Чтение 29–й страницы книги ~Форпост~

рассказал отцу о своей встрече с Гжибом.

- Ну и дурень он, даром что старик, - сказал Слимак. - Что ж, я в
шапке, что ли, буду стоять, как скотина, когда люди молятся, будь они хоть
швабы?

- А на Стасека это они навели порчу своей молитвой, - продолжал Ендрек.

Слимак нахмурился.

- Чего там навели? - ответил он, помолчав. - Стасек сроду такой квелый:
баба в поле запоет песню, его уж и трясет.

На этом разговор окончился. Ендрек повертелся в хате, но ему показалось
тут тесно, и он убежал в овраги. Долго он там бродил, без дороги, без цели.
То взбирался на холм, откуда было видно, как немцы гурьбой копали котлован
под фундамент, то опять спускался в овраг или продирался сквозь колючий
кустарник.

Но где бы он ни был, рядом с ним всюду шла тень дочери учителя, он
видел ее смуглое лицо, серые глаза и исполненные грации движения. Время от
времени, словно откуда-то из глубины, до него доносился то ее нежный,
манящий голос, то хриплый крик старика Гжиба, посылающего проклятия.

- Может, это она наколдовала? - шептал он в тревоге и снова думал о
ней.

"VIII"

Никогда еще Слимак не был так доволен своей жизнью, как в эту весну. Он
отоспался наконец, насмотрелся всякой всячины, да и денежки так и текли к
нему в сундук.

Прежде, бывало, день у него тянулся страшно долго. Наработается он,
умается до смерти, а чуть только завалится в постель и уснет, словно убитый,
как баба уже срывает с него одеяло и кричит:

- Вставай, Юзек, день на дворе...

- Какой там день?.. - удивлялся мужик. - Да я только что лег.

Все кости у него ныли, и казалось, каждая в отдельности цеплялась за
постель; вставать не хотелось до смерти, он протирал глаза, зевал так, что в
затылке хрустело, и поднимался.

Подчас бывало до того тяжко, что хотелось лечь скорее в могилу и
упокоиться вечным сном. А тут еще жена пилит: "Ну вставай!.. да умойся... да
оденься... смотри, не то опоздаешь, опять у тебя вычтут..."

Он одевался, выводил из конюшни своих лошаденок, таких же усталых, как
он сам, и тащился на работу - в имение или в местечко - возить евреев. Иной
раз так его разморит, что дойдет он до порога и скажет: "А вот возьму, да и
останусь дома!.." Но он побаивался жены, а кроме того, жаль было заработка:
без него в хозяйстве концы с концами не сведешь.

А сейчас - другое дело, сейчас Слимак спит себе вволю, сколько
вздумается. Случается, жена по привычке дернет его за ногу, приговаривая:
"Вставай же, Юзек, вставай!" Тогда мужик, приоткрыв один глаз, чтобы не
разогнать сон, буркнет в ответ: "Отвяжись ты!" - и спит хоть до семи часов,
когда в костеле зазвонят к ранней обедне.

Да и на самом деле вставать ему было незачем. Весенние полевые работы
давно уже кончил Мацек, евреи из местечка перебрались поближе к строящейся
железной дороге, в имение тоже никто его не звал, потому что и имения-то не
было.

Иногда он по нескольку дней совсем ничего не делал. Покуривал трубку,
шатался по двору или ходил осматривать дружные всходы на полях. Однако самым
любимым его развлечением было подняться на холм и, улегшись под сосной,
смотреть, как из земли вырастают, словно грибы, дома немецких колонистов.

К концу мая Хаммер уже совсем построился, у других соседей Слимака -
Трескова, Геде и Пифке - тоже закончилась постройка ферм. Приятно было
взглянуть на их хозяйство. Все фермы стояли посреди поля и были похожи одна
на другую как две капли воды. У дороги большой сад, обнесенный дощатым
забором; к забору с одной стороны примыкает крытый дранкой дом из четырех
просторных комнат, а за домом тянется огороженный строениями огромный
квадратный двор.

Постройки их были несравненно выше, длиннее и шире, чем у крестьян, но,
несмотря на чистоту и аккуратность, казались неуютными, суровыми, должно
быть, оттого, что на крестьянских хатах и сараях крыши делались
четырехскатные, а у немцев - двухскатные.

Зато в немецких домах окна были большие, в шесть стекол, а двери -
столярной работы. Ендрек, постоянно таскавшийся к немцам, рассказывал, что в
горницах у них везде настланы полы, а кухни отдельные и печи с железными
плитами.

Лежа под сосной, Слимак присматривался к их хозяйству и мечтал, что
когда-нибудь и он построит себе такой же дом, только крышу поставит другую.
Но порой среди этих мечтаний вдруг что-то заставляло его вскочить на ноги.
Ему хотелось вдруг куда-то идти, взяться за любую работу, становилось скучно
и стыдно, что он бездельничает; им овладевала внезапная тревога, как будто
кто-то стучался в его грудь и спрашивал: "А что будет дальше?"

