Чтение 29–й страницы книги ~Рукопись Бэрсара~

- Эргисом мать-отец нарекли.

- Откуда ж будете?

- С севера, - ответил он уклончиво.

- Матушка-то ваша тоже, небось, ждет да горюет?

- Уже привыкла. Знает, что в дому меня и на цепи не удержишь. Что
делать, хозяйка? И такие, как мы, на свете нужны... чтоб жизнь не скисла.

Мы ели, а она сидела напротив, подперев ладонью щеку, и все глядела,
глядела...

- Сынок, а ты хоть сколько-то дома поживешь?

- Нет, родная. Только на ночь завернул. Потерпи.

Мать вздохнула и принялась готовить постель.

Заснул я мгновенно, но несколько раз просыпался и видел, что мать еще
сидит у стола. Согнувшись, она в зыбком свете лучины чинила и чистила нашу
одежду, порой прижимая к лицу мой пропотелый тапас.

Уезжая, я попросил мать передать Ирсалу, что мне надо увидеться - он
знает с кем.

...Сегодня удивительный день. Отпустив охрану, мы с Эргисом, Суил и
Баруф входим в невзрачный храм у Саданских ворот.

Блестят глаза Суил, разрумянились щеки, радость и испуг на любимом
лице. Эргис ухмыляется, Баруф совершенно спокоен, а я совсем оглох от
ударов сердца.

Итилар Бэрсар, сын Агира Бэрсара и Ниис Коэлар, рожденный в Квайре,
берет в жены Суил, дочь Гилора и Зиран, крестьянку.

- Кто знает этого мужчину и эту женщину? - сурово спрашивает старый
священник.

- Я знаю эту женщину, - говорит Баруф.

- А я знаю мужчину, - объявляет Эргис.

- Готовы ли вы присягнуть, что по доброй воле, без корысти и
принуждения они избрали друг друга?

- Да, - объявляют они в один голос.

И вот уже клубится над алтарем дымок курений, и, протянув над ним
руки, мы с Суил читаем молитвы. Суил запнулась, глядит на священника,
ожидая подсказки, а Эргис лихо подмигивает мне. Вот уже красный шнур
связал наши руки, и звучат последние, самые главные, слова обряда:

- Отныне путь ваш един, и судьба ваша едина. В беде и в радости, в
веселии и в печали, на земле и на небе...

А потом мы скачем по спящему городу; радостен гулкий стук копыт, эхо
мечется в щелях улиц. Сквозь ночь, сквозь тьму, сквозь средневековье
мчимся мы, и город, и мир, и счастье принадлежит только нам.

А вот и дом Баруфа. Я спрыгиваю на землю, снимаю с седла Суил, несу
ее по лестнице, и сердце ее так громко, так часто и тревожно стучится
прямо в мое.

Я без стука зашел в кабинет Баруфа - вольность, дозволенная немногим,
- и он поднял от бумаг измученное лицо.

- А, молодожен! Как дела?

- Лучше, чем у тебя.

- Пожалуй, - сказал Баруф и осторожно тронул красные от бессонной
ночи глаза. - Не хотелось тебе мешать, но время... Давай кончать с
лагарскими делами.

- К вашим услугам, сиятельный аких!

- Тогда приступим, благородный гинур.

- Самое смешное, что это правда. Разбирал бумаги после смерти
родителей и наткнулся на любопытный документ. Оказывается, последний
император пожаловал моему прадеду, главе Судейской коллегии, потомственное
дворянство за особые услуги. Ну, и услуги, наверное, если даже мой отец
предпочел не вспоминать о своем гинурстве!

- Нужен дворец, достойный твой милости?

- Обойдусь.

Мы поработали пару часов, потом Рават принес на подпись бумаги, и я
отошел к окну. Город жил, как ни в чем не бывало: толкался, гремел,
голосил, перемешивал в каменной темноте людскую гущу. Квайр ничем не
удивишь...

- Тилам!

Я оглянулся. Баруф был уже один.

- Тилам, - спросил Баруф раздраженно, - ты можешь не делать
глупостей?

- А что?

