знакомыми, прошла по коридору к дивану, где имел обыкновение сидеть Сесар.
Там он и сидел - нога на ногу, с бокалом в руке, - негромко беседуя с
очень красивым белокурым молодым человеком. Хулия отлично знала, что Сесар
испытывает глубочайшее презрение к заведениям, являющимся местом встреч
гомосексуалистов. Для него было просто вопросом хорошего вкуса избегать
подобных мест, с их замкнутой, эксгибиционистской и зачастую агрессивной
атмосферой, в которой, как рассказывал он сам со своей обычной иронической
усмешкой, очень трудно, дорогая, не оказаться в роли старой почтенной
куртизанки, попавшей в дешевый бордель. Сесар был одиноким охотником -
странность, отшлифованная до изящества, - чувствовавшим себя как рыба в
воде в мире гетеросексуалов, где он столь же естественно, как любой из
них, поддерживал знакомства и дружбу, ухаживал и завоевывал: главным
образом юные художественные дарования, которым "Он служил проводником на
пути открытия и познания их истинной чувственности, которую эти чудесные
мальчики не всегда способны понять и принять априори. Сесару нравилось
играть при своих новых сокровищах роль одновременно и Мецената, и Сократа.
Потом, после надлежащих медовых месяцев, проходивших в Венеции, Марракеше
или Каире, каждая из этих историй эволюционировала своим, но всегда
естественным путем. Вся уже довольно долгая и интенсивная жизнь Сесара
была (как это хорошо знала Хулия) длинной цепью ослепительных вспышек,
разочарований, измен - но также и верности. Время от времени, видимо
испытывая потребность излить душу, Сесар рассказывал ей о них -
безукоризненно деликатно, тем ироническим тоном, за которым стыдливо, даже
целомудренно, скрывал свои самые интимные переживания.
его губы, он поставил бокал на столик, встал и протянул руки ей навстречу.
уже далеко не тот, каким был раньше... - Он презрительно скривил губы. -
Все эти parvenus [выскочки (фр.)], чиновники и банкиры, со своими
кредитными карточками и ресторанными счетами, оплачиваемыми фирмой, в
конце концов изгадят все, что только можно... Кстати, ты знакома с Серхио?
чувствовала, как они смущаются, не понимая истинной природы отношений
между антикваром и этой красивой спокойной девушкой. Одного взгляда ей
оказалось довольно, чтобы понять, что, по крайней мере, на сегодня и, по
крайней мере, с Серхио проблем не предвидится. Парень, похоже, был
восприимчив, неглуп и не ревновал: они уже встречались раньше. Присутствие
Хулии лишь несколько сковывало его.
явно серьезно обдумывал сложившуюся ситуацию. - Однако позволь, я задам
вопрос, как старик Цицерон: Cut bono? [В чьих интересах? (лат.)] Кто от
этого выигрывает?
губам Хулии. - Нет, дорогая, не отвечай пока, дай мне насладиться этой
восхитительной неизвестностью... Надеюсь, по крайней мере, что предложение
было достойным.
зайцев... Он всегда отличался в высшей степени практичным складом ума -
Антиквар полуобернулся к своему белокурому компаньону, будто советуя ему
беречь уши от подобной не слишком пристойной прозы жизни. Потом
выжидательно взглянул на Хулию, чуть не дрожа от предвкушаемого
удовольствия. - И что ты ему ответила?
слышишь, милый Серхио? Никогда.
шампанским. Безо всякого злого умысла Хулия вдруг представила себе его в
полумраке спальни антиквара: обнаженного, прекрасного и безмолвного, как
мраморная статуя, со светлыми кудрями, рассыпавшимися по лбу, и
устремленным вперед тем, что Сесар, пользуясь эвфемизмом,
позаимствованным, кажется, у Кокто, именовал золотым скипетром или чем-то
в этом же роде, готового погрузить его в antrum amoris [пещера любви
(лат.)] своего старшего партнера; а может, все происходило наоборот, и это
старший партнер колдовал над antrum amoris юного эфеба. Как ни близки были
отношения Хулии с Сесаром, она никогда не выспрашивала у него подобные
подробности, которые, однако, временами вызывали у нее умеренно нездоровое
любопытство. Она незаметно искоса оглядела Сесара - как всегда ухоженного,
элегантного, в белой рубашке, с шелковым синим, в красный горошек, платком
на шее и слегка вьющимися за ушами и на затылке волосами - и в который уже
раз задала себе вопрос: в чем секрет особого шарма этого человека,
способного на шестом десятке увлекать молодых парнишек вроде Серхио? Без
сомнения, ответила она себе, в ироническом блеске его голубых глаз, в
изяществе его движений и жестов, поколениями шлифовавшихся светским
воспитанием, в неторопливой, никогда не выставляющей себя напоказ
мудрости, таящейся в глубине каждого произнесенного им слова, - мудрости,
никогда не принимающей самое себя чересчур всерьез, скучающей,
снисходительной и бесконечной.
