Чтение 29–й страницы книги ~Жрецы~

подпирающие сочащееся гнойными язвами звезд небо, кружащие по равнине
великаны - и Олимпийские боги, обрушивающие на врага всю мощь Семьи, уже
понимая и принимая свою обреченность...

Ложь.

А правда - вот она.

Дети играют в куклы.

Дети ломают куклы.

Ификл смотрел на Гигантов и понимал - перед ним братья и сестры
Геракла, маленькие Алкиды, насильно зачатые на перекрестке многих великих
замыслов; вот она, вторая, удачная попытка, вскормленные жертвами уроды,
сами себе жрецы и боги, безумные в полной мере, ибо никогда не имели они
своего Ификла, который бы держал их, не отдавая во власть заплесневелого
безумия Павших - и эти маленькие существа теперь уже все время живут в
вечном Тартаре, питаясь душами бессмертных, которых сами себе приносят в
жертву.

Никогда не терзаясь содеянным; даже не зная, как это бывает -
терзаться.

А поодаль стояли и с ленивыми усмешками переговаривались
Одержимые-няньки.

Подлинные родители Гигантов.

В отличие от Амфитриона-лавагета и близнецов-Амфитриадов - счастливые
дети и счастливые родители.

Счастливые своим уродством.

...потому что покалеченные дети-выродки не виновны в своем уродстве,
но мне страшно подумать, что будет, если на плечах безумных детей-Гигантов
на небо взберутся безумные жрецы-Одержимые из Салмонеева братства. Боюсь,
вся Эллада превратится тогда в один огромный жертвенник. Ты обещаешь мне?

- Обещаю, - не вытирая слез, прошептал Геракл, словно тень
несчастного ойхаллийца в Аиде могла его услышать, и поднял лук.

Такие дети не должны жить.

И не только - дети.

Первая стрела пропала даром - Ификл целился в призрачного колосса,
разорвавшего пеплос на кричащей и размахивающей копьем Афине - но уже
вторая стрела, посланная в реального ребенка, со слюнявой улыбкой идиота
рвущего покрывало на своей насмерть перепуганной и оттого смертной теперь
забаве...

Уже вторая стрела безошибочно нашла свою цель.

Потом Ификл сбежал вниз по склону и помог забраться обратно Афине -
Промахос растеряла сейчас все божественное высокомерие, став похожей на
просто близкую к истерике девушку, каких двенадцать на дюжину, да еще в
разорванной одежде, измазанной флегрейской сажей.

Вот в этот самый момент рядом с ними свистнула дубовая стрела со
светло-сизым оперением.

Эврит-лучник выругался - порыв Ификла был настолько неожиданным, что
бывший басилей промахнулся чуть ли не впервые за обе своих жизни - и
продолжил привычную работу.

Следующая посланная им стрела со звоном ударилась в щит, вовремя
подставленный опомнившейся Афиной.

Третью постигла участь предыдущей.

Теперь Афина точно знала, что ей надо делать. Ей, богине-воительнице,
надо прикрывать этого смертного Мусорщика... героя... брата - ибо от него
и только от него зависит исход Гигантомахии.

Отец был прав во всем.

Его живая молния бесподобна.

Богиня засмеялась, когда Мусорщик поразил еще одного, а потом -
третьего Гиганта; она погрозила Флегрейским Пустошам, забывшись в
упоении...

И стрела Эврита-лучника, не умеющего прощать чужих ошибок, пронзила
открывшееся бедро Ификла.

Опомнившись, Афина мигом присела рядом с упавшим на колено
Мусорщиком, скрипевшим зубами от боли; богиня закрыла раненого щитом,
проклиная себя за оплошность.

Все поплыло перед глазами Ификла - съеживающиеся и вновь вырастающие
боги с Гигантами, гнойные бельма истерзанного неба, вихри пепла,
вздымающиеся над равниной - потом резкость взгляда вернулась к нему, и он
увидел.

Справа к их холму деловито спешили человек двадцать Одержимых-нянек -
и все они были вооружены.

Расчет уродливого лучника, ранившего Ификла, был безошибочен: если
богиня хоть на миг отвлечется на Одержимых-нянек, Флегрейский стрелок не
упустит своего шанса и добьет утратившего подвижность Геракла.

