Она отшатнулась:
– Ты? Ни за что!
– Мама, почему?
– У меня ничего больше не осталось, – ответила она с отчаянием. – А если что случится еще и с тобой? Нет-нет, тебя я не отпущу. Ни за что!
– Мама, – произнес он ласково, – я люблю тебя, мама. Я же вижу, как ты тревожишься за него! Ты все эти годы тратила, чтобы найти колдунов, которые могли бы помочь смотреть за ним. Ты живешь им, мама! Но я хочу это сделать не только для тебя, но и… для себя. Я ведь тоже, мама, хочу его не только отыскать, но… мама, я ведь и его люблю! Даже если бы он не был моим отцом, я бы полюбил его уже за то, что ты о нем так говоришь, так на него смотришь…
Она молчала, на ее лице было страдание, в глазах стояла боль. Но молчала. Юноша подошел, тихо и нежно обнял.
ГЛАВА 21
Колонны красных муравьев настолько слаженно текли к высокой каменной башне, что Россохе показались свежими потоками крови. Солнце блестит на их отполированных панцирях, но еще сильнее сверкает на крупинках золота в их жвалах. Все исчезают в норах вблизи башни, находя свои пути в подвалы, а навстречу выскакивают такие же быстрые, загадочные и молчаливые, уже без ноши, торопливо и целеустремленно мчатся к глубинным золотым копям.
Конь начал упираться, Россоха пытался заставить подойти ближе, но конь трясся всем телом, упирался, опускался задом к самой земле. Хотя, по словам Хакамы, муравьи не обратят на него внимания, даже если на них наступит, но сейчас, когда дождик тю-тю, могут и заметить, еще как заметить… И все-таки ясно видно одно преимущество, что сохранила Хакама и после окончания магического дождя: муравьи по-прежнему носят ей золото. А золото – могучая магия в мире, лишенном магии.
Поколебавшись, он сполз на землю. Конь опасливо отступил подальше от красного шелестящего потока. Россоха постоял, держась за седло. За дорогу колени застыли, в лодыжках только сейчас началось покалывание, кровь с трудом пробивается в онемевшие части тела. Ездить верхом отвык настолько, что эта поездка не только отняла силы, но едва не вытряхнула душу. А ведь совсем недавно мог силой двух-трех слов перенестись через половину мира, из своей горной пещеры, ступить прямо на вершину этой башни, где всегда вечные огни, тройной магический щит, где уютно и защищенно…
Он нащупал кольцо на среднем пальце. Рубин легонько кольнул, узнавая, распухшие пальцы противились, кольцо провернулось с трудом, защемив кожу. По телу прошла легкая дрожь, на миг закружилась голова, а перед глазами вспыхнули и пронеслись звездным дождем искры, но через мгновение мышцы налились силой, а он ощутил себя свежим и отдохнувшим.
Муравьи, толкаясь и даже взбираясь один другому на спину, бегут строго по своим невидимым дорожкам, как будто тем, кто сделает шаг в сторону, грозит наказание или вечный позор. Россоха забросил поводья на седло, конь не уйдет, выпрямил спину уже без всякого труда, кости даже не заскрипели. Воздух пропитан запахом муравьиной кислоты, и чем ближе к башне, тем этот запах сильнее, ядовитее, острее.
Но он сделал только пару шагов, как замер, а рука взметнулась козырьком к глазам, защищая от солнца. С другой стороны к башне несется облачко желтой пыли, вот уже вынырнула повозка, запряженная четверкой коней…
Взмыленные кони остановились прямо перед входом в башню. Возница держал поводья натянутыми, оглянулся. Повозка зашаталась, колеса едва держат, из-за полога выглянуло круглое лицо с выпученными, как у лягушки, глазами.
– Уже? – спросил он неприятным квакающим голосом. – Что за мучения… О, Россоха! Дорогой Россоха, ты давно здесь?
– Только что явился, – сообщил Россоха без тени приязни.
– Я тоже точно к сроку, – сообщил Ковакко с гордостью. – Признайся, нелегко было рассчитать? Если честно, то я еще утром мог быть тут. Но подождал, чтобы быть точным…
Кряхтя, он выбрался, неимоверно толстый, жирный, с отвисающим животом. Был он в теплой одежде, а когда говорил, изо рта вырывались клубы пара, словно на морозном воздухе. Россохе почудилась быстро тающая изморозь на оглоблях, а верх повозки поблескивал, будто там быстро исчезал ледок.
– Да, теперь трудно быть точным, – сказал Россоха тоскливо.
– Как давно тебя не видел, Россоха!.. – сообщил Ковакко. – Как там наша дорогая Хакама?