Сесар, и Хулия, очнувшись от своих мыслей, не сразу поняла, что речь идет
о Серхио. - Это нечто неординарное, дорогая. - Он сделал жест рукой в
сторону юноши, словно собираясь накрыть его руку, но не довел движения до
конца. - Свет в чистом виде, изливающийся с полотна. Великолепно.
рекомендаций. Серхио взирал на антиквара не то взволнованно, не то
смущенно, жмуря глаза в обрамлении светлых ресниц, как жмурится кошка,
которой почесывают за ухом.
пробиться в жизни... Понимаешь, мальчик? Большие художественные формы
требуют определенного знания мира, глубокого опыта в области человеческих
отношений... Это не относится к тем абстрактным областям деятельности, в
которых ключевая роль принадлежит таланту, а опыт лишь дополняет его. Я
имею в виду музыку, математику... Шахматы.
тревожно заметались от одного к другому, растерянные, недоумевающие, с
искорками ревности, вспыхнувшими, будто золотая пыль, между рыжеватых
ресниц.
своего бокала. Его зрачки сузились, заглянув в глубь тайны, о которой
напомнило это слово. - Ты заметила, как смотрит Муньос на "Игру в
шахматы"?
Муньос видит на доске то, чего не видят другие.
слегка, как будто случайно, коснулся плечом плеча Сесара. Похоже, он
почувствовал себя лишним, и антиквар добродушно улыбнулся ему.
указательным пальцем по косточкам пальцев Хулии, приподнял руку, словно
колеблясь между двумя своими привязанностями, но в конце концов опустил ее
на руку девушки. - Пребывай в невинности, мой белокурый друг. Развивай
свой талант и не осложняй себе жизнь.
другом конце коридора появилась Менчу - норковый мех и длинные ноги - в
сопровождении Макса. Первым делом она потребовала отчета о встрече с
Монтегрифо.
Завтра же я поговорю с доном Мануэлем. Надо переходить в контрнаступление.
изливавшихся из уст Менчу. От Монтегрифо она перешла к ван Гюйсу, от ван
Гюйса - к разного рода общим местам, а от них - ко второму и третьему
бокалу, которые держала уже куда менее твердой рукой. Макс, сидя рядом с
ней, молча курил: смуглый, классно упакованный, уверенный в себе жеребец.
Сесар с отрешенной улыбкой время от времени подносил к губам свой стакан
джина с лимоном и потом промокал их платочком, извлекаемым из верхнего
кармана пиджака. Иногда он помаргивал глазами, точно возвратившись
откуда-то издалека, и, наклоняясь к Хулии, рассеянно поглаживал ее руку.
дорогуша: те, кто рисует, и те, кто получает деньги... И очень редко
бывает, чтобы один и тот же человек и рисовал, и получал деньги... - Она
испускала долгие вздохи, разнеженная близостью столь юного создания. - А
вы, молодые художники, такие беленькие, такие лапочки... - Она метнула на
Сесара ядовитый взгляд. - Такие аппетитные.
- мрачно произнес он, как будто не совет давал Серхио, а выражал
соболезнования. - Эта женщина говорит змеиным языком, как и все они... -
Он взглянул на Хулию, взял ее руку и, поднося ее к губам, поправился: -
Прошу прощения. Как почти все они.
Софокл. Или Сенека?.. Я имею в виду того, который лапал молоденьких
мальчиков, в промежутках попивая цикуту.
прерванной теме, и, откинувшись головой на спинку дивана, театрально
закрыл глаза.
Патрокл, или, может быть, Серхио... этот путь заключается в том, чтобы