Чтение 29–й страницы книги ~Звездный билет~

сунул тарелку в рубку и сразу же к борту. Меня вырвало.

Я травил за борт, и меня всего трясло. Меня выворачивало, черт знает
как. Потом стало холодно и очень легко, как после болезни. Я лежал животом
на борту и представлял себе, как усмехнется Баулин, когда я обернусь, А черт
с ним, в конце концов. Я выпрямился и обернулся. Дверь рубки была открыта и
моталась из стороны в сторону. Баулин ел гуляш, придерживая штурвал локтем.

-- Готово, Дима? -- спросил он. -- Иди сюда, подержи колесо.

Я влез в рубку и взял штурвал.

-- Гуляш вполне сносный, -- сказал Баулин.

Целый час до подъема трала мы стояли вместе в рубке. Он мне объяснил,
что тут к чему, познакомил с компасом, кренометром, показателем давления
масла, барометром, туманным горном. Потом он развернул карту и указал, где
мы находимся. Это оказалось так близко от берега, что я даже заскучал. Что
со мной будет в открытом море?

МЫ ШЛИ ВДОЛЬ ЗАПАДНОЙ БАНКИ.

-- Тут везде мель, -- сказал Игорь, -- нужен глаз да глаз. Bидишь, веха
в воде? Рюмка книзу -- обходим к зюйду, рюмка кверху -- обходим к норду.

Так мы с ним стояли и трепались целый час на разные морские темы. Я
понимал, что он оказывает мне моральную поддержку. Ведь это его обязанность
как капитана оказывать членам своего экипажа моральную поддержку. Но надо
сказать, он здорово умел это делать.

Так мы и ловили рыбку весь день. Поднимали трал и снова опускали.
Перебирали кильку и складывали ее в ящики. Я поливал из шланга и драил
палубу. Устал как черт. К вечеру меня опять стошнило.

В сумерках мы повернули назад. Игорь включил рацию, поговорил
по-эстонски с колхозом, потом вызвал 80-й. Редер сказал, что улов у них
хреновый -- килограммов 400. У нес было от силы 350. Игорь помрачнел и
шепнул мне:

-- Завтра пойдем к Длинному уху.

И вдруг я услышал голос Алика.

-- Димка! -- орал он. -- Как ты там? Прием.

-- Тип-топ, -- сказал я в микрофон.

-- Я просто в восторге! -- кричал Алька. -- У нас отличные парни. А у
вас?

-- Поговорим дома, -- сказал я.

ЗАБАВНО, АЛЬКА ПРОКРИЧАЛ МНЕ ПРИВЕТ через несколько километров темного
моря. Мне стало очень хорошо. Я люблю Альку. И Юрку люблю. Ведь мы друзья с
тех пор, как себя помним. Но Альке я еще благодарен за многое. Например, за
то, что он вечно бубнит стихи. Или вот он научил меня понимать абстрактную
живопись.

-- Понимаешь, -- сказал он, -- поймет тот, кто откажется понимать.
Понимаешь?

-- Отказываюсь понимать, -- буркнул я, разглядывая черный круг,
заляпанный синими и красными каплями.

-- Прекрасно! Ты все понял,-- весело крикнул Алька и побежал к Феликсу
Анохину, который в это время наседал на какого-то солидного дядьку. Они оба
взяли дядьку под руки и куда-то увели, а потом пришли сияющие.

-- Еще одного лишили невинности.

Это было прошлой зимой на выставке в Манеже.

Я люблю Альку за то, что он взъелся тогда на меня из-за глаз этой
Боярчук, а сейчас презирает за приставание к Ульви, за то, что он бородат и
очкаст, за то, что он тогда ночью молчал и сейчас ни слова не говорит о
Гале, за то, что мы вместе голодали и таскали шкафы. И Юрку я люблю за то же
и еще за то, что мы с ним играли в первой школьной команде.

-- ДАВАЙ 93-й ВЫЗОВЕМ? -- предложил я Игорю.

-- Ну их к черту с их эхолотом,-- мрачно ответил Игорь.

Тесемочка слабых огней обозначила берег.

ВОТ ТАК МЫ КАЖДОЕ УТРО выходили в море и каждый вечер возвращались в
колхоз. Берег мы видели только в темноте.

Я ПРИВЫК. Меня больше не мутило, и я не пересаливал щей. Я привык к
грязным лапам Ильвара. У меня установился превосходный аппетит.

МОИ ШИКАРНЫЕ ДЖИНСЫ превратились черт знает во что. Утром мне было
холодно даже а обоих свитерах и куртке. Однажды Игорь принес мне робу,
резиновые сапоги, телогрейку и берет. Проявил заботу. Это его обязанность --
проявлять заботу о подчиненных. Теперь я настоящий эстонский рыбак.

В КЛУБЕ каждый вечер поет хор. У каждого народа свои причуды: у
эстонцев -- хоровое пение. Мы записались в хор, чтобы не выделяться.

