должен быть разрушен до основания.
которая теоретически обосновывает возможность и мыслимость свободы? Ведь при
соединении практического социализма с трансцендентальной философией Канта
можно получить такое мировоззрение, которое заполнит идеей подлинной свободы
экономическое освобождение, проповедуемое социализмом. Почему же говорить
непременно о христианстве?
царством свободы, между, миром явлений, подчиненных закону причинности, и
миром вещей в себе, к которым относится наша свобода. Эта грань настолько
резка, решительна и принципиальна, что кантовская идея свободы абсолютно
неспособна заполнить реальным смыслом освобождение, совершающееся во времени
и пространстве. Между миром явлений и миром вещей в себе нет никакого моста.
Взаимодействие между ними принципиально не допускается. Ноуменализация
феноменов или, говоря христианскими терминами, реальное преображение этого
мира невозможны.
постепенное проникновение Логоса во все элементы мироздания, кантовским
мировоззрением исключается. Тот мир - сам по себе. Этот - сам по себе. Тот,
мир пребывает в вечно-статическом состоянии. В этом же мире совершается
всесторонняя эволюция. Но эта эволюция - эволюция только феноменов. В
результате этой эволюции никогда не получится на месте феноменов ноумены.
Как бы мир явлений ни изменился, он всегда останется только миром явлений. И
нового неба от того, что делается на земле, никогда не получится. Мы
свободны, по Канту. Мы не пешки, не автоматы. Но мы свободны всегда и при
всяких условиях. Раб, прикованный к ручной мельнице и работающий, как
вьючное животное, на какого-нибудь развратного патриция, свободен точно
такой же свободой, какой свободен гениальный мыслитель, послушный только
голосу своего непосредственного творчества. Как ни изменяй внешних условий,
никогда от этого наша свобода не возрастет ни на иоту. Рабочие массы, об
освобождении которых думает социализм, свободны уже сейчас
трансцендентальной свободой. И этой свободы не увеличит ни на один волосок
освобождение из-под гнета капитализма путем осуществления социализма.
Плоскость нашего мира окована железным кольцом закона причинности и
останется такой всегда. Но раз свобода не будет увеличиваться оттого, что
социализм будет вести борьбу за освобождение, то освобождение это будет
таким же иллюзорным, как и освобождение, мыслимое в мировоззрении
позитивном. Реальным процесс освобождения быть не может. Итак, признаем ли
мы свободу Канта или не признаем, от этого в самом процессе освобождения,
которым занят социализм, ничего не прибавится и ничего не убавится; от этого
процесс этот никакого отношения к реальному увеличению человеческой свободы
иметь не будет.
мы хотим заполнить реальным смыслом это освобождение (а без этого как можем
мы служить ему и отдавать ему свои лучшие силы?), - мы должны покинуть и
почву некритического позитивизма, и почву критической, но пустой и не
имеющей отношения к жизни философии Канта. Нам нужно перейти на почву иных
представлений.
теоретической философии ставить формально. В известном смысле это правильно.
Этот вопрос столь сложный, что иначе нельзя было бы разрешить его
действительно философски. Но ограничиться формальным рассмотрением вопроса
нельзя. Нельзя потому, что устранить противоречия, связанные с кантовским
разрешением проблемы свободы, разрешением гениальным и в основе своей
философски достаточным, - можно только таким целостным мировоззрением, в
котором все идеи оцениваются и связываются воедино не только со стороны
своей формы, но и со стороны своего содержания.
Только тогда можно увидеть ее в том виде, когда между нею и жизнью будет не
пропасть, а когда они будут сливаться в нечто органически-единое. А только
при этом условии вселенское освобождение, которым задается социализм, будет
действительно процессом реального увеличения в этом так называемом "мире
явлений" той подлинной свободы, которая корни свои имеет в мире вещей в
себе.
понятия.
содержательнее. Она есть продолжение и завершение свободы хотения. Но
продолжение столь необходимое, что, в свою очередь, без нее свобода хотения
есть понятие - мертвое и для жизни абсолютно ненужное.
