дать отдохнуть полкам, не тревожась ратной угрозой.
знал, что-так будет. В душе он уже насладился войной, осадою Новгорода,
разореньем сел и рядков, трупами ратных, испуганными полоняниками,
бредущими в снегу, - насладился и отверг. Понял, что это не для него и ему
увидеть потухающие глаза жонок и детей, скрученные руки мужиков будет
мерзко и не в силу души. Хотя, конечно, союзным князьям зорить
Новгородскую волость было бы много прибыточнее днешнего мирного договору!
муки и боль супротивника, но, стоя над поверженным врагом в мальчишечьих
драках, всегда испытывал одно и то же - тяжкий, горячий стыд. Тем паче
ежели понимал, что ему уступили как княжичу. Тогда от стыда хотелось
бежать неведомо куда, закрывши глаза.
совсем не хотелось, Симеон был донельзя доволен прибытием новгородского
посольства. Он одно лишь позволил себе - отложить до утра встречу с ним и
всю ночь представлял, ворочаясь в постели, что скажет, о чем речет
незадачливым упрямцам. Или напомнить летнее нападение на Устюжну
новогородских молодцов, когда посланные его воеводами всугон рати отобрали
у лодейников полон и товар, захваченный грабителями? Или ни о чем не
напоминать, милостиво принять дары и дани и сесть на столе в Новгороде,
которого он о сю пору так и не видал? Двух тысячей, о коих мечтал отец,
теперь было мало. Одни протори и убытки, одни расходы на ратную страду
оказались больше! И все же зорить волость Новогородскую ему не хотелось. И
чем долее думал, тем менее хотелось ратной беды. Вдосталь насмотрелся
курных изб по дорогам, жалкой крестьянской лопоти, малорослых лошадей,
испуганной, стесненной в темных хлевах скотины. Не простил бы себе и сам
нового разорения русской земли!
мощью стихии живет и множит земля, тучнеют стада, родит пашня и приносят
детей бабы. Без силы, земной, телесной, и дух ветшает в оболочине плоти.
Но отнюдь не всегда должно силу сию направлять на разоренье и гибель!
Явление силы - тоже сила, и, быть может, большая, чем ратный раззор и
война! И сам Господь всемогущ, но не жесток и не злобен...
сказал бы точнее и лучше! Он уснул под утро, неожиданно крепко, не видя
снов, и проснулся только тогда, когда его начал тихонько побуживать сенной
боярин:
княже!
распрямившийся лук. Сам, чуя внутреннее ликованье, вздел платье,
запоясался золотым княжеским поясом, расчесал кудри. Подумал вдруг, что
это его первое настоящее княжеское деяние. Не суд над Хвостом, прошедший
не так и не тем окончивший, чем бы ему хотелось! (Да и был он тогда темный
- в злобе решал.) Теперь же ему грядет достойное господарское деяние, и
должно быти ему на княжой высоте.
ратные, освободили от попон и соломы, чисто вымели. Нагнанные бабы живо
отскоблили захоженный ратниками пол. Откуда-то достали резные кресла
князю, митрополиту и приехавшему из Новгорода архиепископу Василию. По
стенам, по лавкам, уселись бояре его двора и князья-соратники.
как встарь, только его сквозистая русая борода стала почти белой да,
может, чуть углубились морщины живого лица. За ним взошел тяжелою поступью
тысяцкий Авраам. Гуськом, следом за ним, прошли новогородские бояре. Двое
из них несли серебряное блюдо, прикрытое шелковым платом, и большой
позолоченный, с каменьями в оправе потир, коим поклонились Феогносту. Грек
с удовольствием принял подарок. Семен тоже не без любопытства взирал, как
с блюда, наполненного, как оказалось, самоцветными каменьями, снимают
плат, и каменья, освобожденные от покрова, засветились радостными
огоньками. Подарок был царский, вполне достойный великого князя
владимирского, и он удовлетворенно склонил голову.
Калика. - Нелюбья много меж нас, а вси русичи и вси единако православныи!
Цего содеялось, не помяни того лихом! Буди нам, яко отечь твой, господином
по прежнему уложению и борони Новгород от литвы поганой да от свейской
грозы!