Иногда его охватывала тоска по имению, по тем полям, где еще недавно он
ходил за плугом и где сейчас выросла колония. То вдруг одолевал его страх,
что ему не устоять против немцев. Вырубили же они лес и раздробили камни,
мало того - самого помещика выгнали...

Но он скоро собирался с духом и успокаивался. Живет же он рядом с этими
немцами уже почти два месяца, а ничего дурного они ему не сделали. Работают
у себя по хозяйству, следят, чтобы скот не лез в чужое поле, и даже
ребятишки у них не озорничают, а учатся в доме Хаммера, где поселился
больной учитель.

"Ничего, степенный народ, - говорил себе Слимак, - с ними-то, пожалуй,
лучше, чем было при помещике".

Лучше потому, что с первого же дня они много покупали у Слимака и
хорошо ему платили.

За это время он продал им двух телят, тринадцать поросят, одиннадцать
гусей и шестнадцать мер зерна, а уж кур, масла, картошки - этого и не
счесть. Даже связка заплесневелых грибов - и та пригодилась, и за нее ему
заплатили.

Меньше чем за месяц Слимак заработал у них рублей сто без всякого
труда, а за эти деньги в имении целый год пришлось бы гнуть спину.

Правда, жена не раз говорила ему.

- Ты что же думаешь, Юзек, так они и будут всегда у тебя покупать? У
них тоже свое хозяйство, да еще получше твоего. Не надолго эта радость,
самое большее - до зимы, а тогда они и на ломаный грош у тебя не купят.

- Там видно будет, - отвечал мужик.

Но про себя он думал, что, если немцы и не станут у него покупать, все
равно он немало заработает на тех, что строят дорогу, только бы они подошли
поближе. Он даже делал кое-какие закупки. Приобрел двух боровков у
Гроховского, несколько гусей у Вишневского, а когда немцы стали реже
спрашивать масло, велел жене собирать его и солить.

- Ты не бойся, - говорил он, - все разберут дорожники. Забыла, что нам
инженеры говорили?

За время своих поездок по торговым делам он неоднократно встречал
Иоселя, и всякий раз тот насмешливо поглядывал на него и усмехался.

"Злобится на меня, - думал Слимак. - Боится, пес, как бы я дорогу ему
не перебежал".

Однажды шинкарь остановил его.

- Ну, Слимак, - сказал он, - сделаем с вами дело.

- Чего еще?

- Постройте на своей земле хату для моего шурина.

- А что он будет делать?

- Он будет торговать с дорожниками. Не то, сами увидите, что немцы все
у нас заберут из-под носа.

Слимак подумал и ответил:

- Нет, не хочу еврея на своей земле. Сколько уж вы народу заели,
нехристи; вас только пусти к себе.

- С евреем не хотите жить, - сердито сказал Иосель, - а с немцами уже и
молитесь вместе. Ну, посмотрим, что вы на этом выгадаете.

"Чует, старый пес, большие барыши!" - сказал себе Слимак, глядя на
побледневшего от злости Иоселя.

И, не торопясь, продолжал делать закупки. Раз он купил четверть пшена,
в другой раз полмеры ячневой крупы, еще как-то миску сала.

Шатаясь по окрестным деревням (свои мужики ничего не хотели ему
продавать), он узнал, что продукты сильно вздорожали. А когда он допытывался
у мужиков и хозяек, отчего они столько запрашивают, ему отвечали:

- Чего ради мы будем вам отдавать по дешевке, ежели не нынче-завтра нам
дадут больше.

- Кто же вам даст?

- Да те же немцы из вашей деревни.

- Так они и у вас покупают? - заинтересовался Слимак.

- Давным-давно... Чуть чего побольше отложишь на продажу, сейчас
приезжает немец, еще вперед евреев, и, не рядясь, все сразу забирает. А муки
сколько мелют для них на мельнице!.. Все равно как на войну.

"Гм! - подумал Слимак. - Хлеба-то еще в поле, а народу у них много, вот
они и скупают по деревням".

Торговые операции Слимака и братанье с немцами чрезвычайно не нравились
мужикам его деревни. По воскресным дням у костела мало кто отвечал ему
теперь: "Во веки веков". Стоило Слимаку подойти к собравшимся кучкой
мужикам, как кто-нибудь громко заговаривал об отступниках от святой
католической веры, которые могут навлечь на людей гнев божий.

Даже Собесская все реже забегала к ним в хату, да и то украдкой, а
однажды, выпив водки, сказала:

- Чего-то болтают у нас, будто вы совсем перекрестились в немцы... Оно,
конечно, - прибавила она, помолчав, - господь бог везде один, а все-таки,
что там ни говори, поганый народ эти швабы!..