- Какого дьявола ты косишься на Равата?

- Вернемся-ка к Лагару, сиятельный аких.

Он молча взглянул мне в глаза - и уступил.

- Ладно. Пункт о восстановлении Карура.

- Пока можешь забыть. Отложен.

- Как же тебе удалось?

- Удалось. Дальше.

- Двадцать кассалов, статья "Особые расходы".

- Замаскированный подарок Тубару. Купил в его элонском поместье
триста коней для войска. Старик доволен.

- Переплатил?

- Не очень. Трехлетки, гогтонская порода. Эргис сам ездил отбирать.

Мы работали, а время летело; не дошли до последних пунктов, а из
ближнего храма уже протрубили к молитве.

- Хватит, - сказал Баруф и закрыл глаза. - Отлично сработано, Тилам.
Эту дыру мы залатали.

- Значит, пора опять в печку?

- Пора, - сказал он устало. - Да ты ведь и сам все знаешь.
Контролируешь ситуацию не хуже, чем я.

- Нет, Баруф, - ответил я грустно, - только наблюдаю.

- А то?

- Я бы убрал от тебя Равата.

- Чем он тебе мешает?

- Мне?

- Да, тебе.

- Тем, что всех от тебя оттеснил. Ты остался почти один, Баруф. Тебе
это нравится?

- Нет. Но это неизбежно.

- А то, что он делает за твоей спиной?

- А ты уверен, что за спиной?

- Тем хуже. Эти подонки, которых он подобрал...

- Я сам вышел из грязи, Тилам, и грязи не боюсь. У меня нет причин не
верить Равату. Он достаточно предан мне.

- Преданность честолюбца? Боюсь, это товар скоропортящийся!

- Может быть, - сказал он устало, - но, кроме Равата, у меня нет
никого. А он - неплохая заготовка для правителя.

- Тень святого Баада тебя не пугает?

Он ответил не сразу. Заглянул в себя, взвесил, просчитал - и покачал
головой:

- Мне не из чего выбирать. Если бы я мог надеяться, что проживу еще
хотя бы пять лет. Если бы я мог рассчитывать, что ты переживешь меня.
Слишком много "если", Тилам. Остается только Рават. Святой Баад или аких
Таласар, но он сделает то, что я наметил, и удержит Квайр.

- А народ?

- Ты опоздал с этим вопросом. Мы уже повернули колесо.

Да, мы уже повернули колесо, и народ будет драться до конца. Они
осознали себя народом. Речь идет не о политическом, а о физическом
существовании, и мне больше нечего сказать...

- Хорошо. Последний вопрос. Что хуже: Садан или Араз?

Он вздрогнул, как от удара, но ответил спокойно:

- Араз. - Значит, Садану есть к чему стремиться?

Он пожал плечами.

- Я сделаю для Садана все, что можно, но не больше.

- Значит, ничего.

- Скорей всего, так.

- Тогда до завтра, - я повернулся, чтобы уйти, но он окликнул меня:

- Тилам!

- Что?

- Пожалуйста, будь осторожней! Если я останусь один - как-то смиренно
он это сказал; горькая нежность была в его взгляде и потерявшем твердость
лице. И та же самая горькая нежность взяла мое сердце в жесткие лапы и
сжала горло шершавой тоской. И стало неважно, кто из нас прав, важно лишь
то, что пока мы вместе...

- Не беспокойся, - ответил я мягко, - у меня еще без малого год.

Мы с Суил обманули охрану и сбежали за город вдвоем. Дальше, все
дальше вдоль реки, и уже только наши следы бегут по сырой земле.

А река разлилась. Злобно ворча, она тащит ветки, подмытые где-то
деревья и всякий весенний хлам. Она забросала весь берег дрянью и
заплевала желтой пеной, злясь на наше неуместное счастье.

А небо синее до испуга, пушистые шарики на ветвях, и глаза у Суил
совсем голубые.

- Ты меня правда любишь?

Смеется и обнимает за шею.

- Не верю! Я старый и противный.

- Ты красивый, - говорит она серьезно. - А я?

- Как солнце!

- Ой, грех!