евгения Монтихо, хорошо разбиравшаяся в людях, на этот
раз ошиблась, сочтя Бисмарка "пустым и ограниченным пруссаком, каких
много..." На загородной даче в Вильнев-Этани она пожаловалась послу, что
получает очень много писем от сумасшедших.

- Говорят, они любят подчеркивать слова.

- Это правда. Но я тоже люблю их подчеркивать. Не будем муссировать эту
тему дальше, - сказала Евгения. - Лучше вы назовите мне свое главное
душевное качество.

- Я много страдаю от своего добродушия... Бисмарк произнес эти слова
жалобным голосом. Монтихо резким движением ноги отбросила назад длинный трен
платья, в ее руке с треском раскрылся черный испанский веер. Странно
хмыкнув, она удалилась в заросли жасмина, где ее поджидал с мандолиною
сардинский посол Коста Нигра... Пощипывая козлиную эспаньолку, к Бисмарку
подошел Наполеон III:

- Хочу вас предостеречь: вы почаще вспоминайте герцога Полиньяка, который
начал с реформ, а закончил жизнь на соломенной подстилке... Вы никогда не
сидели в тюрьме?

- Еще нет, - сказал Бисмарк.

- Жаль. Это дало бы вам богатый материал для размышлений. Я сидел часто,
словно карманный жулик... Любой государственный деятель, - продолжил
Наполеон III, - подобен высокой колонне на площади столицы. Пока колонна
зиждется на пьедестале, никто не пробует ее измерить. Но стоит ей рухнуть -
мерь ее вкривь и вкось, кому как хочется.

- Я запомню ваши слова, - ответил Бисмарк так, будто о чем-то зловеще
предупредил - даже с угрозой... На берегу пруда Наполеон III с живостью
спросил:

- А вы не верите в то, что я - Христос? Бисмарка трудно удивить глупым
вопросом:

- Если докажете.., отчего же не поверить? В императоре не угасал талант
циркового артиста. Он спустился к кромке берега, что-то приладил на ноги и
мелкими шажками побрел по воде. Достиг уже середины озера, когда на миг
потерял равновесие. Справился и пошагал по воде назад.

- Теперь вы, Бисмарк, убедились, что я святой?

- Вы меня убедили. У вас отличные падескафы из каучука. Надев их себе на
ноги и надув их воздухом, я тоже могу побыть в роли нашего Спасителя.

- Вы непоэтичны, Бисмарк, как и все пруссаки.

- Ваша правда. Талеры получаю не за поэзию... Подошел придворный, что-то
шепнул императору на ухо.