Чтение 29–й страницы книги ~Тридцатая любовь Марины~

-- Но... это же... это же мои деньги... я... ты должна вернуть...

-- Что вернуть? -- зловеще спросила Марина, приближаясь к ней в
полумраке коридора.

-- Как... деньги... мои деньги... -- испуганно пятилась Саша.

-- Вернуть? Деньги?

-- Деньги... сорок рублей... я же вперед заплатила...

-- Вперед?

-- Да... вперед...

-- Так, деньги, говоришь?

-- Деньги... я хотела ска...

Не успела Саша договорить, как Марина со всего маха ударила ее по лицу.
Сашенька завизжала, бросилась к двери, но Маринины руки вцепились ей в
волосы, стали бить головой о дверь:

-- Вот тебе деньги... вот тебе деньги... вот... вот... вот...

Визг стал нестерпимым, от него засвербило в ушах.

Марина ногой распахнула дверь и с омерзением выбросила бывшую любовницу
на лестничную площадку:

-- Сука...

Захлопнув дверь, тяжело дыша, привалилась к ней спиной, постояла,
добрела до бесстыдно распахнутой тахты, упала лицом в подушку, еще хранившую
в белых складках запах Сашиных кудряшек.

Руки сами заползли под нее, обняли.

Марина заплакала.

Скупые поначалу слезы полились легко и через минуту она уже тряслась от
рыданий:

-- Гос... по... ди... ду... ра... дура... Плечи ее вздрагивали, перед
глазами стояло испуганное Сашенькино лицо, в ушах звенел любимый голос.

--Ду... ра... дура... прокля...аатая...

Вскоре плакать стало нечем, обессилившее тело лишь беззвучно
вздрагивало, вытянувшись среди скомканного постельного белья.

Полежав немного, Марина встала, вытерла рукавом зареванное лицо, вышла
в коридор, оделась, пересчитала деньги и хлопнула дверью так, что с косяка
что-то посыпалось...

Последнее время запои не часто посещали Марину: раза два в месяц она
напивалась до бесчувствия, пропитываясь коктейлем кз белых и красных вин.

На этот раз все существо ее подсказывало, что вино будет слабым
катализатором, и точно -- две купленные утром бутылки водки к четырем часам
сырой мартовской ночи были уже пусты и грозно посверкивали на столе среди
грязного хаоса опустошенных консервных банок, окурков, кусков хлеба и
колбасы.

Марина сидела на стуле посередине кухни, раскачиваясь и напевая что-то.
Ее волосы были неряшливо растрепаны, бретелька ночной рубашки сползла.

-- Ссуки.. -- бормотала Марина, облизвая свои посеревшие губы, --
Какие... ссуки... и я тоже... Господи... двадцать девять сук...

Она заплакала, уронив косматую голову на грудь.

-- Господи... никого не любила... блядь сраная...сука...

На душе было пусто и горько, оглушенное водкой сердце билось загнанно и
тяжело.

Марина всхлипывала, но слезы давно уже не текли, только судорога
сводила лицо.

Наплакавшись, она с трудом встала, пошатываясь, открыла холодильник. В
углублении дверцы одиноко сверкала четвертинка.

Марина вынула ее, поднесла к глазам. Свет искрился в переливающейся
водке, слова на этикетке двоились.

Она приложила четвертинку ко лбу. Холод показался обжигающим.

Так с бутылкой у лба и двинулась в комнату, больно задев плечом за
косяк.

Упав на кровать, зубами принялась сдирать белую головку.

Марина пила ледяную водку из горлышка маленькими глотками, лежа на
тахте и глядя в плавно плывущий куда-то потолок.

Пилось легко -- словно ключевая вода булькала в горле, скатываясь в
желудок. Тахта тоже плыла и раскачивалась вместе с потолком, стены
двигались, безглазый Рабин грозно смотрел со своего "Паспорта".

Сильное опьянение всегда раскалывало память, вызывая рой ярких
воспоминаний, вспыхивающих контрастными живыми слайдами: улыбающийся дядя
Володя, поправляющая шляпу бабушка, надвигающиеся из темноты глаза Марии,
исполосованная спина Наташки, неловко спешащая подмыться Барбара, громко
хохочущий негр...

-- Как все плохо... -- слабо проговорила она, приподнимаясь.

Из наклонившейся бутылки водка полилась на постель.

Голова кружилась, в висках непрерывно стучали два механических молота.

-- Все очень, очень плохо, Марина...

