историческое здание Моссовета, напротив бронзового Основателя. Милиционер
поблизости с любопытством на них посматривал. Среди стабильных московских
неоновых художеств Лучников вдруг заметил странно подвижное, огромное, на
четыре этажа, слово "РЫБА". Одна лишь только престраннейшая эта РЫБА
пульсировала, сжималась и распрямлялась меж неподвижных вывесок
Пешков-стрита.
другого -- шарф.
любой день отправиться в Америку, Африку, в ту же Москву, и почему я, твой
сверстник, всю свою жизнь должен чувствовать себя здесь крепостным?
множество других в таком же роде.
Замени его на краснокожую паспортину. Тогда получишь ответ на все свои
сложные вопросы.
-- Посмотри, как она сильно бьется среди московского торжественного
спокойствия. Жаль, что я раньше ее не замечал. Удивительная, великолепная,
непобедимая "Рыба".
на сегодняшний вечер, что нам по 45 лет, а? Согласен?
расхлябанной походкой прошел мимо милиционера.
мрак после очередной серии процессов и отъездов -- всех вывели стражи Идеи,
а оставшиеся только и делают, что дрочат под водяру, перемывают кости своей
зловещей Степаниде. Оказалось: странная бодрость. Пошло одно за другим:
"чердачные балы", спектакли "домашних театров", концерты Дима Шебеко,
Козлова, Зубова в каких-то НИИ, в клубах на окраинах, сборища нищих поэтов,
группа "Метрополь", чаи с философией на кухнях, чтение "самиздата", выставки
в подвалах, слушание менестрелей...
московский "андеграунд" показать, что еще жив, но потом подумал: нет, хоть и
тянут из последних жил, но так будут всегда тянуть -- полю этому не быть
пусту.
каким-нибудь очередным застольем, после выступления какого-нибудь нового
гения, он оглядывал лица вокруг и удивлялся, откуда снова так много в
столице наплодилось неидеальных граждан. Вроде бы все уже поразъехались...
Вот еще недавно пели булатовское:
Тель-Авиве, но вот, оказывается, снова их целый "клоповник", таких
тружеников, весьма непохожих на парад физкультурников перед Мавзолеем: и
новые подросли, да и старых, на поверку, еще немало.
концерта в Студии экспериментального балета в красном уголке общежития
треста "Мосстрой" один из танцоров, юный Антиной в спецовке фирмы
"Wrаngler". Так он не без гордости сказал иностранцу Лучникову. В
грим-уборной навалены были кучей пальто. Все пили чай и гнуснейшее румынское
шампанское.
спектакля, полуседой клочковатый Гарик Поль, которого раньше знали лишь как
пьянчугу из ВТО, а тут вот оказалось, что таился в нем гений танца и
мыслитель. Боднув головой прокуренный воздух и престраннейшим образом
разведя руками на манер пингвина, Гарик Поль вступил в полемику с юным
Антиноем.
... Декаданс для меня-- это моя жизнь, мое искусство...... Прости меня, но то, что ты считаешь декадансом, то, чем мы занимаемся, на самом деле здоровое искусство, то есть живое...
... Однако же не реалистическое же наше искусство ведь же...
... Прости меня, но тут происходит полная подмена понятии, то. что называется "с больной головы на здоровую". Декаданс, мой друг, это культурная деморализация, потеря нравственных качеств, вырождение, омертвение, эстетический сифиляга, а все это относится к соцреализму, с твоего разрешения...
... Разве видим мы эти черты в живом, вечно взбудораженном искусстве модернизма, авангардизма, в кружении его сперматозоидов? Социалистический окаменевший реализм -- это и есть настоящая декадентщина...
... Однако же это переворачивает же все наши понятия же, ведь мы привыкли же всегда считать себя декадентами, то сеть как бы представителями заката, а, с другой стороны, видеть как бы рассвет, хоть он нам и гадок до рвоты, но искусство же нового же общества, а мы как бы держимся же за старое, уходящее же общество, которое как бы от нездоровья чурается народности, передовых идей, социального содержания, революционного призыва же... вот встают физкультурники волнами от Камчатки до Бреста, а ведь мы похмельем мучаемся.
... Прости меня, но тут и в социальном плане все перевернуто. Мое глубокое убеждение, что здоровье человечества заключено в либерализме, а революция -- это вырождение;
новые виды, но лишь возврат к мрачности, к древнему распаду... ригидность
мышц, обызвествление мозга...
... Прости меня. но вся эстетика революционных обществ с ее боязнью (всяких) перемен, всего нового, с повторяемыми из года в год мрачными пропагандистскими празднествами в недвижимых складках знамен, в этих волнах физкультурников, в осатанело бесконечной повторяемости, в самой оцепеневшей величавой позе этого общества -- это эстетика вырождения, сродни поздневизантийской застылости, окаменевшей позолоченной парче, под которой слежавшаяся грязь, вонь, вши и распад...
... Прости меня. но это вовсе не примета только сегодняшнего дня, вовсе не закат революции, это началось все с самого начала, ибо и сама революция -- это не рассвет, но закат, шаг назад к древнему мраку, к раздувшейся от крови величавости, и то, что когда-то принималось за "коренную ломку старого быта" -- это было как раз дегенерацией, упрочением древнейшего способа отношений, то есть насилия, нападением величественного загнивающего чудища на горизонты и луга либерализма, то есть нового человечества, на наш танец, на нашу музыку и божественную подвижность человеческих существ...