А Гиганты довершат остальное.

Но боль в простреленном бедре неожиданно отступила, уменьшаясь вдвое,
невидимая прохладная волна плеснула внутри, омыв изрезанный берег; и Афина
удивленно посмотрела на улыбавшегося Мусорщика, только что явственно
шепнувшего: "Ты - это я..."

Поэтому мудрая богиня не сразу увидела, как на полпути от них до
отряда Одержимых запульсировало переплетение стеклянистых паутинок
открывающегося Дромоса, и из него возникли двое с мечами в руках.

Воин в знакомом конегривом шлеме, сверкающий полным боевым доспехом,
и спокойный сосредоточенный мужчина с седыми висками.

Арей-Эниалий и Геракл.

А девушка со щитом все переводила взгляд с одного брата на другого, с
Алкида на Ификла, с Геракла на Геракла; и в глазах Промахос, в
бесстрастных глазах богини пойманной птицей билось потрясение.

- Алкид, Одержимые - твои!..

Ификл не знал, выкрикнул ли он это вслух или только подумал, но Алкид
коротко кивнул, указал богу войны на уродливого лучника - и понесся вниз
по пылящему черным пеплом склону навстречу вооруженным людям.

А Арей-Убийца ответил своему несостоявшемуся возничему таким же
коротким кивком и рванулся к странному подростку, накладывавшему на тетиву
очередную стрелу.

...Ификл видел, как брат его смертоносным вихрем ворвался в
нестройную толпу Одержимых, и ему почему-то подумалось, что сейчас Алкид
похож на гекатонхейра, восставшего из недр Геи Сторукого, которому все
равно, кто перед ним - люди, боги, титаны, гиганты, Павшие...

Он видел, как выскочивший из клубов пепла Дионис-Пьяница вышиб своим
тирсом лук из рук подростка-стрелка, а сверкающий меч набежавшего бога
войны вспорол живот обезоруженного противника.

И бронзовый наконечник стрелы Ификла, смоченный лернейской ядовитой
желчью, указал на кипящие Флегры.

Геракл дал слово.

Такие дети не должны жить.

И не только - дети.

Эврит Ойхаллийский знал, что битва проиграна.

И еще он знал, что умирает.

Боли он уже не чувствовал, глаза застилала багровая пена, в ушах
нарастал оглушительный звон...

Непослушной, немеющей рукой Эврит нащупал за пазухой короткий, остро
отточенный нож и, прошептав пересохшими губами нужные слова, с улыбкой
перерезал себе горло.

Насмерть перепуганные жители Коса жались к родным скалам и, пятясь от
взбесившегося Иолая, шепотом проклинали наследственное безумие Персеидов.

Гребцы с уцелевших кораблей - те выглядели малость поприличнее,
видимо, стесняясь уподобляться захолустным косцам; но и они старались
держаться подальше от возницы Геракла, которому ударила в голову жара,
ярость, усталость или все сразу.

И впрямь: Иолай, как пойманный в тенета хищник, метался туда-сюда
возле высокого скального разлома, принюхиваясь, время от времени резко
поворачиваясь и рыча от злости - словно надеялся обнаружить кого-то,
прячущегося за спиной, и никак не мог уловить нужный момент.

- Др-рянь! - хрипел Иолай, страшно оскалясь, и лицо его в этот миг
становилось таким безнадежно старым, что невольные зрители вздрагивали и
беззвучно призывали богов - кому какой больше нравился.

- Др-р-ромос! Я же чую - здесь! Откройся, мразь!.. Откройся! Врешь,
прошибу!..

Стоявшему ближе прочих Лихасу уже и в самом деле начало казаться, что
у разлома, чьи края поросли плесенью и белесо-зеленым лишайником, что-то
есть: воздух начинал стеклянисто дрожать, зыбкое марево сплетало
отливающие черным нити... но стоило парню вглядеться повнимательней, как
все исчезало.

Скала себе и скала; трещина себе и трещина.

Камень, плесень, лишайник.

Остров Кос.

- Они забрали моих мальчиков, - вдруг устало прошептал Иолай, набирая
полные пригоршни зернистого песка и посыпая свою всклокоченную голову. -
Забрали! Обоих! Как лошадей... на скачки... скачки...