надстройку? Муравьи-солдаты для безопасности муравейника. Безопасность от
кого? Тут я совсем запутался, да и нечто новое оборвало размышления.
Бойл или сам Шнелль? И с какой целью?
вторично - здесь, на ковре.
рейса. Если будут недоразумения, подайте рапорт. Все.
и был почему-то подчеркнуто сух и официален. Я понял, что дальнейший
разговор бесполезен. С подчинением Шнеллю придется временно смириться и не
зевать.
своей караковой Искре, Оливье - на рыжей тонконогой кобылке; мне же
достался лениво переступавший с ноги на ногу лопоухий вороной жеребец,
дохлый на вид, лишь под кожей играли выпуклые стальные мускулы.
Хоть меняйся.
когда отражался в них свет ручных фонарей, с какими нас встречали дорожные
патрули в лесу. Лес начался прямо за городом и протянулся до Эй-центра,
как называли здесь по первой букве английской азбуки загадочный пищевой
завод, который к тому же был еще и невидим. Но до встречи с
заводом-невидимкой мне еще предстояла трехчасовая скачка вдоль шоссе,
покрытого не камнем и не асфальтом, а незнакомым стекловидным пластиком;
потом обильный обед на последней полицейской заставе и, наконец, экскурсия
на площадку в лесу, где, как призраки, возникали ночные фургоны Эй-центра.
Поехали мы сюда еще засветло, чтобы я мог как следует все рассмотреть, и
Шнелль, собираясь поразить меня еще на последнем километре, где редела
окаймлявшая дорогу чащоба, предупредил:
морская даль, а словно синее пламя спиртовки, внезапно отрубившее лес. Но
чем больше я всматривался, чем ярче блистал этот густо замешанный лазурный
огонь, тем решительнее уходило удивление. Все это я уже видел когда-то -
за Уманаком на ледяном плато Гренландии.
горам, и на юг, к пустыне, одинаково терявшаяся вдали между небом и лесом.
Языки, вытянувшиеся в километровый рост, загибались внутрь и почти
сливались с такой же лазурью неба. Как и в Гренландии, эти голубые
протуберанцы образовывали будто гигантский кристалл со множеством граней
неодинаковых и несимметричных, за которыми сверкал и струился, как в
миллионах газосветных трубок, немыслимой красоты ледяной огонь.
голубого свечения действовало знакомое силовое поле.
обожжешься.
пришлепнет меня к земле.
поняв, что розыгрыш не получится.
физическими явлениями, - сказал я. - Или магнитное поле, или что-нибудь в
этом духе. Фактически глухая стена. Даже охраны не нужно.
здесь, на площадке. Ночь, видимости никакой, а они, как черные тени,
вырастают перед тобой неизвестно как и неизвестно откуда.
чем вспомнил, - темную, тоненькую, еле заметную снизу каемочку, край
"фиолетового пятна". Оттуда, скрытое в ночи, оно передвигалось книзу,
снимая силовую защиту в пределах свободного от перегрузок воздушного
тоннеля, по которому выезжали на площадку грузовики с продуктами. Эти
пятидесятитонные машины, как пояснил мне Шнелль, выезжали одна за другой с
десятиминутными промежутками, чтобы не столкнуться на уличных маршрутах, -
около пятидесяти груженых автофургонов за ночь. Полицейские тройки
встречали их, оставляли лошадей конюхам и сопровождали дистанционно
управляемые машины до возвращения их на заставу. Помогать при разгрузке
запланированных на каждой стоянке контейнеров, получать деньги по
действующим оптовым расценкам и стрелять в каждого появляющегося в поле
зрения нежелательного свидетеля - таковы были наши обязанности с минуты
посадки в бронированную стальную кабину с пуленепроницаемыми стеклами.
"Зачем это? - опять встревожила мысль. - Неужели угроза нападения была
заранее предусмотрена?" Оказалось, что я ошибся. Кабины были
реконструированы в недоступном людям Эй-центре на другой же день после
первого дорожного инцидента, когда беглецы из Майн-Сити, остановив
автофургон и перестреляв охрану, вывезли более половины продуктов в лес.
своей летней яркости все же не давала возможности хорошо разглядеть друг
друга в окружавшей нас черноте. На площадке было темно, как в июльские
безлунные ночи где-нибудь у нас в Причерноморье. Черное небо и черный
цилиндр тьмы с сетчатой звездной крышкой где-то на головокружительной
высоте. А странно подвижные стенки цилиндра даже просматривались, то
отдаляясь, то суживаясь, как будто смещались, сдвигались, заслоняя и
вытесняя друг друга: гигантские плоские фигуры различных оттенков черноты.