... Однако я не могу расстаться со словом "декаданс", я люблю его.
... Прости меня, можешь не расставаться, но имей в виду другой смысл слов...
редактором "Курьера", могущественной фигурой международного журнализма. У
них был здесь солидный корреспондентский пункт на Кутузовском проспекте,
чуть ли не целый этаж, и даже зал для коктейлей. Из трех крымских
сотрудников один был, без сомнения, агентом "чеки", другой цэрэушником,
однако старшему "кору" Вадиму Беклемишеву можно было доверять полностью--
"одноклассник", такой же, как Чернок или Сабашников.
газетой и потому в разговорах между собой величали корпункт филиалом.
Кроме трех крымцев, здесь трудились полдюжины молодых московских
журналистов, получавших зарплату наполовину в "красных", наполовину в
"русских" рублях, то есть в тичах. Эти шестеро, три веселых парня и три
миловидные девицы, сидели в большом светлом офисе, тарахтели свободно на
трех языках, предпочитая, впрочем, английский, курили и пили бесконечный
свой кофе, стряпали лихие "материалы" из жизни московских се1еbrities,
заменяя отсутствующие в СССР газеты светских новостей. Все они считали
работу в "Курьере" неслыханной синекурой, обожали Крым и боготворили "босса"
Андрея Лучникова, просто подпрыгивали от счастья, когда он входил в офис.
Глядя на подвижные их веселые лица, Лучников не мог себе представить их
агентами "чеки", а между тем, без всякого сомнения, все они были таковыми.
Так или иначе они работают на меня, думал Лучников, работают на газету, на
Идею, делают то, что я хочу, то, чего мы хотим, а секретов у нас нет, пусть
стучат, если иначе у них нельзя.
устроил "завтрак с шампанским". Скромнейшее угощение: горячие калачи с
черной икрой и непревзойденный брют из подвалов кн. Голицына в Новом Свете.
Среди приглашенных были крупные дипломаты и, конечно, директор Станции
Культурных Связей Восточного Средиземноморья, то есть посол Крыма в Москве
Борис Теодорович Врангель, внучатый племянник того самого Черного Барона,
"покрасневший", однако, к этому дню до такой степени, что его не без
оснований подозревали в принадлежности к одной из пяти крымских компартий. В
дип-корпус Крыма, в эту одну из формально несуществующих организаций, то
есть во все эти "миссии связи, наблюдательные пункты и комиссии", коммунисты
не допускались конституционным запретом, но так как конституция была
временной, то на нее и смотрели сквозь пальцы, только груздем не называйся,
а в кузов полезай.
немало было друзей по прежним безобразиям. Из официальных лиц бюрократии
самым внушительным пока было лицо "куратора" Марлена Михайловича Кузенкова.
Ждали, однако, и некую, неведомую пока персону, упорные ходили слухи, что
непременно кто-то явится чуть ли не с самого верха. Начался, однако, уже
второй час странного современного действа, но персона не являлась, хотя по
проспекту под окнами прокатывались милицейские "мерседесы". По некоторым
предположениям, "готовили трассу". На все приемы в корпункте "Курьера" по
списку, составленному лично шефом, приглашались десятка полтора московских
красоток, не-членов, не-деятелей, не-представителей, по большей части бедных
полумаргариток, девочек -- увы -- уже не первой свежести, дамочек с чудными
знаками увядания. Где-то они еще позировали, фотографировались,
демонстрировали модели Славы Зайцева, переходили из постели в постель и
наконец ловили фортуну -- замуж за иностранца! Здесь, на приемах "Курьера",
им отводилась роль передвигающихся букетов. Развязные молодчики Беклемишева
даже согласовывали с ними по телефону цвета туалетов. Красотки, впрочем, не
обижались, а радовались, что хоть кому-то нужны.
Сент-Онорэ, изображала при помощи суженного взгляда эдакую щучку-сучку,
зорко следила за перемещениями в толпе своего Андрея. Роль, которую она тут
играла, приятно щекотала самолюбие: вроде бы никто, вроде бы случайный гость
ни к селу, ни к городу, но в то же время почти все знают, что она здесь
ой-ой как не случайна, что она здесь вот именно первая дама, и что за костюм
на ней, из чьих рук получен. Ситуация пьянящая, и щучку играть интересно...
Как вдруг во время разговора с бразильским дипломатом она поймала на себе
внимательнейший, анализирующий взглядец некой незнакомой персоны. Вдруг се
под этим взглядом пронзило ощущение зыбкости, неустойчивости, полнейшей
необоснованности ее сегодняшней вот такой уверенной и приятной позиции...
близость непредсказуемых перемен. Лучникова кто-то отвлек, мужа кто-то
заслонил, малознакомая персона надела задымленные очки, "латинский любовник"
из Бразилии с удивлением обнаружил рядом с собой вместо международной курвы
растерянную русскую провинциалочку.
прибыл? Не кто иной, как товарищ Протопопов! Такой чести никто даже и не
ждал. Наиболее, пожалуй, энергетическая личность в компании усталых его
Корнев Павел
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Гуревич Георгий
Прозоров Александр
Сертаков Виталий