– Еще не видел, – ответил Россоха. – Сам только что…
– Ты в вихре?
– Нет.
– На птице Стратим?
– Да нет же…
– Тогда на драконе?
Россоха морщился, глаза смотрели поверх головы болотного колдуна, поймали в синем небе темную точку. Похоже, она медленно перемещается по небу в их сторону, ныряет в облака, исчезает, а когда появляется, то уже вдвое больше, ближе, крупнее.
– На драконе кто-то другой, – сказал он. – Видишь, вон летит? Я же просто на коне.
– Неужто верхом? – изумился Ковакко.
– Верхом.
– Как герой, – сказал Ковакко, и нельзя было понять, оскорбление или похвала. Он тоже всмотрелся в небо. – Это или Беркут… или…
– Боровик, – предположил Россоха. – Он любит всех земноводных.
– Нет, Беркут, – сказал Ковакко решительно. – Земноводные все мои. Давай об заклад?
– Не хочу, – отказался Россоха. – Ты жульничаешь! Но все-таки это Боровик.
– Беркут!
Темная точка превратилась в крохотного дракона. Тот почти не махал крылья, а растопырил и скользил по невидимой дуге, как по очень пологому склону снежной горки. Увеличивался, разрастался, уже видна вытянутая голова с узким гребнем на затылке, блеснули и погасли искры на кончиках крыльев.
– Беркут! – вскрикнул довольно Ковакко. – Я ж сказал, Беркут!.. Никудышный из тебя предсказатель, Россоха. Да и маг ты, надо признать, слабенький…
Он злорадно захохотал. Дракон сделал над башней круг, начал снижаться, выставил перед собой короткие толстые лапы, а крылья отставил почти ребром. На Россоху и Ковакко ударило ветром, дракон пробежал немного и плюхнулся на брюхо.
Беркут ловко снял с гребня ременную петлю, обоим магам он показался еще больше растолстевшим, обрюзгшим, неуклюже съехал по толстому боку на землю. Рожа была довольная, надменная, а голос пророкотал привычно гулко и покровительственно:
– Пришли встречать сильнейшего?.. Хвалю. Всем по прянику!
Он захохотал, пошел к ним, огромный и массивный, как ходячая скала. Дракон за его спиной не улетел, получив свободу, а остался лежать, распластавшись, как большая рыба на берегу. Бока сильно и часто раздувались при каждом вздохе, из ноздрей выбивались струйки горячего пара. Муравьи, разметанные драконьими крыльями, рассерженно помчались на врага, начали впиваться в щели между чешуйками. Дракон от наслаждения пустил слюни и закрыл глаза.
Короед и Боровик прибыли настолько слаженно, что Россоха заподозрил и этих… в преднамеренной точности. Словно прятались неподалеку, чтобы явиться в последнюю минуту. Посмотрел на Ковакко, болотный колдун презрительно щурился.
– Мир всем, – сказал Короед поспешно. – Всем-всем! Даже тем, с кем еще не дрался.
Боровик холодно поклонился. Он сдал больше других, седые волосы на глазах покидают голову, огромный череп бесстыдно светит розовым, словно голое тело. Лицо в глубоких морщинах, только спину все еще ухитряется держать прямо.
– Все здесь? – удивился он. – А что не заходите?
– Тебя вышли встречать, – ответил Беркут саркастически.
Огромная дверь башни распахнулась. На пороге, подсвеченная сзади оранжевыми огнями, стояла Хакама. Все такая же миниатюрная, с мальчишечьей прической и тонкой фигурой подростка. Лицо ее оставалось в тени, Россоха не мог определить, намного ли постарела волшебница за эти годы, хотя вряд ли постарела вообще, это ему как-то все равно, а она все силы направит, чтобы выискивать волшебные свойства, удерживающие молодость.
Наконец, дав насладиться созерцанием себя, она сделала шаг к ним навстречу. Солнечный свет пал на ее лицо, почти такое же моложавое и приветливое, как и двадцать лет тому… но все же каждый увидел глубокую сеть мелких морщин, слегка обвисшие щеки, складки на шее. Ее темные глаза быстро и цепко схватили лица всех пятерых мужчин. Сильнейшие чародеи, члены Совета Семи Тайных правителей, сейчас выглядят усталыми, а кое-кто и вовсе измученным. Привыкшие повелевать стихиями, сейчас растеряв исполинскую силу магов, они сгрудились, как овцы, тихие, переговариваются слабыми потрясенными голосами.
Она через силу улыбнулась, сказала весело:
– А они, как мальчишки, сплетничают!..
