Затеивалась очередная инспекция, и я от греха подальше увел роту к
Бахчисараю. У Тепе-Кермена мы устроили небольшие маневры, причем,
прапорщик Немно, обороняясь против двух других взводов, умудрился
подчистую разгромить прапорщика Мишриса, и пал в неравной схватке с
поручиком Успенским, который заманил победителя в небольшое ущелье, и
устроил второму взводу Тразименское озеро. В Албат мы не спешили, а посему
прошлись, не торопясь, к селу Баштан и там подождали до вечера у
маленького озера. Прибыв в Албат в полной темноте, мы надеялись, что
мундиры дорогого сукна уже укатили. Однако, прямо у нашей камеры N3 меня
нетерпеливо поджидал штабс-капитан Дьяков со срочным приказом явиться в
комендатуру.
присмотреть за ротой, и отправился выполнять приказ.
Дежурный сообщил мне, что комендант уехал с комиссией, а меня ждет
какой-то капитан, прибывший сюда днем из Севастополя. Еще более
удивившись, я прошел в приемную коменданта, где за столом, спиной ко мне,
сидел офицер в тылового вида кителе и читал газету, ежелм не запамятовал,
"Великую Россию".
капитан. Признаться, на ум приходило только одно ведомство, от которого в
любом из двух вариантов - белом и красном - я всегда старался держаться
подальше. Я пересчитал все свои возможные грехи за последние годы и
рассудил, что расстрел перед строем - это будет еще по-Божески. Впрочем,
до мысли немедленно перебежать к краснопузым я дойти не успел, поскольку
капитан, очевидно, почуяв мое присутствие, изволил обернуться, и передо
мною предстала довольно круглая физиономия с небольшими усиками.
Физиономия широко улыбнулась, капитан вскочил и полез обниматься.
два харьковчанина, два бывших студента Харьковского Императорского
университета, видевшиеся в последний раз в неправдоподибно далеком теперь
ноябре 17-го. Передо мной был капитан Егоров, Алексей Николаевич, Лешка,
бывший студент юридического факультета и гроза харьковских барышень Лешка
хлопал меня по спине, язвил по поводу моей бороденки и требовал
немедленного доклада, во-первых, о женской половине албатского населения,
а во-вторых, где это я шлялся все эти годы.
сначала говорить самому, а уж потом дать и собеседнику возможность
вставить пару слов. Мы вышли из комендатуры и направились в какой-то дом,
где Лешке выделили комнату. Там уже нас дожидалась бутылка шустовского
коньяка, и мы, не найдя стакана, выпили из обгаруженных на подоконнике
старых треснутых пиал.
его одиссее. Он был мобилизован добровольцами летом 19-го, надел свой
фронтовой мундир поручика, но быстро сменил его на штабс-капитанский, а
затем получил полного капитана, подвизавшись в каком-то тыловом
управлении. Лешка был юристом и, как я понял, занимался ревизиями наших
господ-снабженцев. Без особых хлопот он уехал вместе со ставкой Антона
Ивановича из Таганрога в Новороссийск, а затем в апреле приплыл сюда, и
теперь крутился в Севастополе при Бароне. В Албат Лешка приехал вслед за
комиссией, навел здесь шороху среди разного рода мундирных крыс и, узнав о
штабс-капитане Пташникове, решил вытребовать меня в комендатуру, дабы не
бить нежных ножек по албатским улочкам.
гладко брит и не имел на своей круглой физиономии ни единой морщинки. Он
взахлеб рассказывал мне о каких-то головокружительных махинациях с
сапогами и шинельным сукном, а я глядел на него и радовался, как и в
прежние годы радовался при виде Лешки. Я всегда завидовал таким
жизнелюбам, которым даже Смута - ка с гуся вода.
том, о чем я сам боялся спросить. С моими родителями ничего не случилось.
По крайней мере, летом 19-го они жили все там же, на улице Окраинной, и
отец даже продолжал работать в управлении Южной дороги. Господа красные и
харьковский Торквемада Степан Саенко обошли дом стороной. Правда, стех пор
прошел год, а с декабря 19-го в Харькове вновь хозяйничали комиссары.
выдавать небольшими порциями, иначе он их попросту пропускает мимо ушей.
