иронически приподнял над головой свою широкополую шляпу и раскланялся с
реверансом.
старика Джефа.
Дэвис, первый и последний президент Конфедерации. По-видимому, гражданская
война Севера и Юга еще не начиналась. Иначе в городе не было бы так тихо.
более широкую, но такую же пыльную, немощеную магистраль, на которой уже
можно было увидеть повозки и экипажи. И прохожих было немало, то тут, то
там шли навстречу или обгоняли нашу четверку группы вооруженных людей,
почти не отличавшихся от нее ни оружием, ни одеждой. Селеста не ошибался в
деталях: город выглядел не призрачно или картинно, а реально и точно, как
самый настоящий, соответствующий своему времени город одноэтажной Америки.
И люди были настоящими, как во всех миражах Селесты. Они о чем-то спорили,
размахивали руками, попыхивая трубками и сигарами. У многих были такие же
винтовки и даже более древние, увидевшие свет, вероятно, после долгого
хранения в сундуках или на стенах. О чем говорили эти опереточные вояки,
Шпагин не знал, да и не прислушивался к разговорам. Может быть, о речи
Джефферсона Дэвиса или о воззвании Авраама Линкольна, но это не
интересовало даже единственного среди "перемещенных" Селестой американца.
Смайли шел, что-то вынюхивая, и наконец остановился с приглашающим жестом:
аляповатая вывеска с надписью "Солнце Юга" увенчивала вход в салун или в
харчевню.
дверь, оказались в полутемном, душном, насквозь прокуренном зале с низким
и грязным потолком. Черный слой копоти на нем, как веснушками, был усеян
следами ружейных и пистолетных пуль. Посетителей в зале было довольно
много, но все же за столами виднелись проплешины свободных мест. А
хитроумный Смайли даже усмотрел совсем свободный стол и устремился к нему,
как слаломист, лавируя между стульями, брошенными на пол винтовками,
потными спинами и вытянутыми ногами. Столик, выбранный им, находился между
эстрадным помостом и стойкой бара, и Шпагин мог, не вставая с места,
видеть весь зал - пестрый, гудящий, дымный. Цветные цилиндры и военные
кепи времен мексиканских походов, грязные сапоги и лакированные ботинки,
ружья и пистолеты, сюртуки и куртки - вся эта сумбурная, почти
фантастическая картина напомнила ему когда-то виденный фильм об унесенных
ветром гражданской войны в Америке. Его герои улыбались ему отовсюду - за
столиками, от двери, у стойки. Но стоило пристальнее вглядеться, и улыбки
превращались в пьяный оскал трактирных завсегдатаев, стучащих бутылками по
столу, топающих, сплевывающих табачную жвачку и ревущих на весь зал:
Наслаждайтесь, друзья! Перед вами лучшие сыны Южных штатов. - Он плюнул с
отвращением. - Мразь и подонки! Святые защитники его величества Рабства.
Всех бы к стенке - и очередью из автомата!
не нравится. Этак мы полмира перестреляем. - Он нервно хрустнул костяшками
пальцев. - И потом: разве их исправила победа Линкольна? Разве она
действительно освободила негров? Вы же знаете конечный итог этой войны.
самолично. И негритянские погромы видел, и огненные кресты над городом, и
белые балахоны куклуксклановцев. Напомни мне, Энди, вашу пословицу о
горбатых. - Он повернулся к Рослову и предостерегающе поднял руку. -
Погоди-погоди, сам вспомнил! Только могила горбатого выпрямит. Так? Почти
так? Но все равно крепко сказано! Через полсотни лет внуки этих горилл
наденут белые балахоны, а мы будем жалеть, что в свое время не знали этой
пословицы.
наденут белые балахоны. По-настоящему горбатые сидят не здесь, а у себя на
виллах, не орут и не сплевывают табачную жвачку, а тихонько подсчитывают,
как выгоднее поместить капиталы, чтобы в случае войны получить наибольшую
прибыль, и как вывозить из Европы не только оружие, но и товары, которые
можно будет вдесятеро дороже продать на рынке. А эти гориллы с ружьями или
закуплены, или обмануты. Половину их убьют в первых же боях, а на месте
этих боев построят фабрики для переработки хлопка. Так кого же вернее
исправит могила, Боб?
