Чтение 29–й страницы книги ~Пятое измерение~

рассматривать свои варианты так: ага, это я упустил, надо учесть и в
следующий уж раз... а вот здесь я выгадал, молодец!.. а этого надо бы
избежать... то есть все новое подчинят старым целям. Но постепенно
вариаисследование поднимет их над миром, отрешит от расчетов и выгод, от
напряженной суеты. Изменятся цели человеческого существования. Как? Я не
знаю.

Единственный пока "практический выход" это то, что я предупредил Сашку
о бромиде бора. Что же, и дальше мне, подвергая себя реальным опасностям,
спасать его от опасности в большой степени мнимой?

Как сказано у Гоголя: "С одной стороны, пользы отечеству никакой, а с
другой... но и с другой стороны тоже нет пользы!"

Сижу в темноте локти на коленях, лицо в ладонях. Я не испуган, нет. Я в
смятении.

ГЛАВА XII. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вероятность того, что пуговицы на штанах расстегнутся, намного
превосходит ту, что они сами застегнутся. Следовательно, застегивание штанов
процесс антиэнтропийный. С него начинается покорение природы.

К. Прутков-инженер, Мысль No 111.

Музыкальный сигнал перехода. Не наш сигнал, что-то скрипично-арфное,
подобное дуновению ветра над кронами деревьев. Вскакиваю, оборачиваюсь
смутный силуэт человека в кресле. Сашка? Включаю свет.

О боже, Люся моя возлюбленная. Моя жена. отбитая у Стрижевича, его
вдова, к которой ушел от Лиды... женщина, которую я упустил почти во всех
вариантах. Но там, где не упустил, у нас любовь, какой у меня не было и не
будет.

Ты? Почему ты здесь?

Сейчас я озадачен, и, если честно, не очень рад встрече: помню, как
давеча рассматривал себя в зеркальце гальванометра. Рожей не вышел я сейчас
для встречи с ней. Для тех вариантов.

Она непринужденно сходит с помоста. Тяжелые темные волосы уложены
кольцами. На Люсе серая блуза в мелкую клетку, кремовые брюки все по фигуре
и к лицу. На широком отвороте блузы какой-то то ли жетон, то ли значок:
искрящийся в свете лампы параллелограмм, длинные стороны горизонтальны,
внутри много извилистых линий.

Она кладет мне на плечи теплые руки, приникает лицом к груди - моя
женщина, надвариантно моя. Моя судьба.

Я боялась, что ты больше не вернешься.

Постой... погоди с лирикой-то. (Я строг, не даю себе размякнуть. Знаем
мы эти женские штучки!) Во-первых, куда я должен вернуться? Где мы вместе, я
уже есть, а где нет... тому и не бывать. Во-вторых, ты-то, ты-то сюда как
попала будто с неба?

Почти. Она глядит снизу блестящими глазами нежно и лукаво. Мы всюду
должны быть вместе. Везде и всегда.

...Снова музыкальный сигнал такой же. Скрипично-арфовый. И вслед за ним
очень выразительное "гхе-гм", произнесенное очень знакомым голосом.
Поворачиваю голову: конечно, кто же еще Сашка. Стоит, оперевшись о спинку
старого кресла, нога за ногу. голова чуть склонена к плечу. Одет не так, как
днем (да и с чего ему быть одетым так же!): в светло-коричневой куртке и
брюках, под курткой такая же, как у Люси, рубашка в мелкую клетку: над левым
карманом у него тоже пришпилен жетон-параллелограмм с мозаичными искорками и
блестящими извивами между нижней и верхней горизонталями.

Я несколько напрягся. И не из-за таких ситуаций, в которой Стриж
наблюдает сейчас меня с Люсей, у нас случались драки до крови, до выбитых
зубов. Жду, что и Люся отпрянет или хоть отстранится от меня. Ничего
подобного; спокойно глядит на Сашку, положив мне на грудь голову, обнимает
за шею рукой.

Ты, как всегда, кстати, говорю я. Впрочем рад, что с тобой все
обошлось. А то я беспокоился.

Во-первых, не обошлось, я все-таки не один раз подорвался на этих
чертовых ампулах, разбивался на мотоцикле, получал нож в сердце... и даже
погиб от легочной чумы в бактериологической войне. Во-первых, беспокоишься
ты сейчас не о том: ты увел мою женщину!

Уводят лошадь, Сашок, мягко отзывается Люся. или корову. А женщина
решает сама.

