Чтение 29–й страницы книги ~Дисбат~

кроссу.

- Федя, - машинально ответил Синяков. - Инструктор по онанизму.

Чемпионка чинно встала, одернула коротенькую по моде юбчонку и протянула
Синякову мозолистую ладонь, на тыльной стороне которой виднелась
малоразборчивая татуировка.

Кроме этой самой легкомысленной юбчонки, других неоспоримых признаков
женского пола Синяков у Мальвины не заметил. Подстрижена она была чуть ли не
под "ноль", своим грубым и плоским лицом напоминала скифскую каменную бабу, а
разговаривала сиплым, прокуренным тенорком. Зубы у возлюбленной Грошева были
как у боксера, уже достаточно часто выступающего на ринге, но еще не достигшего
статуса, при котором услуги стоматолога оплачивает собственная федерация.

Как выяснилось впоследствии, Мальвина была не только способной бегуньей на
средние и длинные дистанции, но и немалым авторитетом в блатном мире. Ее
многочисленные братья - родные, единокровные и единоутробные - на воле
появлялись только эпизодически, однако успевали поставить на рога хоть весь
район, хоть весь город. Мальвина еще под стол пешком ходила, а обидеть ее мог
разве что самоубийца.

Симфония их любви, в которой Мальвина, естественно, играла первую скрипку,
была бурной и непродолжительной. Попользовавшись Грошевым в свое удовольствие
(если только женщины подобной половой конституции способны получать
удовольствие от плотского общения с мужчинами), коварная чемпионка бросила его
ради другого, столь же юного и наивного мальчика.

Страдал Грошев недолго, а утешение нашел в жарких объятиях поварихи,
раздававшей в студенческой столовой первые блюда. За глаза ее называли
Тюфтелей, что, в общем-то, было изрядной натяжкой. Тюфтелю такого размера, а
главное, такой свежести не рискнул бы отведать даже вымерший ныне саблезубый
тигр. Грошеву она годилась если не в матери, то по крайней мере в тетки.

Как они занимались любовью - застенчивый зайчонок и эдакая пропахшая
кухней корова - и занимались ли они ею вообще, так и осталось тайной. Зато
приятели Грошева поимели от этой связи явную выгоду. Раньше Тюфтеля, грубая и
вспыльчивая, как пиратский боцман, могла любого из них и поварешкой по голове
огреть. Теперь же, наоборот, всегда наделяла лишним куском мяса и двойной
порцией сметаны, что для вечно голодных студентов было весьма немаловажно.

К четвертому курсу сексуальная ориентация Грошева определилась
окончательно. Пока другие студенты спецгруппы гуляли с однокурсницами,
старшеклассницами, "клизмами" из медучилища, "терками" из строительного
техникума, "шпульками" с камвольного комбината или просто с веселыми уличными
девчонками (особых успехов на этом поприще добился Мартынов, закадривший
начинающую балерину), Грошев крутил любовь только с женщинами предпенсионного
возраста.

Кроме преклонных лет, всех его пассий: и худых, и толстых, и дылд, и
коротышек - объединяло еще одно качество - внешнее уродство. К многочисленным
кличкам Грошева добавилась еще одна - Геронтофил.

На производственной практике, оказавшись в бригаде, прокладывавшей
столбовые линии связи по глухим пущам и болотам Полесья, он с благословения
коллектива жил по очереди со всеми вдовами, в хатах которых они останавливались
на постой, чем обеспечивал хороший приварок к казенному пайку, бесплатное
бытовое обслуживание, а иногда и лишнюю бутыль самогона.

Ночью, если Грошев не занимался ублажением хозяйки, последний сексуальный
опыт которой был связан с нападением на деревню отряда полицаев, он развлекал
связистов очередной версией "Одиссеи", перенесенной в наше время и
приукрашенной местным похабным фольклором.

- Мастер ты тискать романы, - хвалил Грошева бригадир, делая в последнем
слове ударение на первом слоге. - В зоне бы тебе цены не было.

Случались, правда, и казусы. Кто-то из связистов (не обязательно Грошев)
подхватил лобковых вшей, быстро ставших всеобщим проклятием. В походных
условиях, да еще в этом медвежьем углу, избавиться от них было практически
невозможно.

Теперь установка каждой очередной опоры выглядела примерно так. Бригадир,
человек с наметанным глазом и громадным жизненным опытом (таких линий связи он
в свое время проложил немало, правда, в условиях вечной мерзлоты и под
бдительным оком конвоя), становился за нивелир, а рабочие с помощью крана
опускали бетонную опору в заранее вырытую яму, обычно уже до краев полную
ржавой болотной воды.

Стоять опора должна была строго вертикально, чего требовали отнюдь не
законы эстетики, а жесткие технологические нормы. Добивались этого с помощью
бригадирского нивелира и физических усилий рядовых членов бригады, вручную
регулировавших положение еще не закрепленной опоры.

И все было бы хорошо, если бы не эти проклятые вши, за форму своего тела
названные площицами...

Вольготно было только бригадиру, работавшему исключительно языком. Чеши
себе яйца да подавай команды типа: "Немного влево!" или "Теперь чуть-чуть
вправо!"

А что делать простому работяге, вконец измученному проклятыми насекомыми?
Полезешь рукой в штаны - упустишь тяжеленную опору, которая и прибить
кого-нибудь может. Станешь терпеть - скоро взвоешь, как грешник на костре.