В КОНЦЕ КОНЦОВ МЫ ОБОГНАЛИ 93-й. У Игоря, наверное, где-то в печенке
свой эхолот. Так я стал передовиком производства. Передовой колхозник.

ЮРКУ БЬЕТ МОРЕ. Он стал бледный и тощий. Каждую субботу уезжает в
Таллин. Каждый понедельник я снова вижу его на причале. Привозит нам
сигареты с фильтром.

АЛИК СТАЛ ПОЛУЧАТЬ ПИСЬМА из Москвы. Однажды я увидел обратный адрес:
Л. Боярчук. Ясно. О прекрасная Боярчук, твои глаза, твои глаза!.. Я оценил
их прелесть. Забавно, что ребята не рассказывают мне про свои амурные дела.
Как будто боятся, что мне станет горько оттого, что их девочки не изменяют
им с актерами. А я им все рассказываю об Ульви. Даже немного больше, чем
есть на самом деле.

Я ПО-ПРЕЖНЕМУ ХОЖУ В ЛЕС ОДИН. Все меньше листьев, все лучше видно
небо. Когда я закрываю глаза, я вижу только кильку, кильку, кильку. Я очень
рад, что вижу по ночам только кильку.

ПАПА, ТЫ ВЕДЬ ЛЮБИШЬ КИЛЬКУ. Таллинскую кильку пряного посола. Вот тебе
на здоровье 600 килограммов. Детки, скоро праздник. Покупайте кильку. Лучший
спутник обеда -- килька.

Я ВЫУЧИЛ КОЕ-ЧТО ПО-ЭСТОНСКИ. Кое-какие вы крики и несколько слов для
Ульви.

-- СКАЖИ, КАПИТАН, -- спросил я однажды Игоря, -- зачем ты нам тогда
назвал свой колхоз? Хочешь посмотреть, как мы станем перековываться?

Игорь захохотал смущенно.

-- Хочешь посмотреть, как мы станем честными трудягами?

-- Чудак ты, Димка, -- сказал Игорь.

БЫЛО СОБРАНИЕ, председатель делал доклад, Тошно было слушать, как он
бубнил: "на основе внедрения", "взяв на себя обязательства" и т. д. Не знаю
почему, но все эти выражения отскакивают от меня, как от стенки. Я даже
смысла не улавливаю, когда так говорят. Но потом он заговорил, как обычным
человек. Он сказал, что надо ловить больше рыбы. От этого зависит доход
колхоза. Если доход увеличится в достаточной степени, колхоз сможет на
следующий год арендовать большой сейнер для выхода в Атлантику.

-- Товарищи, наш колхоз выйдет в Атлантику! -- сказал он, как мне
показалось, с волнением. Вот это я понимаю.

НА ШОССЕ В ЛУЖАХ плывут облака. Я вспомнил тот день, когда влюбился в
Галку. Она думает, что я влюбился в нее на школьном смотре, когда она
кривлялась в какой-то дурацкой роли. Пусть она так думает, черт с ней. Мне
теперь все равно, что она думает. А влюбился я в нее весной. Я был один. Не
бульваре в лужах плыли облака. Я увидел это, словно первый раз в жизни, и
понял, что влюбился.

СНОВА БЫЛО СОБРАНИЕ. За столом сидел какой-то деятель. Председатель
предложил соревноваться за звание бригад коммунистического труда, то есть
экипажей коммунистического труда. Мы все проголосовали "за".

ИГОРЬ ПОЙМАЛ НЕМЕЦКИЙ ДЖАЗ. Нас дико болтало, и дождь хлестал по
стеклу, а где-то в чистой и теплой студии какой-то кот слащаво гнусавил
"Майне либе ауген". Я ненавижу зги мещанские подделки под джаз. Игорь
сплюнул и поймал трансляцию из Ленинградской филармонии. Мы шли в тем ноте и
волны нас подбрасывали под звуки симфонии Прокофьева.

Из кубрика доносилась песня "Тишине". А потом другая песня, "Ландыши".
Это Стебельков учил Ильвара.

КАК-ТО ЗА ОБЕДОМ, когда Володя вытащил бутылку и стал всем разливать, я
сказал:

-- Люди будущего!.. Ребята, мы с вами люди коммунизма. Неужели вы
думаете, что сквозь призму этой бутылочки перед нами открывается сияющее
будущее?

-- А что ты думаешь, в коммунизме херувимчики будут жить? -- спросил
Игорь. -- Рыбаки и в коммунизме выпивать будут.

-- Ребята, -- сказал я, -- вы мне все очень нравитесь, но неужели вы
думаете, что мы с вами приспособлены для коммунизма?

В кубрике стало тихо-тихо.

-- Оригинальный ты уникум, -- сердито сказал Стебельков.

-- Подожди, Володя, -- сказал Игорь. -- Ты про наше соревнование, что
ли? -- спросил он меня.

-- Да.

-- Разве мы плохо работаем? -- проговорил Антс.