рым она протягивала бумажный мешочек с пирожными, множество мелких чер-
точек, мелких событий, мелких проявлений любви, ее слова, оттенки голо-
са, знакомые движения, морщинки у глаз, когда она смеялась, и как она
отдувалась, когда усаживалась.
"Она умерла", - и вдруг весь страшный смысл этих слов открылся ей.
Она не будет больше двигаться, говорить, смеяться, никогда больше не бу-
дет сидеть за обедом напротив папеньки, не скажет больше: "Здравствуй,
Жаннета!" Она умерла!
будет видеть. Да как же это возможно? Как возможно, что не станет ее ма-
мы? Этот дорогой образ, самый родной, знакомый с той минуты, как впервые
раскрываешь глаза, любимый с той минуты, как впервые раскрываешь
объятия, это великое прибежище любви, самое близкое существо в мире, до-
роже для души, чем все" остальные, - мать, и она вдруг исчезнет. Всего
несколько часов осталось смотреть на ее лицо, неподвижное лицо, без мыс-
ли, а потом ничего, ничего, кроме воспоминания.
ими руками в простыню, она уткнулась головой в постель и закричала душе-
раздирающим голосом:
она вскочила, подбежала к окну глотнуть свежего воздуха, иного, чем воз-
дух близ этого ложа, чем воздух смерти.
покое, убаюканные нежными чарами луны. Крупица этой умиротворяющей ласки
проникла в сердце Жанны, и она заплакала тихими слезами.
ухаживала за ней, больной.
о стены, носился из конца в конец комнаты. Жанна отвлеклась его гулким
гудением и подняла глаза, чтобы посмотреть на него; но удалось ей уви-
деть только его блуждающую тень на белом фоне потолка.
другой слабый звук, вернее - еле слышный шорох. Это продолжали идти ма-
менькины часики, забытые в платье, брошенном на стул в ногах кровати. И
полуосознанная параллель между той, которая умерла, и этим неостановив-
шимся механизмом вызвала внезапную острую боль в сердце Жанны.
ло мучительно страшно провести здесь целую ночь.
жизни - Розали, Жильберта, разочарования сердца. Значит, все на свете
только горе, мука, скорбь и смерть. Все обманывает, все лжет, все зас-
тавляет страдать и плакать. Где же найти немножко радости и покоя? Долж-
но быть, в другой жизни! Когда душа освобождается от земных испытаний.
Душа! И она задумалась над этой непостижимой тайной, вдаваясь в поэти-
ческие вымыслы и тотчас опровергая их другими, столь же туманными гипо-
тезами. Где же была теперь душа ее матери? Душа этого недвижного и око-
ченевшего тела? Может быть, очень далеко. Где-то в пространстве. Но где?
Испарилась, как аромат засохшего цветка? Или летала, как невидимая пти-
ца, вырвавшаяся из клетки?
лась с зародышами, готовыми прорасти? А быть может, она очень близко?
Тут, в комнате, возле покинутого ею безжизненного тела? И Жанне вдруг
почудилось какое-то дуновение, словно касание бесплотного духа. Ее охва-
тил страх, такой жестокий, нестерпимый страх, что она не смела пошеве-
литься, вздохнуть, оглянуться. Сердце у нее колотилось, как во время
кошмара.
каться о стены. Она вздрогнула всем телом, но, узнав знакомое жужжание,
сразу же успокоилась, встала и обернулась. Взгляд ее упал на бюро, укра-
шенное головами сфинксов, где хранились "реликвии".
эту ночь последнего прощания старые письма, дорогие сердцу покойницы,
как она стала бы читать молитвенник. Ей казалось, что тем самым она ис-
полнит некий священный долг, проявит поистине дочернюю чуткость и доста-
вит на том свете радость маменьке.
хотелось протянуть к ним объятия над телом их дочери, побыть с ними в
эту скорбную ночь, как будто и они горевали сегодня, создать некую та-
инственную цепь любви между ними, умершими давно, той, что скончалась в
свой черед, и ею самой, еще оставшейся на земле.
мелких пачек пожелтевших писем, аккуратно завязанных и уложенных в ряд.
постель, на руки баронессы, и начала читать. Это были давнишние письма,
которые находишь в старинных фамильных бюро и от которых веет минувшим
веком.
дальнейших стояло: "Дорогая детка", "Моя милочка", "Родная моя дочка";
затем: "Дорогое дитя", "Дорогая Аделаида", "Дорогая дочь" - в зависимос-
ти от того, были ли они адресованы девочке, девушке или, позднее, моло-
дой женщине.
мелочами, большими и такими обыкновенными семейными событиями, совсем
ничтожными для посторонних: у папы лихорадка; няня Гортензия обожгла се-
бе палец; кот Мышелов подох; срубили ель справа от ограды; мама потеряла
молитвенник по дороге из церкви, она думает, что его украли.
припоминала, что слышала их имена когда-то в раннем детстве.
будто проникла вдруг в заповедные тайники прошлого, в тайники маменьки-
ного сердца. Она посмотрела на простертое тело и неожиданно начала чи-
тать вслух, читать для покойницы, словно желая развлечь и утешить ее.
голову, что их следовало бы положить в гроб, как кладут цветы.
"Я не могу жить без твоих ласк. Люблю тебя до безумия".
Пертюи де Во".
он уедет. Мы пробудем часок вместе. Люблю тебя страстно".
щал твое тело в своих объятиях, твои губы на моих губах, твой взгляд под
моим взглядом. И от ярости я готов был выброситься из окна при мысли,
что в это самое время ты спишь рядом с ним, что он обладает тобой по
своей прихоти... "
ных встреч, - советы быть осторожной, и всюду в конце четыре слова: "Не
забудь сжечь письмо".
приглашение на обед, но почерк был тот же, и подпись "Поль д'Эннемар"
принадлежала тому, кого барон при каждом упоминании до сих пор звал "мой
покойный друг Поль" и чья жена была лучшей подругой баронессы.
любовником ее матери.
стряхнула бы заползшее на нее ядовитое животное, бросилась к окну и
горько заплакала, не в силах более сдержать вопли, которые рвались у нее
из горла; потом, совсем сломившись от горя, она опустилась на пол у сте-
ны, уткнулась в занавеску, чтобы не слышно было ее стонов, и зарыдала в
беспредельном отчаянии.
и она стремительно вскочила на ноги. Вдруг это отец? А письма все разб-
росаны по кровати и по полу! Что, если он развернет хоть одно? И узна-
ет... Узнает это?.. Он?..
дителей матери, и от любовника, и те, которые еще не успела развернуть,
и те, что лежали еще связанные в ящике бюро, и стала кучей сваливать в
камин. Потом взяла одну из свечей, горевших на ночном столике, и подожг-
ла эту груду писем. Сильное пламя взвилось и яркими пляшущими огнями ос-
ветило комнату, смертное ложе и труп, а на белых занавесях алькова чер-
ной зыбкой тенью выступили очертания огромного тела под простыней и про-
филь застывшего лица.
к растворенному окну, словно боялась теперь быть возле покойницы, села и
заплакала снова, закрыв лицо руками, жалобно повторяя в тоске:
она только уснула летаргическим сном и сейчас встанет и заговорит?
Уменьшится ли ее дочерняя любовь оттого, что она узнала ужасную тайну?
Поцелует ли она мать с тем же благоговением? Будет ли по-прежнему богот-
ворить ее, как святыню? Нет. Прежнее не вернется! И от этого сознания у
нее разрывалось сердце.
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Круз Андрей
Андреев Николай
Прозоров Александр