Вот и приходилось делить и без того малочисленную бригаду на две части.
Пока одни энергично чесались, другие ворочали опору. Потом менялись местами.
Конечно, это не могло не отразиться на темпе работы и на взятых
социалистических обязательствах.

Кроме лобковых вшей, Грошев привез с практики пару фурункулов, в жерла
которых можно было свободно вставить карандаш, волосы до плеч и немалую сумму
денег, за несколько заходов пропитых компанией Синякова. Россказни его
приобрели мрачную окраску и стали изобиловать всякой нежитью: болотными духами,
вампирами, оборотнями и таящимися в лесном мраке жуткими монстрами, внешне
имевшими все приметы насекомых класса вши - цепкие лапы, челюсти-стилеты и
мощные когти.

Жизненные пути прятелей разошлись после того, как Синяков всерьез занялся
футболом и стал вести кочевую жизнь, а Грошев внезапно женился на сорокалетней
начальнице какой-то общепитовской точки - не то пивного бара, не то рюмочной.
Своим уродством эта дама превосходила всех прежних любовниц Грошева, чем,
вероятно, и пленила его сердце.

Некоторое время бывшие однокурсники еще обменивались по праздникам
открытками и даже при случае перезванивались, но потом оборвались и эти
эфемерные связи. Жизненные обстоятельства все дальше растаскивали их, да и
собственных проблем хватало с избытком.

Синяков, поиграв в первой лиге два сезона, как говорится, не оправдал
возлагавшихся на него надежд и оказался в заштатной заводской команде. Потом
были перелом ноги, пара крупных ссор с тренером, знакомство с Нелкой и
лакейское существование спортивного функционера.

Грошев после распределения довольствовался скромной должностью инженера
телеателье и несколько раз безуспешно пытался поступить в Литературный
институт. Со временем под чутким руководством своей жены он пристрастился к
спиртному. Среди друзей семьи - торговок, спекулянтов и валютчиков - Грошев
считался личностью никчемной, чем-то вроде трутня. Его успехи в шахматах и
страсть к беллетристике никого не интересовали, а, наоборот, вызывали насмешку.
В этом мирке ценились лишь те, кто имел доступ к истинным ценностям: колбасе,
хрусталю, коврам, растворимому кофе, кримплену, колготкам, в крайнем случае, к
навозу, который среди дачников считался товаром весьма дефицитным.

Ну и как тут было не запить, тем более что дети уродились в мать - такие
же уродливые, корыстные и бессердечные!

Вскоре в довесок к пьянству у Грошева появился еще один порок - чтение
словаря Даля, неосмотрительно приобретенного его супругой исключительно за
красивый переплет.

Лексикон Грошева резко изменился и, по мнению окружающих, в худшую
сторону. От его высказываний мужчины морщились, а женщины затыкали уши. Очень
трудно было объяснить людям, закончившим простую советскую школу, что слова
"задроченный" и "заласканный" - синонимы, а "залупа" - всего лишь
профессиональный термин сапожников, обозначающий дефект кожи.

Даже доморощенные интеллигенты, мнившие себя знатоками русской филологии,
возмущались, когда Грошев называл кошелек "чемезом", а исподнюю одежду
"срачницей".

Особенно бесили окружающих пословицы, которые он теперь употреблял к месту
и не к месту.

На все упреки жены Грошев отвечал одной фразой: "Собака умней бабы, на
хозяина не лает". Опостылевших друзей семьи он приветствовал следующим образом:
"Если бог от забот избавит, так черт гостей принесет". В очередной раз угодив в
медвытрезвитель или милицейскую кутузку, Грошев обычно философски замечал: "С
судьей не спорь, в тюрьме не вздорь".

Впрочем, находясь в сильном подпитии, он нередко нарушал это золотое
правило и обзывал стражей порядка словечками, к словарю Даля никакого отношения
не имеющими, как-то: беспределыцики, легавые, зуботыки, мухоловы, мусора,
зухеры, уветняки, цурки, кандюки, эсэсовцы.

Протрезвев, Грошев обычно извинялся, безропотно платил штраф и пил с
отдежурившими милиционерами мировую.

О том, что его приятель подвизается на литературном поприще, Синяков узнал
чисто случайно, купив на вокзале книжку-минутку. Одно время такие дешевые, хотя
и непрезентабельные издания пользовались немалым спросом. С их помощью можно
было и время скоротать, и пыль с туфель смахнуть, и в сортире подтереться.

Фамилия автора сразу заинтриговала Синякова, однако мало ли на белом свете
Грошевых. Один такой даже играл за футбольную команду второй лиги "Политотдел".
Но инициалы тоже сходились! Более того, книжонка была выпущена в том самом
городе, где они когда-то учились.

Весьма удивившись и порадовавшись этому факту, Синяков немедленно
приступил к чтению.

Опус Грошева назывался лихо: "Банкир в гробу". Сюжет незамысловатый, но
увлекательный был взят из жизни американской мафии. В избытке хватало всех
атрибутов развлекательного чтива - интриг, любви и насилия.

Правда, герои изъяснялись как-то неестественно. Хитрый и продажный шериф в
особо сложных ситуациях всегда глубокомысленно замечал: "Да, это вам не