тяжесть не является субстанцией (а что она - лишь качество. - М.М.); в
действительности они понимают ее как субстанцию, как вещество, поскольку
верят, что она реальна, и приписывают ей некую силу (очевидно, Божественную)
существовать без этого камня. Точно так же (и дальше гениальный ход Декарта,
- М.М.) совершенно не имеет значения, что они верят в ее телесность. Ибо на
самом деле, если под телесным мы понимаем какую-нибудь вещь, которая связана
с телом, даже если она другой природы, то душа сама может быть названа
телесной, в той мере, в какой ей свойственно соединяться с телом. Но если
под телесностью мы понимаем что-то, что разделяет природу тела (т.е.
принадлежит к тому единичному естеству, о котором я говорил, где нет выбора,
быть телом или не быть и быть мыслью или не быть. - М.М.), то тогда тяжесть
(в представлении философов, которые не думали и не знают об этом. - М.М.) не
более телесна, чем человеческая душа"27.
представления о мире, когда мы обычно готовы думать, что какое-то качество в
нас, скажем, желание двинуть рукой (не сама мысль, а ее качество) движет
руку. Тела ведь движутся. Что же их движет? С умным видом физики говорят,
что есть сила тела, как реальное качество или тяжесть, и поэтому оно
движется к центру земли. Декартовское же различение души и тела служит как
раз тому, чтобы рассеять этот антропоморфический туман проекции наших
наглядных представлений, которые понятны нам на самих себе. Хотя на самом
деле мы не знаем себя, поскольку не оперируем декартовским понятием "я"
(чтобы узнать самих себя, мы должны были бы знать себя как мысль о том, как
мы это знаем). Следовательно, чтобы узнать себя, нужно рассеять этот туман,
потому что когда мы говорим, что наша душа движет телом, то пользуемся этим
представлением как моделью понимания других (внешних) вещей, а в
действительности не знаем, что такое душа, или - что есть мы сами. Повторяю,
во-первых, мы должны иметь ясное понятие о том, что мы такое, а это ясно
лишь в той мере, в какой устранены какие-либо телесные ассоциации или
модельные аналогии; во-вторых, мы должны иметь ясное понятие еще о чем-то,
что радикально отличается от первого. В том смысле, что ясность о втором,
т.е. о протяжении, мы можем иметь только в той мере, в какой устранены
полностью какие-либо внутренние мысленные тени в вещах. А это именно тени.
узнавать то, что, казалось бы, знаешь. Все вводится непрерывно. Пусть, я
знаю, например (это можно предположить), что такое прямая линия. Но нет, это
знание должно всякий раз рождаться заново. Иначе - мы не знаем.
субстанциальных форм, т.е. какие-то оккультные качества вещей. Он называл их
реальными качествами и формулировал свою мысль так: я считаю, что в мире нет
никаких реальных качеств. Потом он скажет (и тем самым впервые введет
принцип относительности, но не в физической его формулировке, хотя
физическая у него тоже содержится в принципе инерции, а в философской,
обобщенной формулировке): то, что мы называем качествами, есть лишь
отношения вещей, и только. То есть можно сказать, что соединение тела и
души, наглядно известное нам из нашего повседневного опыта, - это для
Декарта как бы форма форм. Или - субстанциальная форма субстанциальных форм.
Все субстанциальные формы, которые Аристотель или, вернее, средневековая
физика предполагали в мире, построены по модели этой формы форм - формы
единения души и тела. И представляют собой, следовательно, сплошные
антропоморфизмы. Антропоморфизмом пронизано все в нашем мышлении, в наших
невольных мысленных привычках, часто нами не замечаемых настолько, что даже
физики, говоря о том, что качества реальны и телесны, одновременно, как
показывает Декарт, на деле говорят, что они бестелесны, допуская в них
свойства ума, нелепые и неотчетливые. Поэтому, чтобы развеять этот
антропоморфический туман, нам и нужно различать душу и тело. Если я ясно
понимаю, что такое мысль, устранив из моего понимания любые намеки на
протяженность и ее термины, и если я ясно понимаю тело, устранив из
понимания какие-либо отсветы или блики мысленных состояний, например,
"тяжесть", "реальные качества" и т.п., то я различаю две субстанции. Они
радикально отличны одна от другой. И на этом: если могу понять, только
отличив, то тогда различны, - держится вся мысль Декарта.
случае с прямой линией, которую мы должны каждый раз определять снова, т.е.
в полном объеме выполнять акт мысли, иначе где-нибудь допустим ошибку),
такие, как "дуализм субстанций", "мыслящая субстанция", "субстанция
протяжения" и т.д., мы должны тянуть, восстанавливать, заново рождать
декартовский ход мысли, потому что само понятие держится только на движении,
на напряженном усилии. Поясняя метафизику Декарта, я говорил, что человек -
ничто, а придя в движение, он становится чем-то средним между Богом и ничто
или между бытием и ничто и существует только в движении. Если нет движения в
понятиях, которыми мы оперируем, то не будет и человека. Человек не дан, а
каждый раз рождается заново. В этом и состоит действительный смысл
"философии мысли" Декарта, который экзистенциалисты в XX в. только
переоткрыли, хотя честь открытия присвоили себе. А на самом деле - это
восстановление порванных нитей. Кстати, мы с вами сейчас, в данный момент, в
этой аудитории тоже находимся в ситуации восстановления порванных нитей,
потому что мы живем в пространстве, которое конституировалось еще в 1918 г.
