read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



трагедии и искусства вообще.






22


Пусть внимательный друг, опираясь на собственный опыт, представит себе
теперь действие истинной музыкальной трагедии во всей его чистоте и без
всякой посторонней примеси. Мне сдаётся, что я так описал феномен этого
действия с обеих его сторон, что теперь он сумеет истолковать себе свой
опыт. Он вспомнит именно, как он, при взгляде на движущийся перед ним миф,
чувствовал себя возвышающимся до некоторого рода всеведения, словно сила
зрения его глаз не только плоскостная сила, но может проникать и внутрь
вещей, словно он теперь, при помощи музыки, как бы чувственными очами,
видит перед собой порывы воли, борьбу мотивов, всё прибывающий поток
страстей в форме целого множества живых и подвижных линий и фигур, словно
он получил тем самым способность погружаться в утончённейшие тайны
бессознательных душевных движений. Между тем как он таким образом сознаёт в
себе высший подъём своих направленных к наглядности и внутреннему
просветлению стремлений, он, однако, с не меньшей определённостью чувствует
и то, что этот длинный ряд аполлонических художественных воздействий всё же
даёт ему не то блаженное пребывание в безвольном созерцании, которое
пластик и эпический поэт, как аполлонические художники по существу,
порождали в нём своими художественными произведениями; другими словами, он
не достигает в указанном созерцании оправдания мира индивидуации,
представляющего вершину и внутренний смысл аполлонического искусства. Он
взирает на просветлённый мир сцены и всё же отрицает его. Он видит перед
собой трагического героя в эпической отчётливости и красоте и всё же
радуется его гибели. Он во всей глубине понимает происходящее на сцене и
всё же охотно бежит в непостижимое. Он чувствует оправданность действий
героя, и всё же строй души его подъемлется ещё выше, когда эти самые
действия уничтожают своего виновника. Он содрогается перед страданиями,
постигшими героя, и всё же чувствует в них залог высшей, бесконечно более
могущественной радости. Он видит больше и глубже, чем когда-либо, и всё же
желал бы ослепнуть. Из чего могли бы мы вывести это удивительное
самораздвоение, этот перелом аполлонического острия, как не из
дионисических чар, которые, создавая видимость крайнего перевозбуждения
аполлонических порывов, всё же в силах покорить и заставить служить себе
даже и этот преизбыток аполлонической силы? Трагический миф может быть
понят лишь как воплощение в образах дионисической мудрости аполлоническими
средствами искусства; он приводит мир явления к тем границам, где последний
отрицает самого себя и снова ищет убежища в лоне истинной и единой
реальности; а там он вместе с Изольдой как бы запевает её метафизическую
лебединую песню:

В нарастании волн,
В этой песне стихий,
В беспредельном дыханье миров
Растаять,
Исчезнуть,
Всё забыть...
О, восторг!..