предложили мир по старым грамотам, черный бор по всей Новогородской
волости (это было, как тотчас прикинул Симеон, поболее трех тысяч серебра
и уже окупало прежние отцовы исторы). В торжокской пакости бояре теперь
сами винились князю, просили унять меч и увести рати, за что обещали
другую тысячу рублев с новоторжцев. Предложения были пристойны, даже и
очень хороши, и, поторговавшись для прилику (выторговав сверх того еще
подарки всем князьям, участникам похода), Симеон заключил мир. Крестное
целование скрепили оба иерарха - митрополит Феогност и архиепископ Калика.
Подписавши грамоты и отослав в Новгород наместника со свитою, Симеон отдал
приказ заворачивать полки.
в дом в личинах и харях, песнями, гульбой, гаданьями девушек и славленьем.
И как-то всем заедино поблазнило, что негоже в святочное веселье мешать
кровь и слезы братьи своей.
Пили мед и вино, отведывали многоразличные закуси. Василий Калика,
пригорбясь, остро посматривал на нового великого князя - кажется, он,
позаочь, недооценил Семена Иваныча!
не учинит ли тот какой новой каверзы? (Договорено было, что Феогност из
Торжка едет в Новгород, а на подъезд митрополиту полагалась церковная
дань, очень и очень надобная престарелому греку.) Вслух оба вспоминали
Волынь, давешнее, далекое уже, поставленье Калики и последующее его
бегство от литовской погони Гедиминовой... Гедимин волею божией помре, но
литовская гроза, как и немецкая, не утихала.
орденьских немечь! - вздыхал Калика, поглядывая на молодого московского
правителя. - Яко прадед твой, святой Олександр Невской, боронил Новый
Город от немечькой и свейской грозы!
оборона от них не всегда была под силу одному Новгороду.
меж собою достоит им дратися, а всем вкупе противу нахождения
иноплеменных!
все глаза разглядывал легендарного Василия Калику, с застенчивым юношеским
любопытством, вспыхивая лицом. Впитывал речи, ведшиеся за княжеским
столом. Семен, краем глаза следя за братом, опять подумал о том, что
пришла пора его оженить. Брату всегда не хватало решимости и воли, впервые
об этом свойстве Ивана Симеону подумалось с тревогою: не ровен час, сумеет
ли он, возможет ли взвалить на плечи сей груз, о тяжести коего он, Симеон,
начал догадывать только теперь?
обещал доставить не отлагая, как только соберут черный бор, а часть
новоторжского выхода передавал тут же, из рук в руки.
Новгород. Новгородская летопись сообщала позже, что приезд митрополита
<тяжек был владыце и монастырем кормами и дары>. Еще через день и сам
Симеон, урядив отходившие рати, намерил скакать на Москву.
гостевое жило, долго не могли уснуть. Лежали, вздыхали, ворочались. Авраам
первым не выдержал, окликнул вполголоса архиепископа:
князю достоит имать княженье великое! - выговорил шепотом Авраам,
приподымаясь на локте. - Узбек ветх деньми, в одночасье помрет... В Орду
послать бы! Ошиблись мы с князем московским: крут и непоклонлив, вишь!
Калика. - Мыслю, тово... С Михайлой Святым право ли деяли мужи наши?
Может, не стоило б с им ратитьце?
иная земля! Не ровен час, католики их улестят. В кажном мести свой
навычай, Овраамушко, неможно нама вмести быти! Учнут ропаты немечьки
строить у нас; в торгу от немечь, да свеи, да фрягов, да жидов придет
русичам умаление; а и веце прикроют, и посадничю власть переменят на
иньшее цьто... Так-то вот, Овраамушко! Мягко постелют, да жестко будет
высыпатисе нам! А сами промеж ся не сговорим! Видал, кака незадача по
приключаю? На брань не встали - бедны, мол, нужны, - дак нынь серебро
даем! На то не бедны ищо! Яко и во Царьграде грецком тако же вот отворило:
турки на их, латины по их, а они ратитьце, не хотят, бедны, вишь! Боюсь,
Овраамушко, тако пойдет дале - съедят нас не те, дак други! И не примыслю
путем, како нам спастисе от толикой беды? А уж не инако как любовью? Цюжи
стали мы, Овраамушко, цюжи! Пото и женуть по нас! И вси князи низовськи
надошли, и до всих мы стали екие поперецьны! Заступа надобна! Милость
княжая! И с Литвою всяко не след ссору имать, и со князем Семеном
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Дальский Алекс
Лукьяненко Сергей
Орлов Алекс