широкой багровой полосой, а на этой полосе стояла моя бабушка, умершая
давно или совсем недавно, смотря как считать, и произносила ласково и
грустно: "Ну вот, мой птенчик, мы увидимся уже скоро... Еще чуть-чуть, и
увидимся". Душу сковал холод: я знал, что это мое сумеречное сознание
создает эту картину. Мы не увидимся, потому что бабушка давно мертва и
рассыпалась в пыль. Это мозг строит иллюзии, чтобы я... не впал в панику?..
не заметался в животном страхе?.. не знаю... Поглощая фигуру бабушки, начал
возникать свет, яркий и всесжигающий, я начал твердить себе в панике,
подавляя страх, что сейчас это погаснет, сейчас это все пройдет... В полном
бессилии понимал, что это последние мгновения моей гаснущей жизни, а когда
нарастающая тьма начала сменяться странно раздробленным на мелкие
квадратики светом, будто свет проходил через рифленое стекло, я сжался
весь, ибо после этого света, когда в мозгу иссякают последние крупицы
кислорода и мозг гаснет, наступит то страшное небытие, когда моего сознания
не будет... а значит, не будет и меня. Никогда. Вовеки.
великая печаль растворилась в теле, пропитала каждую клетку. Да, сейчас я,
оказывается, еще жив. Ну и что? Очень скоро случится именно то, что
увидел...
пусто, позвал:
Прислушался, но только перекликаются диспетчеры на близком Белорусском
вокзале, внизу затявкали собаки, и снова только мерный стук капель.
подали к подъезду. Целую, Лена".
подошел какой-то человек и сообщил, что оба его сына умерли. Анаксагор
спокойно сказал, что всегда знал, что породил смертных. Выходит, Анаксагор
не просто знал, но и как-то сжился с этой мыслью, с этим чувством. Сжился,
покорился ему! Но я... я не хочу покоряться! Я не хочу жить, зная, что
умру!!!
лифта, потом к троллейбусу, привычный щелчок компостера, протиснулся к
хорошенькой молоденькой женщине, чьи молочные железы выпячены так, что
невольно заденешь локтем, - привычная игра в общественном транспорте,
легкий петтинг по дороге, она тоже может шаловливо и украдкой от других
пассажиров пройтись кончиками пальцев у тебя по змейке на джинсах. Все едут
с неподвижными лицами и глядя мимо друг друга, не стоит привлекать
внимания, хотя кто-то ревниво и завистливо замечает, потом остановка, с
сожалением выходишь, ощущая неудобство от скопления горячей крови в
определенном месте.
порядке, привет своим, надвигается распахнутая дверь, за ней привычный мир
с привычными людьми, что просто живут, едят, размножаются, что-то делают,
вот мой стол с кучей бумаг, стул, комп с погашенным экраном...
делать без участия разума, привычно, хотя вроде бы сложнейшие программы
поставили пару месяцев назад, и я действовал, двигался, пальцы щелкали по
клавиатуре, гонял мышкой и тыкал курсором в пиктограммы, открывал и
передвигал виртуальные объекты, совмещал, достраивал, привычно пошарил в
ящике стола и, не глядя, достал и распечатал коробочку с печеньем,
похрустел...
пробовали на ее компе новый TV-тюнер. На экране двигались цветные фигурки,
что-то выкрикивали, вздымали кверху руки, подпрыгивали, бросались друг
другу на шеи.
разыгрывали в лотерею пять пней и одну иномарку. Я думал, брехня, а они в
самом деле вон вручают выигрыш!
послать им всего червонец, а выиграть можно иномарку! Мерс или бээмвэ!..
Как ты, Егор? Попробуем поймать удачу за гриву? Или хотя бы за хвост?
отдаться ли разумоносителю, когда он будет отвечать за меня привычно и
округло, или же вякнуть что-то самому.
Вдвоем. Больше. Шансов.
одинаковые. И мы с тобой выберем: ты - один, я - другой. Больше шансов.
бабами завязать - и можно в гроб.
страшной трезвости обдало холодом. На самом деле уже вытянул счастливейший
билет, и это просто невероятный случай, что он достался мне. Даже по теории
вероятностей. Только один счастливый билетик на триста пятьдесят миллионов!
На котором было написано - жизнь. Все остальные - смерть, гибель. Да что
там один из трехсот миллионов... Намного, намного больше. Один из многих
миллиардов.
раз триста миллионов - как минимум! - на самом деле намного больше,
сперматозоидов. Только один сумел внедриться в яйцеклетку, тут же захлопнул
все двери и окна, укрепил стенки. Остальные, постучав лбами об отвердевшие
стены, погибли. А тот, кому посчастливилось, развивался, рос и в конце
концов развился настолько, что начал самостоятельную жизнь. А потом его
оторвали от пуповины, он получил имя... Это был я.
триста-пятьсот миллионов носителей жизни, но все погибали. У них не было
даже шансов. И лишь только один раз им дали шанс. Я был в том счастливом
забеге, где участвовали триста-четыреста миллионов участников. Если бы
первым к яйцеклетке добежал другой, то меня бы не было. Никогда.
остальное - дым, пар, одинокий атом во Вселенной... А подумать только, меня
могло не быть!.. Не быть! Как это - не быть?
странные кольца, пятна, а это уже что-то, затем вообразил себя без рук, без
ног, без тела... Труднее всего было вообразить себя без чувств, без
мыслей...
колотилось как ошалелое, всхлипывало. В груди сипело, как старый насос.
Весь организм судорожно доказывал, что он есть, что живет, что не умер.
Смерть сама по себе не страшна - страшно то, что это уже навсегда. Холод
проник во внутренности, начал подниматься ледяной волной. Я чувствовал себя
сосудом, что заполняется черным отчаянием. В голове стучат молоточки, там
жар, но никакой жар не остановит эту волну ледяного холода.
не быть... Ни кем быть, а вообще быть. Никогда... Я умру, исчезну
навсегда....
существа с белыми лицами - все повернуты в мою сторону. Одно встало со
словами:
мазнуло прохладной лапой свежего воздуха. Я сумел опуститься на стул, не
промахнувшись, но руки дрожали, во мне жил черный ужас и страх перед
состоянием, к о г д а м е н я н е б ы л о.
особь, половозрелая самочка. От нее тугими волнами идет запах гормонов.
декабрь?
расписание повесили!
вздрагивало, череп трещал, словно ломались черепки на холоде. Чувствуя, что
эта чернота вот-вот затопит целиком, я ухватился за первое же, что пришло в
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия
Зыков Виталий