Я не знаю, где я и в чем я свободен. Я знаю только по чувству вины, которое
сопровождает известные поступки мои, что я где-то в глубинах совести моей
предпринимаю шаги, ответственность за которые ложится на мне. Со всех сторон
я скован миром необходимости. Все уже дано, все движется по определенным и
ненарушимым законам, и я только в одной какой-то абсолютной точке моего
существа прорываю жизнью своей эту плоскую данность и не теряю нити,
связывающей меня с мирами "иными", с свободным царством вещей в себе. Но все
внешнее, все, что кругом меня, уже существует независимо от меня, и
существует в формах каузальной необходимости. Таким образом, когда я хочу,
хотение мое, по форме свободное, психологически заполняется содержанием из
этого данного мира. Я могу хотеть только того, что есть, что я вижу, что я
чувствую, что я ощущаю. Ибо если я захочу чего-нибудь такого, чего в этом
мире данной реальности еще нет, то хотение мое останется с точки зрения
этого мира беспредметным, а потому и бесплодным. Оно не было бы бесплодным
лишь в том случае, если бы я имел власть победить косность среды, меня
окружающей, и воплотить в этом мире то, что открывается в личности моей
соприкосновением с миром вещей в себе. Но эта власть истекать из одной
свободы хотения не может. Она может даваться только свободой делания.
тем, что уже мне дано. Ничего создать, ничего нового творческим актом
породить я не могу. И если бы у нас была только свобода хотения, то у нас не
было бы вовсе свободы. Потому что если я только выбираю между тем, что мне
дано, то на. основании чего одно данное я буду предпочитать другому данному?
На основании чего одну форму поступка я предпочту столь же не мною
определяемой форме другого поступка? Если я отвечу, что только потому, что
одно данное посылает в душу мою более сильные и зовущие мотивы, чем другое,
- то это будет чистейший детерминизм; если ж я скажу, что выбором руководят
те изначальные внеэмпирические акты моей личности, к которым нельзя уже
обращаться с вопросами: почему? и на каком основании? - то это значит, что
для себя, в отношении не внешнего мира, а в отношении только своей
собственной личности, я допускаю не только свободу хотения, но и свободу
делания. Я бессилен что-нибудь сделать с миром данности, меня окружающим; но
в отношении себя я свободен на творческие акты, создающие то, чего во мне не
было, и уничтожающие то, что во мне было. И, таким образом, если бы не было
во мне в отношении себя самого свободы делания, то не могло бы быть во мне
места и свободе хотения, ибо вся душа моя сплошь была бы заполнена тогда
мотивацией.
ее в отношении окружающего мира, то от этого получится нечто большее, чем от
признания трансцендентальной свободы Канта, но все же очень недостаточное
для социализма. В области своей внутренней жизни, т.е. морального поведения
(потому что эстетические и религиозные переживания зависят не от одного
меня, а от того объекта, к которому они относятся), я могу творить и
созидать. Что же касается внешнего строя, то я бессилен перед ним. И ничего
поделать с ним, ничего изменить в нем не могу. Но тогда и бороться с ним,
направлять свои усилия в сторону изменения его, хотя бы самого радикального,
- для меня дело бесплодное.
человека занятием, может быть только самоусовершенствование. Но строить на
одном самоусовершенствовании дело всечеловеческого освобождения, социализм
это хорошо и правильно понимает, - совершенно нельзя.
положена более глубокая и более универсальная идея свободы делания.
из этого хотения, я совершенно не властен. Я могу хотеть тысячи лет и с
напряженностью титанов, громоздивших Оссу на Пелион для того, чтобы
свергнуть Олимп, - во внешнем мире от этого ничего, решительно ничего не
изменится. Все вещи останутся на своих местах. Везде будет кровь, насилие,
рабство и смерть. И если я хочу сделать свободным не только себя, но и тот
мир, с которым я связан так кровно, так близко, что без освобождения его не
приму и собственной своей свободы, то, очевидно, свободы хотения мне
недостаточно. Мне чуждо свободы делания. Но эта свобода не только свобода.
Она уже - власть. Власть реального воздействия на косную среду мира. Власть
претворения одних элементов жизни в другие. Творческая власть созидания
того, чего еще нет. Религиозная, благодатная сила преображения того, что
исполнено зла и неправды.
осуществлять то, чего я свободно хочу. Я должен быть в состоянии перевести в
жизнь свою грезу, а эта греза, особенно интимное чувствование своего идеала
жизни, часто слабое настолько, что выражается только в смутном недовольстве
всем данным, имеется у каждого человека. На дне души моей, в самых затаенных
Прозоров Александр
Лукьяненко Сергей
Конан-Дойль Артур
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Посняков Андрей