пыталась проникнуть в старое русло. Поэтому даже такой предмет любви, как
собственное "я" нередко облекался в женскую форму. Извицкий не раз
представлял себя в виде женщины, или хотя бы со сладострастно-женоподобными
чертами. Так было проще и привычней направлять либидо на себя. Даже в
обыденной жизни он старался "обабить", изнежить и выхолить собственное тело.
Для этого он много ел и пил, меньше двигался и старался спать в мягкой
постели. Даже на стул, прежде чем сесть, он норовил положить подушечку. С
нарастающим блаженством он замечал, что его плечи с каждым месяцем
округляются, ненавистные мускулы исчезают, живот становится мягче и
сладострастнее, там и сям на родном теле возникают нежные ямочки, интимные
скопления жирка. Особенно, до истеричности, он старался изнежить кожу,
превратить ее в постоянный источник сладострастия. Руки же у него и без того
были нежные, бабьи, словно созданные для неги и ласки.
женщины с течением времени почти стерлось; чаще он видел себя уже
непосредственно, в том виде, в каком существовал; это было полноценней с
точки зрения любви к "я" и поэтому сладостней; к тому же и вид его все более
и более изнеживался, хотя это уже был конечно второстепенный момент... Время
окрасилось в бурные, неугасимые тона. Все существование трепетало в легкой,
бесконечной, сексуальной дрожи. Это было связано с тем, что жгучий источник
полового раздражения, то есть собственное тело, был всегда при себе. Среди
грохота и гама раскореженного мира, среди пыли, воя сирен и людских потоков,
любое, даже случайное прикосновение к обнаженной части своего тела вызывало
судорогу, не только телесную, но и души.
направлялась внутрь, обволакивая "я" безграничной любовью. Легко и радостно
было тогда Извицкому проходить сквозь этот оскопленный, лишенный плоти и
интереса мир...
целыми днями ощущать себя как любовницу. Оргазм был сильнее, чудовищней и
больше колебал душу, чем во время любви к любым женщинам или мужчинам. Одно
сознание плотского соединения с самим собой, плюс сознание, что ты наконец
обрел любовь к самому дорогому и вечно-бесценному, придавало ему - оргазму -
нечеловеческое, последнее бешенство.
свои отражения в зеркалах. Каждый изгиб собственного тела мучил своей
неповторимой близостью; хотелось впиться в него и разбить зеркало. От мира
сквозило бесконечной пустотой; даже женщины, которых Извицкий порой
использовал в качестве механизма во время любви к себе, настолько не
замечались, что казалось их тела и души были наполнены одним воздухом. Зато
какая радость была очнуться одному в постели и почувствовать обволакивающую,
принадлежащую только тебе нежность своего тела! Каждое утреннее
прикосновение к собственной коже, к собственному пухлоокруглившемуся плечику
вызывало истерический, сексуальный крик, точно там, в собственном теле,
затаились тысячи чудовищных красавиц. Но - о счастье! - то были не чуждые
существования, а свой, свой неповторимо родной, неотчужденный комочек
бесценного "я"; в восторженной ярости Извицкий не раз впивался зубами в
собственное тело... Собственные глаза преследовали его по ночам. Иногда в
них было столько любви, что его охватывал ужас.
Извицкий приехал в Лебединое.
время любви к себе ему приходилось использовать женщин в качестве механизма.
Но то, что произошло у него с Анной носило уже другую печать. Анну Извицкий
не мог воспринимать как механизм. Прежде всего потому, что еще раньше, до
возникновения любви к себе, он испытывал к ней сильное, поглощающее чувство.
В Лебедином же метастазы этих чувств внезапно ожили. Извицкий почуял
пробуждение прежних, уже казалось забытых эмоций, эмоций направленных во
вне. Их оживлению к тому же способствовала их двусмысленность: ведь Анна
была не просто извне, в тоже время она была неимоверно близка по духу,
целиком из того же круга, из того же мира, как бы изнутри. Сначала Извицкий
полностью отдался течению эмоций, но потом чувство к Анне натолкнулось на
растущее, органическое сопротивление...
враждебно этот прилив чувства, оценив его как измену. Чувства, правда, как
бы раздвоились:
подавлять влечение внутренней цензурой, он решил не противиться любви к
Анне.
любовь к себе, чтобы это чувство могло надолго отступить. Оно продолжало
неизменно существовать, хотя одновременно было сильное влечение к Анне.
Извицкий выехал из Лебединого с Анной. Но, оставшись с ней наедине, в
комнате, охваченный ее обаянием, он, упоенный, бросился в ее объятия,
целиком отдавшись новому влечению. Прежнее вдруг исчезло. Оно неумолимо
предстало перед ним вновь в самый неподходящий момент. Целуя Анну, сближаясь
с ней, он вдруг почувствовал какую-то острую, нелепую жалость к себе.
Жалость к себе из-за того, что его секс направлен не на себя, что он целует
чужое плечо. Одновременно в сознании молнией пронеслась мысль о прежних
неповторимых чувствах и ощущениях. Тело его ослабло, а чужое тело показалось
смешным и далеким. Именно, потому, что оно - чужое. В этот момент Извицкий
захохотал и Анна взглянула на него...
"дорогой"; где-то она любила его даже больше, чем Падова. Одновременно
страшная догадка жгла ее; разом осветив все изгибы прежнего поведения
Извицкого. Она спросила его: "Да?".
дрожь охватила Анну. В обрывочных, но определенных словах Извицкий нарисовал
картину.
кухню - покурить.
расхохотался.
характеры.
видишь, все по-другому.
с того, что я - независимо от всех - близко подошел к религии Я; когда
действительно - всеми фибрами, всем сознанием - ощущаешь свое "я" как
единственную реальность и высшую ценность то... и сексуальная энергия,
сначала подсознательно, естественно направляется на это единственное,
бесценное... Ведь остального даже не существует... Вот мой путь... вера в
"я" дала толчок сексу, освободила поле для него...
прервала Анна.
неизбежен. Ведь надо же обуздать это чудовище внутри себя. К тому же, и
чистый Дух вне эротики...
сектантским в пределах религии Я, метафизическое обожание собственного "я"
приняло чисто сексуальную форму. Даже мое трансцендентное "я" лучше
предвидится в любви.
такой эго-секс импонировал ей и она могла бы только приветствовать его. Но в
то же время она была уязвлена, чуть стерта и желала восстановить равновесие.
Ведь только что Извицкий - как она думала - любил только ее. Она не могла не
попытаться - почти безосновательно- прельстить Извицкого.
знала, что значит для людей их круга духовная близость к женщине чрез общие,
мракобесные миры. Молчаливым восторгом приветствовала она и сексуальное
открытие Извицкого, но словно призывая его разделить эту свою победу с ней.
Этим пониманием его тайны она в последний раз очаровала Извицкого; он был в
раздвоении и никак не мог оторвать взгляда от тела Анны, сравнивая его со
своим. Оно опять казалось ему таким родным, что в некоторые мгновения он не
мог ощутить разницу между своим и ее телом. Оно завораживало его каким-то
внутренним сходством.
эту бездонную, страшную разницу, хотя она - в тот момент касалась только
ощущений.
кто любит, которое сопровождало его эротику... Все-таки Анна была точно за
каким-то занавесом.
сможет одержать победу в этом чудовищном поединке, тем более, когда он
окончательно опомнится...
что не мог понять ее состояния. То ли она улыбается, то ли нет?
неопределенное желание овладеть собою. Даже дома казались ему проекцией