Неловко размахнувшись, она запустила бутылкой в батарею.

Не долетев, та упала на пол и, скупо разливая водку, покатилась к
истертым педалям пианино...

Марину разбудил телефон.

С трудом приподнявшись, не в силах разлепить опухшие веки, она нащупала
его, сняла трубку:

-- Да...

-- Маринэ, гамарджоба! -- закричал на другом конце земли прокуренный
фальцет.

-- Да, да... -- поморщилась Марина, бессильно опускаясь на подушку.

-- Маринэ! Маринэ! -- кричала трубка, -- Это Самсон гаварит!

-- Здравствуй...

-- Все в порядке, дарагая, все здэлали!

-- Что... что, не понимаю...

-- Все, все! Все в парядкэ! -- надсадно, как на зимнем митинге кричала
трубка, -- Кагда за дэньгами приедэшь?!

-- За деньгами?

-- Да, да! Кагда?

-- За какими деньгами? -- потерла висок Марина, разглядывая лужу
блевотины, распластавшуюся на полу возле тахты бледно-розовой хризантемой.

-- Ну за дэньгами, дарагая, мы же кожу запарили!

-- Аааа... -- слабо застонала Марина, вспоминая черный рулон с иранским
клеймом, -- А что... когда?

-- Приезжай сейчас! Я завтра к Шурэ еду, на полмэсяца! У меня с собой!
--А ты где?

-- Мы в Сафии, тут пьем намного! Приезжай, пасидим!

-- В какой Софии?

-- В рэстаране, в рэстаране Сафия! Знаэшь?

-- Знаю... -- устало выдохнула Марина, свешивая ноги с тахты.

-- Падъезжай к васьми, я тебя встрэчу! Я вийду! В вэстибюле! А?

-- Да, да... я подъеду. Ладно... -- она положила трубку.

Медный циферблат показывал десять минут восьмого.

С трудом приподнявшись, Марина прошла в совмещенку и, взглянув в
зеркало, пожалела, что согласилась куда-то ехать: желтая, опухшая и косматая
баба брезгливо посмотрела и прохрипела:

-- Свинья...

Ледяная вода слегка взбодрила, расческа привела в порядок волосы, пудра
и помада скрыли многое.

Подтерев пахнущую старыми щами лужу и выпив две чашки кофе, Марина
оделась и пошла ловить машину.

Добродушный и разговорчивый левак не обманул, -- без трех восемь синий
"Москвич" притормозил у "Софии", из стеклянных дверей выбежал маленький
носатый Самсон, открыл дверцу, дохнул коньяком, чесноком и табаком:

-- Здравствуй, дарагая! Пашли, пашли...

Марина вылезла, слегка укачанная быстрой ездой, с облегчением вдохнула
прохладный бодрящий воздух.

-- Пашли, пашли, Маринэ, там Володя с Варданом! Ты с Юлей знакома?

Его смуглая рука крепко держала Марину под локоть.

-- Нет, не знакома, -- пробормотала она и остановилась у стеклянных
дверей, -- Знаешь, Самсон, я... я нездорова и посидеть с вами не могу.
Тороплюсь я.

-- Как? -- удивленно заблестели черные глазки.

-- Да, да... -- как можно серьезней и тверже проговорила она,
освобождая руку.

-- Больна? -- все еще продолжал удивляться Самсон.

--Да.

-- Ну как же... ну давай пасидим...

-- Нет, я не могу. Деньги у тебя? -- спросила Марина, брезгливо
вслушиваясь в рев ресторанного оркестра.

-- А, да, да, вот, канешно, -- засуетился Самсон и через мгновенье
Марина опустила в карман не очень толстую пачку.

-- Я пойду, -- кивнула она и стала отходить от него.

-- Марин, кагда пазванить?

-- Никогда, -- твердо прогворила Марина и пошла прочь.

-- Марина! Маринэ! -- закричал Самсон, но она, не оборачиваясь, шла в
сторону центра.

Только что стемнело.

Зажглись фонари и неоновые слова над магазинами, прохожие обгоняли
медленно бредущую Марину.

Идти было легко, голова не болела, лишь слегка кружилась.

Марина знала улицу Горького наизусть -- каждый магазин, каждое кафе
были знакомы, с ними что-то было связано.

Это была улица Воспоминаний, улица Ностальгии, улица Беспомощных
Слез...

"Тридцать лет без любви", -- грустно думала Марина, глядя по сторонам,