рабочем платье, с подоткнутой юбкой, с засученными рукавами и открытой
шеей, она привлекала милым проворством, приятным для глаз, а корсаж
хорошо обрисовывал ее талию, которой она, по-видимому, очень гордилась.
толстощеким и еще детски-пухлым, но свежим, как распускающийся цветок, с
красивыми, ясными карими глазами, в которых все, казалось, сверкало, с
широкой улыбкой, открывавшей прекрасные зубы; у нее были темные волосы,
изобилие которых говорило о жизненной силе молодого и крепкого существа.
нее. Чтобы забыться, он спросил бутылку шампанского и выпил всю, а после
кофе - еще две рюмки кюммеля. Перед уходом из дому он съел только ломтик
холодного мяса с хлебом, так что все это было выпито почти натощак, и он
почувствовал, как его охватил, сковал и успокоил какой-то сильный
дурман, который он принял за забвение. Его мысли, тоска и тревога словно
растворились, утонули в светлом вине, так быстро превратившем его
измученное сердце в сердце почти бесчувственное.
улегся в постель с наступлением сумерек и тотчас же заснул.
тревогу, как будто кошмар, который удалось прогнать на несколько часов,
снова подкрался к нему, чтобы прервать его сон.
него в сопровождении графа Бернхауза. "Ну вот, - подумал он, - теперь я
ревную. Почему?"
страхи и муки, пока он был ее любовником, он чувствовал, что она ему
верна, верна без порыва, без нежности, просто потому, что хочет быть
честной. Но он все порвал, он вернул ей свободу; все было кончено. Будет
ли она теперь жить одиноко, без новой связи? Да, некоторое время,
конечно... А потом?.. Не исходила ли самая верность, которую она до сих
пор соблюдала, не вызывая в нем никаких сомнений, из смутного
предчувствия, что, покинув его, Мариоля, она от скуки в один прекрасный
день, после более или менее длительного отдыха, должна будет заменить
его - не потому, чтобы она увлеклась кем-либо, но утомясь одиночеством,
как она со временем бросила бы его, устав от его привязанности? Разве не
бывает в жизни, что любовников покорно сохраняют только из страха перед
их преемниками? К тому же смена любовников показалась бы неопрятной
такой женщине, как она, - достаточно разумной, чтобы чуждаться греха и
безнравственности, наделенной чуткой нравственной стыдливостью, которая
предохраняет ее от грязи. Она светский философ, а не добродетельная
мещанка; она не пугается тайной связи, но ее равнодушное тело
содрогнулось бы от брезгливости при мысли о веренице любовников.
другого! И это будет граф Бернхауз. Он был уверен в этом и невыразимо
страдал. Почему он с нею порвал? Он бросил ее, верную, ласковую,
очаровательную! Почему? Потому что был грубой скотиной и не понимал
любви без чувственного влечения?
перед страданием. Он бежал от муки не быть любимым в той же мере, как
любил он сам, от жестокого разлада между ними, от неодинаково нежных
поцелуев, от неизлечимого недуга, жестоко поразившего его сердце,
которому, может быть, никогда уже не исцелиться. Он испугался чрезмерных
страданий, он побоялся годами терпеть смертельную тоску, которую
предчувствовал в продолжение нескольких месяцев, а испытывал всего
несколько недель. Слабый, как всегда, он отступил перед этим страданием,
как всю жизнь отступал перед всякими трудностями.
всецело отдаться страсти, как ему в свое время следовало бы отдаться
науке или искусству; вероятно, нельзя глубоко любить, не испытывая при
этом глубоких страданий.
потом встал и спустился к реке.
когда рыбак вытаскивал большую круглую сеть и расстилал ее в лодке,
мелкие рыбки трепыхались в петлях, будто живое серебро.
успокаивал Мариоля; ему казалось, что река уносит в своем
безостановочном и быстром беге частицу его печали.
липами; в гамаке он старался ни о чем не думать и только смотреть на
воду.
состоянии, и по возможности растянул завтрак, чтобы сократить день. Но
его томило ожидание: он ждал почты. Он телеграфировал в Париж и написал
в Фонтенбло, чтобы ему пересылали сюда письма. Он ничего не получал, и
ощущение полной заброшенности начинало тяготить его. Почему? Он не мог
ожидать ничего приятного, утешительного и успокаивающего из недр черной
сумки, висевшей на боку у почтальона, ничего, кроме ненужных приглашений
и пустых новостей. К чему же тогда мечтать об этих неведомых письмах,
словно в них таится спасение для его сердца?
письмо от нее?
прислушиваться к звукам, доносившимся извне. Стук в наружную дверь
заставил его привскочить. Почтальон принес только газеты и три неважных
письма. Мариоль прочитал газеты, перечитал их, заскучал и вышел из дому.
полчаса спустя настойчивая потребность уйти куда-нибудь охватила его. В
лес? Да, лес был обворожителен, но одиночество в нем ощущалось еще
глубже, чем дома или в деревне, где иногда слышались какие-то отзвуки
жизни. И это безмолвное одиночество деревьев и листвы наполняло его
печалью и сожалением, погружало в скорбь. Мысленно он снова совершил
вчерашнюю большую прогулку, и, когда ему вновь представилась проворная
служаночка из "Гостиницы Коро", он подумал: "Вот идея! Отправлюсь туда и
там пообедаю". Такое решение хорошо на него подействовало; это все-таки
занятие, средство выиграть несколько часов. И он тотчас же тронулся в
путь.
рядами белых низеньких домишек с черепичными крышами; некоторые домики
выходили прямо на дорогу, другие прятались в глубине дворов за кустами
цветущей сирени; куры разгуливали по теплому навозу, а лестницы,
обнесенные деревянными перилами, взбирались прямо под открытым небом к
дверям, пробитым в стене. Крестьяне не спеша работали возле своих жилищ.
Мимо прошла сгорбленная старуха в разорванной кофте, с седовато-желтыми,
несмотря на ее возраст, волосами (ведь у деревенских жителей почти
никогда не бывает настоящей седины); ее тощие, узловатые ноги
обрисовывались под каким-то подобием шерстяной юбки, подоткнутой сзади.
Она смотрела прямо перед собой бессмысленными глазами - глазами, никогда
ничего не видевшими, кроме нескольких самых простых предметов,
необходимых для ее убогого существования.
рук подтягивало кверху юбку и открывало широкие лодыжки в синих чулках и
костлявые ноги - кости без мяса, между тем как ее талия и грудь, плоские
и крепкие, как у мужчины, говорили о бесформенном теле, вероятно,
ужасном на вид.
г-жи де Бюрн встал перед его глазами. Он увидел ее, чудо изящества и
красоты, идеал человеческого тела, кокетливую и напряженную для того,
чтобы тешить взоры мужчин, и содрогнулся от смертельной тоски по
невозвратимой утрате.
в гостиницу, служаночка сразу узнала его и почти фамильярно
приветствовала:
сначала выпить и что съесть потом. Он советовался с ней, чтобы заставить
ее разговориться, потому что она изъяснялась хорошо, на живом парижском
наречии и так же непринужденно, как непринужденны были ее движения.
кокотки". Он спросил ее:
парижского воздуха, а в деревне я поправилась; из-за этого-то главным
образом я и приехала сюда. Так подать вам вермута, сударь?
обед получше.
Акунин Борис
Куликов Роман
Сертаков Виталий
Доставалов Александр
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман