Чтение 29–й страницы книги ~Тропик Рака~

Тут пришел Карл. Я, перейдя на английский, быстро посвятил его в
происходящее, и мы отговорились, заявив, что у меня срочная работа.
Все-таки, чтоб как-то замазать неловкость, мы сбегали за вином и стали
показывать Иветт и Жинетт альбом с порнографическими рисунками. К этому
времени у Иветт пропало всякое желание ехать в "замок". Они с Карлом быстро
снюхались. Когда пришло время ехать, Карл вызвался сопровождать женщин. Ему
хотелось посмотреть на Филмора среди сумасшедших, а заодно увидеть, как
такие заведения выглядят изнутри. В общем, они отправились втроем, слегка
под хмельком и в самом лучшем расположении духа. За все время, что Филмор
сидел в "замке", я не съездил к нему ни разу. Этого и не требовалось. Жинетт
навещала его регулярно и давала мне подробный отчет. По ее словам, врачи не
сомневались, что он придет в норму через несколько месяцев. Они считали, что
у него было алкогольное отравление. Конечно, был и триппер, но с ним они
надеялись легко справиться; сифилиса, по всем признакам, у него не
оказалось. Это 'было уже хорошо. Для начала врачи промыли Филмору желудок и
основательно прочистили весь организм. Они всерьез занялись его психикой, а
попутно выдергивали зуб за зубом, пока он не остался без зубов вообще. Врачи
были убеждены, что после этого пациент должен чувствовать себя гораздо
лучше, но, как ни странно, улучшения не последовало. Напротив, он пришел в
еще большее уныние. У него начали выпадать волосы. И в конце концов
обнаружилась склонность к паранойе -- он обвинял докторов во всех смертных
грехах и спрашивал, на каком основании его держат в сумасшедшем доме. После
приступов уныния Филмор вдруг становился чрезвычайно энергичен и грозил
взорвать "замок", если его оттуда не выпустят. Но самым скверным для Жинетт
было то, что он совершенно излечился от намерения жениться.

Доктора сочли это хорошим признаком. Они были уверены, что Филмор
выздоравливает. Жинетт, естественно, считала, что он совсем спятил, но тем
не менее мечтала, чтобы его наконец выпустили и она могла бы увезти его в
деревню -- она полагала, что тишина и покой благотворно скажутся на его
здоровье. Между тем родители Жинетт приехали в Париж навестить дочь и даже
съездили в "замок" с визитом к будущему зятю. Со своей французской
расчетливостью они решили, что их дочери лучше выйти замуж за сумасшедшего,
чем вообще остаться без мужа.

Все, казалось бы, шло как по маслу. Жинетт уехала на время в деревню.
Иветт часто приходила в гостиницу к Карлу. Она думала, что он редактор
газеты, и постепенно язык ее развязывался все больше и больше. Однажды,
упившись в стельку, она объявила нам, что Жинетт -- это просто б..., что она
пиявка, присасывающаяся к деньгам, и что она никогда не беременеет, а сейчас
просто симулирует беременность. По первым двум пунктам у нас с Карлом не
было никаких сомнений, но последнее утверждение нас слегка удивило.

-- Тогда откуда же у нее такой живот? -- спросил Карл.

Иветт прыснула.

-- Может, она надувает его велосипедным насосом. Нет, кроме шуток,
живот у нее от пьянства -- Она пьет как сапожник, эта ваша Жинетт. Вы
увидите, из деревни она приедет еще больше раздутая. Ее отец -- запойный
пьяница. Жинетт тоже. Может, триппер у нес и есть, не знаю, но насчет
беремешгости -- это все чушь!

-- Зачем же тогда она хочет выйти замуж за Филмора? Влюбилась она в
него, что ли?

-- Влюбилась?! Ха-ха! Она не может влюбиться -- у нее нет сердца.
Просто она хочет кого-нибудь подцепить. Ни один француз на ней не женится,
потому что ею давно интересуется полиция, а ваш идиот Филмор даже не навел о
ней справки. Вот она и решила его охомутать. Родителей она опозорила, так
что они знать ее не хотели. Но если она выйдет замуж за богатого американца,
тогда все будет шито-крыто... Вы что, на самом деле думаете, он ей нравится?
Да вы просто ее не знаете. Когда они жили вместе в гостинице, она водила к
себе мужиков, пока он был на работе, и рассказывала, что ваш Филмор не дает
ей даже карманных денег, что он скряга. Этот мех, который вы на ней
видели... она сказала Филмору, что ей родители подарили. Ну так вот, он
просто кретин, ваш Филмор! Я видела, как она приводила мужчину в гостиницу.
Она снимала для этого номер этажом ниже. Собственными глазами видела. А
какого мужчину! Песок сыплется. У него так и не встал!

Если бы Филмор приехал в Париж после выписки из "замка", я бы, пожалуй,
предупредил его. Но пока он был болен, я не хотел отравлять ему жизнь
сплетнями Иветт. А после выписки он уехал в деревню к родителям Жинетт, и
они сразу взяли его в оборот. Состоялась помолвка, в местных газетах
напечатали официальное объявление о предстоящем бракосочетании. Для друзей и
знакомых был дан большой прием. Но Филмор пользовался своим положением
сумасшедшего и выкидывал всякие штуки. Он, например, мог взять машину своего
будущего тестя и просто так гонять по дорогам. Если ему нравился
какой-нибудь городок, он останавливался там и жил в свое удовольствие, пока
Жинетт его не разыскивала и не увозила домой. Иногда он уезжал вместе с
будущим тестем якобы на рыбалку, и они пропадали по нескольку дней. Филмор
стал капризным и раздражительным и вел себя как испорченный ребенок.
Очевидно, он решил выжать из своего положения все, что только можно.

В Париж Филмор вернулся с новым гардеробом и с полными карманами денег.
В деревне он загорел и выглядел теперь здоровым, веселым и совершенно
нормальным. Спровадив куда-то Жинетт, он открыл нам душу. Его работа,
конечно, пропала, а деньги кончились. Через месяц он должен был жениться, а
пока родители Жинетт снабжали его деньгами. "Когда я по-настоящему попаду им
в лапы, -- сказал он, -- я превращусь в их батрака. Ее отец собирается
купить для меня писчебумажный магазин. Жинетт будет принимать покупателей,
получать деньги, а я буду сидеть в задней комнате и писать или что-то в этом
роде. Вы можете себе представить, чтобы я просидел в задней комнате
писчебумажного магазина до конца своих дней? Жинетт уверена, что это
блестящий план. Ей нравится считать деньги. Но тогда лучше уж я вернусь в
"замок".

Между тем при Жинетт он делал вид, что очень доволен. Я старался
убедить Филмора уехать в Америку, но он не хотел об этом слышать. Он считал,
что это ниже его достоинства -- позволить неграмотным крестьянам выгнать его
из Франции.

-- Ты же можешь поехать в Бельгию на некоторое время, -- предложил я.

-- А как насчет денег? -- спросил он. -- В этих проклятых странах надо
иметь право на работу.

-- А что, если тебе жениться, а потом получить развод?

-- В это время родится ребенок. Кто будет смотреть за ним?

-- Откуда ты знаешь, что у нее вообще будет ребенок? -- спросил я,
решив, что наступило время выложить карты на стол.

-- Как откуда? -- переспросил Филмор, не понимая, на что я намекаю.

Я коротко пересказал ему все, что говорила Иветт. Он слушал в полной
растерянности, но вдруг перебил меня:

-- Не стоит об этом. У нее будет ребенок -- я чувствовал, как он
шевелится. А Иветт -- стерва. Я не хотел говорить этого раньше, но перед
больницей я подкидывал ей деньги. Потом крах на бирже -- и мое положение
изменилось. Тогда я решил, что сделал достаточно для обеих и теперь буду
думать только о себе. Это привело Иветт в бешенство. Она сказала Жинетт, что
рассчитается со мной... Я бы хотел, чтобы то, что она говорит, оказалось
правдой -- тогда мне было бы легче вывернуться из этой истории. Но я попал в
западню. Я обещал жениться на Жинетт, и я должен это сделать. Не знаю, что
потом со мной будет. Но сейчас, как говорится, они держат меня за яйца.

Вскоре Филмор снял номер в той же гостинице, где жил я, и хочешь не
хочешь, а мне приходилось видеть и его и Жинетт по нескольку раз в день.
Помню, как однажды в воскресенье, позавтракав, мы перебрались в кафе на углу
бульвара Эдгара Кине. На этот раз ничто не предвещало ссоры. Мы нашли столик
и сели спиной к зеркалу. У Жинетт, очевидно, случился приступ страсти, и она
начала сентиментальничать, обнимая и целуя своего Жо-Жо на глазах у всех.
Впрочем, для французов это совершенно естественно. Едва они кончили
обжиматься, как Филмор вдруг сказал что-то о родителях Жинетт. Она
истолковала это как оскорбление и побагровела. Мы старались успокоить ее.
Объясняли, что она не поняла слов Филмора, и тут Филмор прошептал мне
по-английски, чтоб я ее умаслил. Этого было довольно -- Жинетт решила, что
мы издеваемся над ней, и пришла в бешенство. Я слегка повысил голос, но это
разозлило Жинетт еще больше. Филмор пытался се успокоить. "Ты слишком
вспыльчива, дорогая", -- сказал он и поднял руку, чтобы погладить ее по
щеке. Но она, решив, что он хочет дать ей пощечину, развернулась и треснула
его по скуле своим увесистым, мужицким кулаком. От неожиданности Филмор
замер, побледнел, потом встал и залепил Жинетт такую оплеуху, что она чуть
не слетела со стула. "Вот тебе! Может быть, научишься вести себя прилично!"
-- проговорил он на своем ломаном французском. Наступила мертвая тишина.
Потом, точно буря, Жинетт налетела на него, схватила стакан и что есть силы
швырнула в голову Филмора. Стакан ударился о зеркало. Филмор уже поймал
Жинетт за руку, но она свободной рукой хрястнула об пол кофейную чашку.
Жинетт рвалась из наших рук как бешеная. Мы еле удерживали ее. Между тем
хозяин кафе подбежал к нам и велел немедленно убираться. "Бродяги!" --
кричал он. "Да, да! Бродяги! -- завизжала Жинетт. -- Грязные иностранцы!
Бандиты! Гангстеры! Бить беременную женщину! " Теперь на нас уже окрысились
все присутствующие. Как же -- бедная француженка с двумя американскими
бандитами. Гангстерами. Я начал соображать, как бы нам выбраться отсюда без
мордобития. Филмор тоже испугался и стал тише воды, ниже травы. Жинетт
бросилась из кафе и оставила нас расхлебывать заваренную ею кашу. Но на
пороге она обернулась, подняла кулак и заорала:

"Я еще рассчитаюсь с тобой, сволочь! Да ни один иностранец не станет
так обращаться с приличной француженкой! Нет уж! Никогда в жизни!"

Слыша все это, хозяин, которому уже уплатили и за выпитое и за
разбитое, решил, что настало время выказать себя рыцарем и вступиться за
прекрасную представительницу слабого пола Франции. Без липших церемоний он
плюнул нам под ноги и вытолкал в шею, крикнув: "А ну валите отсюда,
недоноски!" Или что-то в этом роде.

Оказавшись на улице и обнаружив, что никто ничего в нас не кидает, я