известными указами, запрещавшими в том числе и выдачу книг Декарта массовому
читателю.
тела со стороны тела, поскольку со стороны души мы это уже проделали. Я
говорил о трансцендентальном сознании и показал, что некоторые понятия
сознания являются теми первичными или независимыми понятиями, которыми мы
вообще описываем мир. Описываем именно мир, а не сознание. И описываем его
как пространственный. Декарт подчеркивал: как только пространственный. Он
считал, что материя - это пространство, и поэтому в соответствии с духом его
философии (и даже с буквой его учения) можно сказать так: ясное понятие
материи есть понятие материи только как пространства, т.е. как чего-то
протяженного.
как считали и считают многие физики и философы, это противоречит и самому
физическому учению о материи. Ведь для нас материальное - это всегда что-то
солидное, непроницаемое, тяжелое, а пространство - свойство или форма
существования материального. То есть то, что мы называем материей, еще и
протяженно, имеет фигуру, которую можно абстрагировать и говорить о
пространстве как о месте, которое занимает тело, и т.д. и т.д. Значит,
исходя из сказанного, Декарт был неправ?
из тех редких мыслителей (а они, слава Богу, были), которые имели силу
мыслить ненаглядно. Силу - держать мысль. А держать мысль - значит
постоянно, снова и снова возрождать ее. А возрождать нужно, потому что
понимаем мы только нашим безобъектным, а не предметным сознанием. Когда
безобъектное сознание работает вместе с предметным сознанием, тогда мы
что-то понимаем. То есть тогда мы имеем Мысль мыслей (как минимум "две мысли
одним разом!"). Если, как я уже сказал, мы ясно понимаем пространство,
устранив из него всякую тень мысли, и понимаем мысль, устранив из нее тень
протяжения, то тогда мы держим ход мысли в его различенное, который нужно
все время возрождать, чтобы высказываться. О чем? О протяженных предметах и
о рефлексируемых предметах. Сам ход мысли не имеет объекта, поэтому и нужно
его все время держать (это и есть то, что можно назвать безобъектным
сознанием). Безобъектное сознание есть условие того, что мы можем понимать
то, о чем мы утверждаем в нашем предметном сознании. И нам трудно это
уловить даже тогда, когда мы говорим об этом, а попробуйте это делать в
процессе самого мышления. Когда вы мыслите. Декарт это делал. Он понимал,
что, только идя до конца, вопреки всему, вопреки фактической видимости,
можно добиться удачи в истине. Например, он полностью отрицал наличие сил,
действующих на расстоянии, потому что был последователен в своем ненаглядном
мышлении. Он говорил, что если материя такова, как я это показываю, то не
могут в ней действовать силы на расстоянии, иначе появятся качества,
субстанциальные, оккультные формы. И заплатил за это дорогую цену, так как в
это же время рядом возникла физика Ньютона, которая имела больший успех при
объяснении и описании физических явлений. А Декарт упорно твердил:
субстанциальных форм нет. И действительно их нет, хотя утверждал он это еще
в XVII веке. Точно так же, как он проиграл свой бой с Лейбницем (Декарт,
правда, не знал, а Лейбниц знал, что он воюет с Декартом). Почему? Потому
что у Лейбница была более точная формула, касающаяся закона сохранения
движения (для случая соударения тел); в своей динамической физике, в отличие
от геометрической физики Декарта, он стремился учитывать внутренние
состояния сталкивающихся тел. То есть он явно опирался на батардные,
противоестественные, с точки зрения Декарта, понятия, допускающие знание о
неких внутренних мыслеподобных состояниях, похожих на состояния сознания. А
Декарт утверждал: если я мыслю о физическом мире, то не могу допустить
никаких внутренних монадологических или чувствующих состояний в вещах.
Сначала Лейбниц выиграл бой, потому что его учение оправдывалось конкретными
результатами, а потом физика XX в. показала, что в умозрительном плане был
прав все же Декарт. Но он был прав, повторяю, не в XX в, а в XVII. И каково
же было тогда, вопреки фактам, быть правым? Он говорил: если я уступлю
фактам, то перестану мыслить. Разрушится весь ход моей мысли, а ход нужно
держать, чтобы мыслить не наглядно.
мышления: научного, объективного, рационального. Сейчас же, чтобы было более
ясным это мое отступление, скажу следующее о рациональной мысли у Декарта.
Что такое "рацио" в этимологическом смысле слова? Это пропорция, соотношение
между чем-то и чем-то. Хотя когда мы говорим "рациональное" ("рациональное
поведение", "рациональная система"), то имеем в виду, конечно, нечто другое.
Но путь к этому другому лежит все-таки через расшифровку этого слова. Потому
что рациональная структура или рациональная мысль, согласно Декарту, это
среднее между тем, что не поддается никакому наглядному выражению или
невыразимо вообще (безобъектная мысль), и тем, что поддается выражению и
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Лондон Джек
Посняков Андрей
Шилова Юлия