Да, в общем, и рассказывать было нечего - Ростов, Ледяной поход - ну и
дальше, вплоть до Крыма. Тем летом, год назад, я несколько раз пытался
вырваться в Харьков, но наш отряд прочно завяз у Екатеринослава, потом мы
оказались у Киева, а затем из полесских болот вынырнул Упырь, и вопрос с
отпуском отпал сам собой.
невероятные догадки по поводу моего исчезновения. Наутро мы перекусили в
чой-хоне на базаре, и Лешка заявил, что немедленно увозит меня в
Севастополь, поскольку мне нужно развеяться, прийти в себя и, вообще,
бросить действующую армию, благо, любая медицинская комиссия забракует
меня в первую же минуту. Место же в грандиозных штабах Барона для меня
всегда найдется. Я слабо отбивался, но капитан Егоров взял меня под руку и
потпщил к штабс-капитану Дьякову.
я не согласен - Лешка не тыловая крыса. Он прекрасный юрист и честно ловил
наше ворье, насколько позволяло здоровье и начальство. Благодаря таким,
как он, при Бароне мы все-таки умудрялись обедать, получать жалованье и
даже переоделись в прекрасную синюю форму английского сукна. Не всем дано
ходить в штыковые.
Охотно повторюсь - наша Смута, во всяком случае, ее военная сторона - это
сплошное дилетанство. Доказывать сию максиму покуда не буду, поскольку
время уже позднее, я и так засиделся в палатке у Антона Васильевича.
продолжу. Прежде всего, в доказательство вчерашней максимы. Возьмем
главные этапы войны.
восстание, посылает их в Европу через Сибирь, пуская эшалоны по Среднему
Поволжью, главной базе Рачьей и Собачьей красной армии. Последствия
очевидны - за неделю краснопузые утеряли Урал, Сибирь и Дальний Восток.
что казаки покуда не спешат выступать против большевизии. Несмотря на
возражения Лавра Георгиевича, предлагавшего начать воевать из Сибири, мы
подталкиваем Каледина, идем в Ледяной поход и, естественно, проигрываем,
что бы теперь не писали господа мемуаристы. Лучшие силы добровольцев легли
в первые же месяцы в степях между Ростовом и Екатеринодаром, и никакими
мобилизациями восполнить это было невозможно.
сопротивления казаков, устраивают какой-то людоедский террор, что получают
Вешенский мятеж и сто тысяч добровольцев в нашу армию.
Добрармии, чтобы занять Москву первым. Но идет не на Москву, а почему-то
на Вятку. Вятку он, естественно, занимает, а Москва, столь же естественно,
остается красным.
установить общий фронт по Уралу и Волге. Наше же наступление на Москву на
целый месяц замедляется тем, что командованию приспичило вначале занять
Одессу и Киев.
фиаско под Варшавой, совешая ошибки, достойные разве что командира взвода.
поскольку достаточно вспомнить и так памятную "дроздам" опреацию у Хорлов.
В таком случае неизбежен вопрос, отчего победили они, а не мы.
известные аргументы не буду, скажу лишь, что, по-моему, во внутренней
политике обе сторны вели себя так же бездарно. Большевистская
продразверстка ничуть не лучше нашего "шомполования" целых уездов.
Очевидно, причина тут другая.
окончательную ясность внесла брошюра, купленная одновременно с книгой
Якова Александровича, и столь же нелегально привезенная в лагерь. Это,
страшно признаться, опус самого Ульянова-Бланка с почти что
гинекологическим назвыанием "Детская болезнь "левизны" в коммунизме".
Сдерживая вполне объяснимую тошноту, прочел этот гениальный труд до конца
и, откровенно говоря, не раскаиваюсь.
Мировую революцию ожидали со дня на день, и не только ожидали, но и
готовили. И книга эта - сборник советов для большевизии во всем мире, а
посему Ульянов-Бланк порой позволяет себе излишнюю откровенность. И вот
что получается. Мы, то есть белые, воевали, точнее, нам, белым, нужна была
война ради наших принципов. Господа красные нуждались в принципах только
ради войны.
законного решения этого вопроса. Бланк одним росчерком пера эту землю
отдавал, другим же, когда надо, забирал. Адмирал не мог признать Финляндию
до Учредительного собрания, ибо воевал, чтобы такие вопросы решались
законно. Бланк готов был признать хоть трижды независимость какой-нибудь
Рифской республики, ежели это ему требовалось. Ибо для господ большевиков
Корнев Павел
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Пехов Алексей