скрылся за стойкой, а на эстраду вышли три негра с банджо в руках - в
одинаково полосатых фраках, в одинаковых бантах на шее, с одинаково
застывшими белозубыми улыбками. Одинаково черные пальцы выбили из
размалеванных банджо протяжную, липкую мелодию, которую подхватила и
попыталась удержать тоненькая накрашенная мулатка, словно сошедшая с
шоколадного торта, приготовленного для вернисажа кондитерской выставки.
она-вполне подошла бы к традиционному джазу любого московского ресторана
вроде "Арбата" или "Праги". Она пела о широкой и медленной реке Миссисипи,
о гигантах пароходах, плывущих по ней, о белоснежных птицах, садящихся на
палубу. Шпагин слушал и думал: зачем все это понадобилось Седеете? Какую
информацию он получит, пропуская этот мираж сквозь их чувственный аппарат?
Лживость христианского гуманизма епископа? Но она уже раскрылась в отряде
Эмилиано Запаты. Исторический смысл гражданской войны Севера и Юга в
Америке? Но разве его не подытожили воспоминания мемуаристов, речи
сенаторов в Конгрессе, дневники очевидцев и труды историков обоих земных
полушарий? Может быть, Селеста хотел просто постичь течение жизни, до сих
пор достижимой для него только в бесстрастной отраженности документов? Но
ведь были и романы, и стихи, и песни, подобные этой, звучащей сейчас с
помоста! Песня была плавной и неторопливой, как река, о которой пела
мулатка, и зал притих и погрустнел, чтоб через минуту взорваться коротким
выстрелом.
увидал, как у одного из музыкантов слетел с головы цилиндр, как застыл в
беззвучном вскрике накрашенный рот певицы, как выскочил из-за кулис
толстый маленький человек и покатился колобком в зал к длинному столу,
из-за которого подымался пьяный верзила с дымящимся пистолетом.
ручками. - Я заплатил за каждого музыканта по восемьсот долларов, а за
певицу полторы тысячи.
Заплачу тебе вдвое, если кого-то задену. Да ты не бойся, не промахнусь!
Три выстрела - три цилиндра! А певичка пусть прыгает!
захохотал. Ему вторили его собутыльники. Другие просто молчали. Ни один
голос не остановил пьяницу. А он стрелял метко, быстро перезаряжая
пистолеты, этот садист, натасканный в военном тире. Пули уже взбивали
фонтанчики пыли у ног певицы, заставляя ее подпрыгивать при каждом
выстреле. Эти прыжки, казалось, еще больше развеселили зал.
тогда что?!" И, не думая о последствиях, забыв о присущей ему
осторожности, он вскочил, отбросил стул ногой и крикнул:
притихшего зала к нему повернулись искаженные яростью лица, почти
неразличимые в отдельности. Но разглядеть ни одно из них Шпагин не мог,
потому что впереди, заслоняя его, уже встали Смайли и Рослов, которым было
решительно наплевать на весь этот пьяный сброд с его визгом и воем.
начнут.
крикнул:
головой просвистела пустая бутылка и со звоном разбилась о стену.
рванулись к ним, опрокинув свой длинный стол и скамейки. И загудело над
залом:
нет! Не лица - маски! Сколько их было, Шпагин не считал. Весь зал они не
увлекли с собой, большинство выжидало с настороженным любопытством, но
они, казалось, воплотили в себе всю его темноту и буйство - ревущий,
хвастливый, осатанелый Юг. А за ними пылали огненные кресты, маршировали
белые балахоны с прорезями для глаз, открыто и тайно из-за угла гремели
выстрелы, рвались гранаты со слезоточивым газом, свистели дубинки - и
падали, падали, падали борцы за гражданские права негров в тысяча
восемьсот семидесятом, девятьсот двадцатом, шестидесятом... Стоит ли
считать, если каждый новый год повторял предыдущий, только менялись
возраст и имена жертв.
ошибки не будет - он мог и подумать, и представить, но у него попросту не
было для этого времени. Драться он не любил и не умел, драки на экране
Лукин Евгений
Корнев Павел
Ильин Андрей
Русанов Владислав
Корнев Павел
Шилова Юлия