Да-да... Сашка смотрит на нас, не. меняя позы: голос у него какой-то
просветленно-задумчивый. Ты права. Если по-настоящему, то это я тебя у него
уводил. Умыкал. Только теперь увидел, насколько вы пара. Смотритесь, правда.

Мне эта сцена уже кажется излишне театральной. Какие-то трое задуманных
положительных персонажей из отлакированной до блеска пьесы. Во мне
пробуждается злость. Отстраняюсь от Люси.

Послушайте! Можете вы толком объяснить... Если ты ты! столько раз
погибал, то почему ты здесь? Почему знаешь об этом? И Люся откуда взялась?
Что все это значит!

Тупой, говорит Стриж нормальным своим голосом, тупой, как валенок.
Каким ты был... И он красноречиво качает головой.

Ну зачем так вступается Люся Просто человеку, когда он поднимается на
новую ступень познания, всегда сначала кажется. что он уже на вершине.
Алешенька, милый, почему ты считаешь. что Нуль-вариант... или, точнее,
Нуль-центр только один в многомерном пространстве?

А?.. Ага! Я смотрю на них во все глаза.

Ротик закрой, простудишься, заболеешь. говорит Сашка. ...Вот теперь мне
понятно и их появление, и одежда с намеком на униформу, и эти жетоны. Я
смотрю на Люсю: она та, да не та, к которой я летал вчера на биокрыльях,
какую знал во всех вариантах. Та обычная женщина, неразделимо привязанная
чувствами (любовью, заботами, опасениями) к окрестному миру; когда нежная,
ласковая, страстная, а когда это и я знаю, и Сашка как застервозничает, не
дай бог, не подступишься. Эта свободней, содержательней, одухотворенней:
больше ясности в лице и в голосе.

И Сашка... Сейчас он вернулся к принятому у нас в общении тону но это
больше для меня, чем для самовыражения. Я замечаю отсвет больших пространств
на его лице, тех самых вселенских просторов. Ясно, из каких вариантов они
оба прибыли. И та жизнь, то бытие для них нормально.

Порядок, говорит Сашка, сходя с помоста. Он дозрел. это видно по его
лицу. Да, Кузичка, да. И что ваш Нуль-вариант исчерпал себя, сходит на нет,
это ты тоже правильно понял. Будем приобщать тебя к нашему.

Зачем?! Я пожимаю плечами. Это ведь до первого сна. а в нем я скачусь
обратно сюда. Душу только растравлю.

Начинается!.. Стриж выразительно вздыхает. Нет я с ним не могу. Люсь.
попробуй ты'

Алешенька. Она гладит меня по волосам жестом почти материнским, глаза
немного смеются. Ну, ты действительно абсолютизируешь. Наши предки когда-то
на четвереньках гуляли и все в шерсти. Сон из того же атавистического
набора. Ты перейдешь с нами туда, где люди непрерывно владеют сознанием.
Решайся, а?

...Под все эти захватывающие события и разговоры незаметно прошла
короткая летняя ночь. Небо за домами светлеет, розовеет.

Собственно, я с первого Сашкиного слова уже решился и согласился а
кочевряжился только потому, что иначе же и согласие не имеет веса. Пусть
чувствуют.

А как там насчет пожрать? спрашиваю. Это не считается пережитком? А то
я голодный, как черт.

Люся смеется:

Бедненький!

Так с этого и начнем, говорит Стрижевич, подталкивая меня к двери.
Пошли.

Куда?

На Васбазарчик пить молоко.

А... потом вернемся?

Там видно будет.

И Люся улыбается несколько загадочно.

Дальше расспрашивать мне не позволяет самолюбие. На базарчик, так на
базарчик.

Мы выходим из лаборатории, спускаемся к выходу, минуем Матвеича,
который похрапывает в кресле в сладком утреннем сне. Идем по Предславинской
в сторону восходящего за домами солнца.

Вольное торжище, существующее, вероятно, со времен Кия и Хорива,
Васильевский базар встречает нас разноголосым шумом. Здесь же людно, пыльно,
злачно. Домохозяйки со строгими лицами снуют около дощатых прилавков. В
молочном ряду толкутся работники, наскоро жуют, запивают молоком купленные в
киоске рядом булки. Мы тоже покупаем по булке. Наш приход вызывает среди
молочниц оживление:

А ось ряженка, хлопци!

А ось молочко свиже, жирне, немвгазинне!

Та йидить сюды, вы ж у мене той раз купувалы! Мы здесь свои люди.