слезы. Отрадны и целебны они, когда, долго накипев в груди, потекут они,
наконец, - сперва с усилием, потом все легче, все слаще; немое томление
тоски разрешается ими... Но есть слезы холодные, скупо льющиеся слезы:
их по капле выдавливает из сердца тяжелым и недвижным бременем налегшее
на него горе; они безотрадны и не приносят облегчения. Нужда плачет та-
кими слезами, и тот еще не был несчастлив, кто не проливал их. Наталья
узнала их в этот день.
засветила свечку, сожгла на ее пламени письмо Рудина до конца и пепел
выкинула за окно. Потом она раскрыла наудачу Пушкина и прочла первые по-
павшиеся ей строки (она часто загадывала так по нем). Вот что ей вышло:
лав небольшое движение головою сверху вниз, сошла в гостиную.
ла подле себя, ласково потрепала по щеке, а между тем внимательно, почти
с любопытством, заглядывала ей в глаза. Дарья Михайловна чувствовала
тайное недоумение: в первый раз ей пришло в голову, что она дочь свою в
сущности не знает. Услышав от Пандалевского об ее свидании с Рудиным,
она не столько рассердилась, сколько удивилась тому, как могла благора-
зумная Наталья решиться на такой поступок. Но когда она ее призвала к
себе и принялась бранить ее - вовсе не так, как бы следовало ожидать от
европейской женщины, а довольно крикливо и неизящно, - твердые ответы
Натальи, решимость ее взоров и движений смутили, даже испугали Дарью Ми-
хайловну.
с ее сердца; но она ожидала слез, истерических припадков... Наружное
спокойствие Натальи опять ее сбило с толку.
собрался?
если вы сами не будете упоминать о нем, от меня вы никогда ничего не ус-
лышите.
рю. А третьего дня, помнишь ли ты, как... Ну, не буду. Кончено, решено и
похоронено. Не правда ли? Вот я опять тебя узнаю; а то я совсем было в
тупик пришла. Ну, поцелуй же меня, моя умница!..
ловна поцеловала ее в наклоненную голову.
дочь, - прибавила она, - и ты будешь счастлива. А теперь ступай.
"Она в меня - тоже будет увлекаться: mais elle aura moins d'abandon".28
И Дарья Михайловна погрузилась в воспоминания о прошедшем ... о давно
прошедшем... ----
шись вдвоем. Отпустив ее, она позвала Пандалевского. Ей непременно хоте-
лось узнать настоящую причину отъезда Рудина... но Пандалевский ее успо-
коил совершенно. Это было по его части.
была всегда очень любезна с ним, а на этот раз она особенно ласково с
ним обращалась. Наталье было невыносимо тяжело; но Волынцев так был поч-
тителен, так робко с ней заговаривал, что она в душе не могла не побла-
годарить его.
ли, что попали в прежнюю колею; а это много значит, очень много.
конец, одна, она с трудом дотащилась до своей кровати и, усталая, разби-
тая, упала лицом на подушки. Ей так горько, и противно, и пошло казалось
жить, так стыдно ей стало самой себя, своей любви, своей печали, что в
это мгновение она бы, вероятно, согласилась умереть... Много еще предс-
тояло ей тяжелых дней, ночей бессонных, томительных волнений; но она бы-
ла молода - жизнь только что начиналась для нее, а жизнь рано или поздно
свое возьмет. Какой бы удар ни поразил человека, он в тот же день, много
на другой - извините за грубость выражения - поест, и вот вам уже первое
утешение...
дания, как первая любовь, не повторяются - и слава богу!
сидела Александра Павловна, но уже не Липина, а Лежнева; она более года
как вышла замуж за Михайла Михайлыча. Она по-прежнему была мила, только
пополнела в последнее время. Перед балконом, от которого в сад вели сту-
пени, расхаживала кормилица с краснощеким ребенком на руках, в белой ши-
нельке и с белым помпоном на шляпе. Александра Павловна то и дело взгля-
дывала на него. Ребенок не пищал, с важностью сосал свой палец и спокой-
но посматривал кругом. Достойный сын Михайла Михайлыча уже сказывался в
нем.
сов. Он заметно поседел с тех пор, как мы расстались с ним, сгорбился,
похудел и шипел, когда говорил: один передний зуб у него вывалился; ши-
пение придавало еще более ядовитости его речам... Озлобление не уменьша-
лось в нем с годами, но остроты его притуплялись, и он чаще прежнего
повторялся. Михайла Михайлыча не было дома; его ждали к чаю. Солнце уже
село. Там, где оно закатилось, полоса бледно-золотого, лимонного цвела
тянулась вдоль небосклона; на противоположной стороне их было две: одна,
пониже, голубая, другая, выше, красно-лиловая. Легкие тучки таяли в вы-
шине. Все обещало постоянную погоду.
разболталась: "Не скрыпи!.." Очень это мне понравилось. Не скрыпи! Да и
в самом деле, о чем может рассуждать женщина? Я, вы знаете, никогда не
говорю о присутствующих. Наши старики умнее нас были. У них в сказках
красавица сидит под окном, во лбу звезда, а сама ни гугу. Вот это как
следует. А то, посудите сами: третьего дня наша предводительша как из
пистолета мне в лоб выстрелила; говорит мне, что ей не нравится моя тен-
денция! Тенденция! Ну, не лучше ли было и для нее и для всех, если б ка-
ким-нибудь благодетельным распоряжением природы она лишилась вдруг упот-
ребления языка?
Знаете ли, ведь это в своем роде несчастье, право. Я о вас сожалею.
свете только три несчастья и есть: жить зимой в холодной квартире, летом
носить узкие сапоги да ночевать в комнате, где пищит ребенок, которого
нельзя посыпать персидским порошком; а во-вторых, помилуйте, я самый
смирный стал теперь человек. Хоть прописи с меня пиши! Вот как я
нравственно веду себя.
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Роллинс Джеймс