Иногда они синели густо замешанным индиго, иногда поблескивали крышкой
рояля, скрывая за собой пугавшую тишину ночи. Вероятно, то была просто
игра ночных теней - кустов и леса, стекловидной площадки и различно
нагретых слоев воздуха вблизи невидимого сейчас голубого свечения. Но
ощущение чужого мира было здесь еще сильнее, и сердце знакомо защемила
тоска по дому, оставшемуся где-то за недоступной нашему знанию мерой
пространства и времени. "А вернулся бы ты сейчас домой, если бы вдруг
представилась такая возможность?" - строго спросила мысль. И я
заколебался: "Не знаю. Пожалуй, нет". Не закончена еще наша миссия в этом
мире, не сделано дело, завершения которого ждут друзья наши "облака": даже
на побывку не отлучишься... И далекое воспоминание об Ирине отодвинулось
еще дальше, как солдатская тоска по дому перед ночной атакой.
ящера, чиркнула спичка рядом, осветив открытую дверь темной стальной
кабины, и голос Шнелля сказал: "Оливье первым, ты за ним, я замыкаю". Мы
сели, дверь щелкнула, как в "Москвиче" или "Волге", и что-то под нами
двинулось, бесшумно увлекая нас по дороге. Кабина была просторна: в центре
ветрового стекла прямо передо мной отчетливо виднелась пристрельная щель,
открывавшаяся нажимом рычага сбоку. "По команде "Стреляй" открывай огонь,
- предупредил Шнелль, - даже если не видишь цели. Ясно?" - "Ясно". Мы
ехали не слишком быстро, километров пятьдесят в час, не больше,
электричества в кабине не было, а спичка освещала лишь темную гладь стекла
и металла - никаких указателей, приборов, часов, даже руля я не обнаружил.
"Вот так и сидим, как крысы в норе, - сказал вдруг Шнелль. - Понадобится -
вылезем, а то и отсюда пощелкаем". Что он подразумевал, о чем беспокоился,
я так и не понял. Оливье молчал. Работенка, надо думать, была не из
приятных. Что-то тяжелое, непонятное, пугающее угнетало, как ночная
прогулка по кладбищу. В воскресших покойников не веришь, а почему жуть так
и подхлестывает - не знаешь. "Трусоват был Ваня бедный..." Очевидно, в
каждом человеке это заложено.
брошенной на дорогу ветки, ни шелеста листьев на ветру, ни шума мотора -
да и был ли мотор? - даже шуршания шин. Но опытный Шнелль все же учуял
что-то неладное. "Приглядывайтесь, парни. Ничего не видите?" А мы видели
только черные тени леса, подступавшего к дороге, и россыпь звезд на небе.
"Что-то с машиной впереди, по-моему", - забеспокоился Шнелль. "Неужели
видишь?" - "Догадываюсь". Машина почти без толчка остановилась, причем мы
тоже скорее догадались об этом, чем заметили. Шнелль открыл пристрельную
щель, и в тишину ворвались глухие голоса издали, а где-то впереди заржала
лошадь. "Кажется, фургон раздевают", - шепнул Шнелль и шагнул в темноту:
дверь, должно быть, уже открылась, хотя я ничего, кроме клубящейся
темноты, не видел. "Оливье, со мной! - скомандовал Шнелль откуда-то снизу.
- Ано считает до пятнадцати, потом жмет на гашетку. Бей под углом вниз по
ногам, по ногам..." Тишина и темнота поглотили обоих. Я сразу сообразил:
под прикрытием моего огня из машины, когда они смогут подойти ближе, у них
все шансы на внезапность и сокрушительность нападения. Вероятно, они даже
смогут стрелять в упор. А в кого стрелять? В "диких" или в беглецов из
Майн-Сити? Не об этом ли говорил на экзамене Корсон Бойл? Но с кем я? И
зачем тогда считать до пятнадцати? Сразу, сейчас, немедленно! И
предупредить этим замысел Шнелля. Я не раздумывал. Открыл огонь, но не
вниз, а вверх, не по ногам, а по кронам деревьев, очередь за очередью,
истошно, бессмысленно. "Может, поторопятся, поспешат, - с надеждой
Посняков Андрей
Корнев Павел
Маккэфри Энн
Перумов Ник
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий