-- возразил командир. -- А Кнехт? Кто бы мог подумать. После войны решено
было перевести его на десантные баржи, что Кнехту весьма не понравилось...
Командиру понадобились спички, он нашел их рядом с локтем Олега, и командир
глянул на Олега так, что все в нем зазвенело до боли в ушах и, отзвенев,
напряглось и напружинилось. Взгляд командира был -- как на мостике в самые
опасные моменты маневра, и Олегу стало ясно, что военно-морские байки
командира -- истинные происшествия, что Хомут, Маркиза и Крюйс -- офицеры
одного с командиром ранга. Все мы, лейтенантами, были шалунами и
проказниками -- такой смысл вкладывал командир в рассказанные им эпизоды из
довоенного прошлого. И страх испытал он, легкий, быстрый и жаркий, вол ной
прошедший по всему телу и через пятки ушедший в палубу. Раз уж командир
хочет увольнения 5-й батареи представить молодецкой шалостью, то плохо,
очень плохо складываются дела,. и гость этот, насупленный капитан 1 ранга,
начальник политотдела, за его, Манцева, головой прибыл сюда. -- Тогда бравый
катерник Кнехт бурно запротестовал, что во внимание принято не было, да и
ранение серьезное перенес катерник, медкомиссия рекомендовала десантную
баржу. Попытки пробиться к командующему флотом успеха не имели. Тогда
катерник решился на отчаянный шаг. Ворвался среди бела дня, то есть поздним
вечером, в ресторан "Полярная звезда", бабахнул из пистолета по люстре и --
"Всем под стол!". Все, разумеется, полезли под столы... Это мне Аркашка
рассказывал, -- повернулся к Олегу командир, будто тот знал, кто такой
Аркашка, и, зная Аркашку, мог подтвердить истинность излагаемого. -- Аркашка
из-под стола потянул Кнехта за брючину. Ваня, говорит, даме дурно, подай
сюда вина... Катерника -- на губу. Дикий случай. А дикие случаи положено
разбирать самому командующему. Так и добился Ваня своего, попал на прием, от
крутился от десантной баржи. Но загремел в политработники. Эта история с
пальбой в "Полярной звезде" известна была всем офицерам Балтики и Севера, и
теперь Олег знал, кто сидит справа от командира. Понял, что начальник
политотдела эскадры и командир дивизиона ТКА в годы войны -- один и тот же
человек. Сколько легенд ходило о нем! Сколько басен! Десятки книг написаны о
катерниках, но о Долгушине в них почти ничего. Зато есть неопровержимый
документ, хроника войны на Северном флоте, где показан каждый день войны,
все победы и поражения флота. И везде Долгушин. Дважды представлялся к
Герою, и дважды что-то останавливало руку последней подписывающей инстанции,
-- это уже не из хроники, это курсанты додумывали в курилках, домысливали.
Вот он, сидит, повернулся, показал себя: нос картошечкой, брови девичьи, ни
сединки в волосах... Неужели этот человек первым ворвался в Печенгу, так
ошеломив немцев, что те не сделали ни одного выстрела?
Долгушин. -- Может, командир, ты познакомишь меня со своим подчиненным? --
Охотно. Командир 5-й батареи лейтенант Манцев -- капитан 1 ранга Долгушин,
начальник политотдела.
глянул на него так откровенно любопытно, жадно, знающе, что Олег зажмурился
от взгляда, как от яркого света. -- Вот мы и познакомились... -- выговорил
Долгушин. -- Вот какой ты, Олег Манцев... Командир, что можешь сказать об
Олеге Манцеве? -- Фанатик, -- отрекомендовал командир, смотря прямо перед
собою, на барашки иллюминатора. -- Артиллерист до мозга костей. На все
смотрит через призму визира центральной наводки. От стереотрубы не оторвешь.
Старшему помощнику однажды пришлось силой выгонять на берег. Дни и ночи
готов проводить у орудий. -- Эх, Николай Михайлович, дорогой мой командир!
Кого ты мне подсовываешь? -- Долгушин произнес это с укоризной и осуждающе
покачал головой. -- Концы с концами не сходятся. То он шалунишка и оболтус,
то фанатик, на колени падающий перед дальномером. Зачем туманить? Дымзавесу
ставят против врага. А здесь друзья. Точно, Олег? Олег признал это
неопределенным "угу". -- Друзья. Договорились? Три человека, три друга
сошлись, чтобы вместе обнаружить истину... Пусть, командир, забудутся все
твои маневры, все твоя зигзаги. Слушал я тебя и вспоминал историю о том, как
Нума Помпилий обманывал богов. Обмануть-то обманул, но вряд ли боги
удовлетворились жертвоприношением, вместо человеческой головы Нума подсунул
богам головку чеснока или лука, не помню уж. И боги обиду затаили на Нуму
Помпилия. Слова эти, Олегу непонятные, как бы перенесли командира на ходовой
мостик, где он владычествовал. -- Если посланец богов полагает, что на моем
корабле его хотят задобрить, то он ошибается! -- Да что ты, что ты, Николай
Михайлович! -- Напомню также, -- стегал Долгушина голос командира, -- что
Жанну д'Арк обвинили в отступничестве на основании того, что авторитетом она
считала бога, а не церковь. Так вот, на линкоре я каноник, папа римский и
архиепископ в одном лице и за связь с богом никого из верующих не осуждаю!
-- Учти: все, причисленные к лику святых, жили когда-то на грешной земле
простыми мирянами. Начался спор, в котором Олег не понял ни слова. Но он
запомнил его. Он надеялся, что до того еще, как станет капитаном 1 ранга,
встретится со знающим человеком и человек этот расшифрует ему суть
жертвоприношений. Спор кончился, наступила пауза. А Олега подмывало и
подтачивало желание высказаться, он с тревогою понимал, что ничего ведь не
решено здесь, а это значит, что будет когда-то решаться, без него, без
командира, и что-то должно решиться, потому что не приказ нарушил он, а
нечто более важное, он перешел черту, до командира, до командующего эскадрой
и флотом, до Главкома еще проведенную каким-то всеобщим установлением, он
попрал какую-то неписаную заповедь, настолько очевидную, что для нее нет
слов в языке, нет указаний в уставе. Иначе ему бы прямо сказали, - на что он
посягнул, иначе его не выбрали бы старшим в камере; матросы 5-й батареи о
нарушении им этой заповеди знают, о грядущей каре тоже, и нависший над ним
меч так поднял уже командира батареи над подчиненными, что они снизу взирают
на него, к небесам взлетевшего как бы. Он рот раскрыл уже, помогая себе,
рождая слово, первое слово, и ничего выговорить не смог. Командир смотрел на
него в высшем проявлении гнева: в глазах -- желтый огонь, в линии рта --
неумолимая жестокость, и под взглядом командира Олег онемел. . -- Да, ты
прав... -- отвернулся от Манцева командир. -- Семьдесят пять человек они на
гастроли не берут... -- У меня несколько вопросов к Олегу, -- Ни одного
вопроса! -- Почему? -- Потому что любое слово моего офицера будет, боюсь,
неправильно тобою перетолковано там, в штабе. Повседневная служба, Иван
Данилович, это постоянный перебор возможных решений, приоритет одного
противоречия над другим. Помнишь: "Если приказ препятствует выполнению
боевой задачи, то достоин сожаления тот, кто действует по приказу..." Ступай
на вахту, -- приказал командир Олегу и посмотрел на часы, висевшие над
столом. Часы показывали 17.36. -- Когда примешь вахту? -- В 17.50, --
высчитал Олег, которому надо было еще забежать в гальюн, выкурить папиросу и
обойти верхнюю палубу. -- Добро. Ступай. Последнее, что услышал Олег, было:
-- ...Так вот узнаются люди. Безответственный офицер постарался бы показать
свое рвение, ответил бы, что вахту примет в 17.37. В назначенное себе время
Олег натянул красно-белую повязку. В списке суточного наряда произошли
незначительные изменения, барказы и шлюпки Гущин перевел на правый,
подветренный борт, в остальном все по-прежнему. Ни о чем не спросили его
Гущин и Болдырев. Борис пошел переодеваться в каюту. Всеволод Болдырев
поспешил на камбузную палубу: близился час ужина.