Таким, опираясь на опыты подлинно эстетического слушателя, представляем мы
себе самого трагического художника, как он, подобно щедрому божеству
индивидуации, создаёт свои образы, в каковом смысле его дело вряд ли можно
понимать как подражание природе , как затем, однако, его могучее
дионисическое стремление поглощает весь этот мир явлений, чтобы за ним и
путём его уничтожения дать нам предчувствие высшей художественной
прарадости в лоне Первоединого. Правда, об этом возвращении на древнюю
изначальную родину, о братском союзе обоих богов искусства в трагедии и об
одновременно аполлоническом и дионисическом возбуждении слушателя наши
эстетики ничего нам рассказать не могут, между тем как они неустанно
занимаются характеристикой трагизма, находя его сущность в борьбе героя с
судьбою, в победе нравственного миропорядка или в достигаемом трагедией
разряжении аффектов; каковая их невозмутимость наводит меня на мысль, что
они, пожалуй, вообще эстетически невозмутимые люди и по отношению к
созерцанию трагедии могут быть приняты в расчёт лишь как моральные
существа. Ещё никогда, начиная со времен Аристотеля, не было дано такого
объяснения трагического действия, исходя из которого можно было бы
заключить о художественных состояниях и эстетической деятельности
слушателя. Порой предполагается, что сострадание и страх приводятся к
облегчающему душу разряжению строгой значительностью изображаемых событий;
иногда же имеются в виду чувства подъёма и воодушевления, в смысле
некоторого нравственного миропонимания, вызываемые в нас победою добрых и
благородных принципов и принесением в жертву героя; и насколько я убеждён,
что для весьма многих людей именно в этом, и только в этом, заключается всё
действие, производимое на них трагедией, настолько же ясно следует из
сказанного, что все подобные люди, вкупе с их эстетиками-истолкователями,
ровно ничего не поняли в трагедии как высшем искусстве. Упомянутое
патологическое разряжение, катарсис Аристотеля, о котором филологи ещё не
знают толком, следует ли его причислить к медицинским или к моральным
феноменам, напоминает мне одну замечательную догадку Гёте. Без живого
патологического интереса, говорит он, и мне никогда не удавалось обработать
какое-либо трагическое положение, почему я охотнее избегал, чем отыскивал
его. Не было ли, пожалуй, одним из преимуществ древних, что и высший пафос
был у них лишь эстетической игрой, между тем как мы принуждены пускать в
ход естественность, верность природе, чтобы создать нечто подобное? На этот
последний столь глубокомысленный вопрос мы вправе ответить теперь,
основываясь на наших дивных опытах, утвердительно, после того как нам
именно на музыкальной трагедии с изумлением пришлось испытать, как высший
пафос всё же может быть лишь эстетической игрой, почему мы и считаем себя
вправе полагать, что лишь теперь первофеномен трагизма описан с некоторым
успехом. Кто и теперь ещё умеет толковать только об упомянутых выше
подсобных воздействиях из внеэстетических сфер и не чувствует себя подъятым
выше патологоморального процесса, тому остаётся только махнуть рукой на
свою эстетическую природу; причём мы можем рекомендовать ему в качестве
невинного суррогата интерпретацию Шекспира, на манер Гервинуса, и прилежное
выискивание поэтической справедливости .


Таким образом с возрождением трагедии возродился и эстетический слушатель,
на месте которого до сих пор сидело в театральных залах некоторое
достопримечательное Quidproquo, с полуморальными, полуучёными претензиями,
критик . В занимаемой им до сих пор сфере всё было искусственно и лишь
закрашено некоторой видимостью жизни. Сценический художник на самом деле не
знал уже больше, что ему делать с таким слушателем, прикидывающимся
критиком, и, вместе с вдохновляющим его драматургом или оперным
композитором, тревожно разыскивал какие-либо остатки жизни в этом
претенциозно пустом и не способном к наслаждению существе. А подобные
критики составляли до сих пор публику; студент, школьник, даже
безвреднейшее существо женского пола все уже были против своей воли
подготовлены воспитанием и периодической прессой к подобному восприятию
художественного произведения. Более благородные натуры среди художников
рассчитывали при такой публике на возбуждение морально-религиозных сил, и
обращение к нравственному миропорядку являлось, как нечто замещающее, там,
где собственно могучие чары искусства должны были бы привести в восторг
подлинного слушателя. А то ещё бывало, что драматург излагал слушателям
какую-либо величественную или по меньшей мере способную возбудить их
современную политическую и социальную тенденцию, так что они могли
отвлечься от своего критического истощения и предаться аффектам вроде тех,
которые они испытывали в патриотические и воинственные минуты, или перед
ораторской трибуной парламента, или при осуждении преступления и порока;
каковое отчуждение от подлинных целей искусства, как тут, так и там, должно
было привести к прямому культу тенденции. Но здесь наступило то, что всегда
наступало при всяких искусственных искусствах, стремительно быстрая порча
названных тенденций, так что, например, тенденция пользоваться театром как



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 [ 29 ] 30 31 32
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.