лопаться прочнейший скафандр, даже гравитатор не преодолел железного
объятия мохнатых ног чудища. И если бы товарищ не бросил свой
стереоаппарат и сам не схватился за бластер, забава могла бы окончиться
трагически.
стереофильма: хищные ветви будут рвать и ломать его столь же яростно, как
это делали ноги арана. И разница будет лишь в том, что у арана всего
восемь ног, а у дерева сотни ветвей и веток. Он уже ощущал, что в тело
впиваются колючки, но это было ложное ощущение. Его опутывали, не давали
подняться, но не рвали на части, не впивались мертвыми остриями в живое
тело. Он был как бы в сети - странной сети, шевелящейся, ползущей,
хватающей, но не терзающей. С минуту он остро страшился, что его и
дилонов, опутав ветвями, куда-то потащат, но и тащить дальше самого дерева
было некуда; и похитить их не стремились так же, как не стремились и
разорвать: лишали движения, придавливали к почве - и только!
понял и и другую страшную истину. Все деревья в этом безумном лесу были
вампирами. Это предположение было первым - и оно оказалось правильным. Но
здесь - и во время схваток меж собой, и сейчас, опутывая и сжимая три
тела, - сучья пили не кровь, не соки организма, а физическое его время. И
мгновенно вспыхнула мысль, что если он немедленно не придумает отпора, то
не пройдет и десятка минут, как и он, и оба дилона превратятся в нечто без
собственного живого времени - во вневременные окаменелости, которым
безразлично, сейчас они, тысячу лет в прошлом, или тысячу лет в будущем.
Ибо из его жил, из его крови, костей, из самого его мозга, секундами и
минутами, как каплями крови, вытекает самое животворящее, самое важное,
чем он обладает, - физическое время бытия. Вот чего так страшились
лохматые обезьяноподобные хавроны, старательно обходившие этот лес: здесь
и растения, утратившие собственное жизненное время, уже почти
вневременные, исступленно, яростно вырывали у всего, что пока было во
времени, а не вне его, остатки живых секунд, минут и часов.
выискивая секунды опережения, чтобы пробежать мимо древесных вампиров в их
близком будущем, а не в прошлом. Но в будущее он не проскользнул, он
схвачен и опутан в настоящем. И если снова выиграет еще недавно столь
спасительные четыре секунды, то для них не хватит свободного пространства.
Не то что за четыре секунды, но и за четыре минуты он не выберется из этой
чащобы навалившихся, ползающих по его телу, жадно прилипающих ветвей. И
почти нечеловеческим усилием выдернув руку из перехлеста веток, Аркадий
переключил хроногенератор на обратный ход.
счета он не знал, но в минутах не сомневался. И быстро почувствовал
перемену в борьбе с вампирами. Только что все тело томило, из него что-то
высасывалось настойчиво и беспощадно: ветви не кололи кожу, не рвали
мышцы, но как бы сливались с телом, становились его частями - как язва,
губящая организм, всегда часть этого организма, а не внешняя сила. И вот
сразу оборвалось отвратительное слияние. Ветви скользили по его телу,
отыскивая и не находя соединения. Он был для них как бы смазан жиром, не
дающим зацепок. Ибо они существовали в настоящем, а он еще пребывал в
прошлом, они хватали его теперешнего, а он отстоял от теперешнего на
несколько минут назад, его сейчас еще не было, хотя реально он уже был -
но не для них.
гибели в близком будущем отнюдь не избавился. Он продолжал жить, его время
шло - и с каждой пройденной секундой прошлое приближалось к настоящему, он
не мог вечно пребывать в нем - на это не хватило бы энергии тысяч
карманных хрономоторчиков. Одни могучие генераторы "Гермеса" могли бы
обеспечить полную отстраненность от настоящего. Но где он, "Гермес"?
Аркадию не понадобилось вспоминать инструкции хрононавигаторов, они всегда
стояли в памяти, и среди них одна, единственная в этот миг важная: "Сдвиг
времени не дает гарантий ухода из опасного места, если не сочетать его с
перемещением в пространстве". Аркадий рванулся вперед. Он еще оставался в
прошлом, но устремился в будущее, не оставляя врагу ни одного мгновения
настоящего.
дилона, - извивался, отталкивался от неровностей почвы, цеплялся ногами и
телом за каждый бугорок. Шапка накрывших их ветвей становилась все реже, в
ней виднелись просветы. Он исступленно полз к просветам, а когда дополз до
открытого простора - не остановился, не отдохнул, не встал, а все
продолжал ползти, таща обоих дилонов.
и, закрыв от бессилия глаза, судорожно и жадно дышал, пытаясь восстановить
силы. И еще не надышавшись, потерял сознание. А когда сознание воротилось,
оно было спутанным и неполным: мутные ощущения, такие же мутные мысли,
неопределенные желания чего-то - Аркадий никак не мог сообразить, чего же.