кают-компании отказался, а такой отказ в русском флоте исстари считался
неодобрением всего того, что видел и слышал на корабле старший морской
начальник. А услышать пришлось неприятное и странное. "Манцев -- человек,
созданный для боя. Еще точнее, для первого часа войны, а именно тогда
понадобятся люди, способные принять непредсказуемо верные решения. Вот какой
здесь стратегический задел. Эта возня с увольнением когда-нибудь да
кончится. Но с нею не должен кончиться Манцев. О будущем надо думать, Иван.
Мне он тоже не нравится -- Манцев, другими были мы, выйдя из училища. Но не
о себе надо думать. О противнике. Ему Манцев не будет нравиться еще больше".
После такой характеристики не станешь говорить о переводе Манцева под
знамена "кыр-кыр-кыра". Иван Данилович попросил не провожать его. Поднялся в
рубку оперативного на грот-мачте, узнал, когда барказ. Неторопливо спустился
на шкафут, ближе к юту. И увидел на юте мичмана Трегуба. Он узнал его сразу,
да и кто на флоте не знал Трегуба? В 1914 году бывалым моряком уже -- усы по
моде, а ля Вильгельм -- пришел Трегуб на линкор кондуктором 2-го класса. И
служил на нем уже тридцать девять лет, дважды увольнялся на пенсию, по
старости, галунов на рукаве хватило бы на всех сверхсрочников корабля. И
дважды возвращался на линкор, потому что на берегу умирал, и лучшим
врачом-исцелителем был линейный корабль; полуслепой старик определен был
нештатным боцманом, и от побудки до отбоя Трегуб волочил по палубе
негнущиеся ноги. Долгушин увидел, как боцман, скользя, как по льду,
пробирается к шпилю, дотянулся до него, погладил вымбовку, подержался за
нее, сил набираясь, что-то высмотрел на палубе, дернулся, чтоб наклониться,
поднять. Что поднять? Что мог увидеть слепец?.. И тут подлетел к нему
Манцев, наклонился, сам подобрал спиченочку какую-то, привалил к себе
задыхающегося старика, помог ему дойти до люка, а здесь и вся вахта
бросилась на помощь лейтенанту, на себе несущему мичмана. Долгушина
пронзило: этот юно ша, упавший на колени перед стариком, неужто плохое может
принести флоту, эскадре? Да на каком еще флоте так чисто, по-юношески могут
уважать старость? Опомнитесь, добрые люди! Не дайте свершиться
несправедливости! И минутою спустя сказано было Манцеву: -- Я тебя в обиду
не дам, Олег. Не дам. Но и ты не подводи меня. Больше ничего не выдумывай.
Что надо, беги ко мне, решим сообща. По кабакам не шляйся, вести себя тебе
надлежит скромно... Натер подвалил к Графской, Долгушин поднимался по
ступенькам и ругал себя. Ох уж эта безоглядная русская страсть давать
заведомо невыполнимые обязательства! Мил человек -- и потекла душа, руки
тянутся последнюю рубаху с себя снять, отдать человеку. Так нет, и этого
мало. Женину рубаху добавляют! И бескостный язык лепечет обещания и
обещания... В восемь вечера он встретился с режиссером театра. Был груб,
краток. Полным ходом шла репетиция пьески на военно-морскую тему,
Максимов Альберт
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Шилова Юлия
Смоленский Вадим