Беркут хмыкнул, согласился:
– Да нет, замышляем… Только в детстве замышляли груши своровать в чужом саду, а сейчас прикидываем, сколько золота натаскали твои муравьи в подвалы…
– А какой магией ты это делаешь? – поддержал Ковакко.
Хакама сказала сладким голосом:
– Это давно не магия… Сперва в самом деле была магия, но муравьи обучаются быстро. Теперь у них это просто привычка.
– Тогда подумай, – предостерег Беркут, – как их отучить от этой привычки! А то засыплют и тебя.
Она расхохоталась, прекрасно зная, что ее голос и смех остаются такими же музыкальными, чарующими, нестареющими. Чародеи как будто в самом деле чуть приободрились, начали смотреть не так затравленно.
– Дорогие друзья, – произнесла Хакама сладким голосом, – мы так давно не собирались вместе… Дорогой Беркут, ты выглядишь великолепно! Ни один орел не сравнится с тобой гордой статью!.. Милый Ковакко, в твоих глазах все та же мудрость, которая так меня восхищала!.. Россоха, ты прибыл первым, а тебе дальше всех… признайся, ты сохранил свою силу чародея? Милый Короед, ты все так же силен и молод!.. А у Боровика сила плещет из ушей…
Ей отвечали с принужденными улыбками, а потом и в самом деле оттаяли, повеселели, приободрились. Хакама за эти годы, правда, постарела, но не так уж, как превратилась бы в старуху любая простолюдинка. Все так же держится как юноша, волосы острижены так коротко, что невозможно ухватиться, в то время как у всех мужчин лежат на плечах, а у Ковакко так и вовсе на спине, а глаза ее все такие же улыбчивые, голос сладкий и задорный разом.
Ковакко сразу заявил сварливо:
– Хакама! Надеюсь, ты приглашала всех так настойчиво действительно по очень важному делу. Я истратил последние капли мощи, чтобы добраться… Обратно поползу на четвереньках.
Боровик сказал язвительно:
– Я разрешу держаться за хвост моего осла.
– Ты приехал на осле? – удивился Ковакко.
– Нет, уеду. Если здесь сам не стану ослом.
Хакама повела рукой в сторону входа. Глаза ее улыбались, а музыкальный голос стал совсем сладким и приветливым, как бывает приветливой в знойный день крона огромного дерева с широко распростертыми ветвями.
– Заходите!.. Прошу!.. Всем-всем бесконечно рада!
Они проходили мимо, улыбались, она с кем обнималась, с кем обменивалась заговорщицкой улыбкой, Беркута шутливо ткнула кулаком в могучую грудь, Россохе поклонилась, и все входили в заново перестроенный зал уже обласканные, довольные, подбодрившиеся.
Россоха видел, как Боровик потрогал амулет на шее, губы слегка шевельнулись, и сразу длинная бесформенная одежда исчезла, сменившись костюмом почти воина, плотно облегающим его коренастую сильную фигуру.
Зал без окон, так и должно быть, это башня, раньше все было наверху, но теперь не всяк сумеет подняться по ступенькам на такую высоту, но десяток светильников дают ровный яркий свет. Даже Ковакко, у которого глаза слабоваты, довольно огляделся, даже не щурится.
Все рассаживались медленно, неспешно. Так это выглядело, неспешно, хотя на самом деле, мелькнула мысль в голове Хакамы, каждый не доверяет даже чужой мебели, уж очень привыкли к той, что возникала по их желанию. Беда сильных магов! Беда в том, что все их желания исполнялись слишком легко и быстро. А теперь окружающий мир кажется вовсе враждебным…
Наконец расположились, смотрят на нее выжидательно. Ковакко, Боровик, Россоха, Короед, даже всегда подчеркивающий независимость Беркут. Все сидят, кто где считает для себя удобным или престижным, смотрят. Тем самым отдают ей инициативу. А кто владеет инициативой, тот уже хозяин положения. Хотя некоторое время придется затратить, чтобы это дошло до всех.
– Я пригласила вас, – сказала она музыкальным голосом, в последний момент успев проглотить слово «собрала», что наверняка задело бы самолюбие Беркута и Короеда, – потому что мир изменился… Не в лучшее время для нас. Нам нужно как можно скорее… и правильнее решить, что нам предпринять в этих изменившихся условиях.
Ковакко и Россоха слушали вежливо, а Беркут, что развалился как ленивый кот на лежанке, буркнул:
Андреев Николай
Махров Алексей
Андреев Николай
Каргалов Вадим
Пехов Алексей
Конан-Дойль Артур