Одно он понял раньше остального - надо встать, надо убедиться, что не
надвигается новая беда. Руки приподняли туловище, но ноги не удержали. Он
снова упал, набираясь сил и как-то безучастно удивляясь, почему силы не
приходят. Он прошептал вслух - ему казалось, что он говорит очень громко:
Отдохну еще минутку, и хватит.
Ланны и плакала. Наверно, она еще что-то говорила мыслями, но мысли до
него не доходили, а плач ее, очень похожий на человеческий, хватал за
душу. Аркадий подполз к дилону. Он плохо видел, неожиданная картина не
входила в сознание - смутное видение из другого мира. Перед ним лежал
опавший всем телом, иссохший, маленький старичок. Ланна должен был
постареть от тяжких испытаний, он и раньше уже походил на Старейшин, а не
на молодого Сына Различников. У него пострадала одна рука, она не могла
удлиняться, но другая была здоровой. А старик, лежащий на каменистой
почве, раскинул две одинаково сухие крохотные ручки, он весь был крохотный
- вовсе не тот дилон, что звался Ланной. И мордочка, такая живая и
выразительная у Ланны, у этого была уродлива и много меньше. Но тем же
смутным сознанием Аркадий установил, что перед ним именно его добрый
товарищ, милый юный мыслитель, внезапно катастрофически одряхлевший,
уходящий из бытия, если уже не ушедший.
смог защитить! Все твое жизненное время высосали. Нет тебя больше, Ланна!
глубоко запавшие глаза, медленно скосил их на Салану, так же медленно
обратил на Аркадия. В глазах не было ни мысли, ни чувства, они были
безучастны к окружающему, они, отрешенные, уже ничего не выражали. Но
Ланна три раза - все медленней, все с большим усилием - переводил взгляд с
Аркадия на Салану. И Аркадий понял, что хотел передать этим последним в
своей жизни движением уже потерявший способность генерировать свои мысли
дилон.
погибну в этом проклятом лесу, как погиб ты, либо выберемся оба.
слышать. На груди недвижимого Ланны тихо плакала его подруга. Аркадий лег
рядом с ним, вытянул ноги, закрыл глаза. Позади, уже ощутимо ниже зенита,
две недобрые звезды, Голубая и Белая, очень медленно - им некуда было
торопиться, они пребывали в вечности - преследовали одна другую. Аркадий
набирался сил. Силы возвращались медленно, но он уже ощущал их слабый
прилив.
Салану в сторонке на обезображенный правый бок, чтобы она могла видеть
умершего друга, и стал собирать камни. Он клал их вокруг мертвого тела и
на него, пока не возник холмик. Потом подошел к Салане и наклонился над
ней.
визжала. Аркадий услышал в ее тихом визге такую мольбу, увидел в ее
незамутненном глазе такой страх и такую надежду одновременно, что его
волной охватило еще не испытанное чувство - горячая нежность к слабому
существу, молящему о помощи.
моих слов. Но это неважно. Я без тебя не уйду. Сейчас я подниму тебя и
крепко обниму, а ты тоже крепко обними меня, и мы пойдем вместе. До
полного спасения вместе! Верь в это так же, как я сам в это верю. Нет - не
верю, Салана, ибо верят в то, чего не знают, - а я знаю, я твердо знаю -
скорей умру, чем оставлю тебя!
здоровом глазу пропал страх. Он поднял ее, обнял обеими руками, она
обхватила левой рукой шею, уткнулась правой щекой в плечо. Он чувствовал,
как расслабилось ее тело: она доверилась его воле - маленькое создание
покоилось на груди защитника.
чернел погибший лес - опасный лес, еще не ушедший во вневременность и в
последней судороге существования пытающийся оживить себя крохами чужого
жизненного времени. Впереди проглядывались разбросанные стволы бывших
деревьев - их теперь можно было не опасаться. Он шел к ним, осторожно
переставляя ноги, чтобы не наткнуться на бугорок или яму.
Мысли не вспыхивали, а медленно вырисовывались: он не постигал уже
родившуюся мысль обычным мгновенным знанием, а как бы всматривался со
стороны в какие-то возникавшие в сознании надписи, и лишь после этого они
становились ясными. И ноги потеряли устойчивость, он не был уверен в их
крепости. Ему все казалось, что если он сильно топнет ногой, то она
согнется, как резиновая, или переломится, как высохшая тростинка. Надо
было проверить, так ли это это - без проверки он не мог доверять ногам
Ильин Андрей
Корнев Павел
Круз Андрей
Каменистый Артем
Мороз Александра
Громыко Ольга