задыхаясь,- я ничего не хочу видеть: ни лужаек, ни ветвей, ни
цветков, ни рыцарей, ни трусов, мне надо ослепнуть, Валя. Я
ошибся, Валя... Я думал, что все чувства погибли - любовь, и
преданность, и нежность... Но все осталось, Валя... Только не
для нас, а нам осталась только зависть... Выколи мне глава,
Валя, я хочу ослепнуть... Он скользнул по потным ногам девушки
руками, лицом, грудью и тяжко шлепнулся к подножию стены.
- Выпьем, Кавалеров,- сказал Иван.- Будем пить, Кавалеров, за
молодость, которая прошла, за заговор чувств, который
провалился, за машину, которой нет и не будет...
- Сукин ты сын, Иван Петрович! (Кавалеров схватил Ивана за
ворот.) Не прошла молодость! Нет! Слышите ли вы? Неправда!
Я докажу вам... Завтра же - слышите ли? завтра на футболе я
убью вашего брата...
Николай Кавалеров занимал место на трибунах. На высоте,
направо от него, в деревянной ложе, среди полотнищ, громадного
шрифта афиш, лесенок и скрещенных досок сидела Валя. Молодежь
наполняла ложу.
Дул ветер, день был очень яркий, сквозной, просвистанный
ветром со всех сторон. Огромное поле зеленело прибитой травой,
блестящей, как лак.
Кавалеров, не спуская глаз, смотрел на ложу, напрягал зрение
и, уставая, работал воображением, стараясь получить то, чего не
мог издали увидеть или услышать. Не только он - многие из
сидевших близко к ложе, несмотря на то что были возбуждены
предвкушением исключительного зрелища, обращали внимание на
очаровательную девушку в розовом платье, почти девочку,
небрежную по детски к своим позам и движениям и вместе с тем
имевшую такой вид, что каждому хотелось быть ею замечен ным,
точно была она знаменитость или дочь знаменитого человека.
Двадцать тысяч зрителей переполнили стадион. Предстоял
небывалый праздник - долгожданный матч между московской и
германской командами.
На трибунах люди спорили, кричали, скандалили из-за пустяков.
Огромное количество народа распирало стадион. Где-то с утиным
криком сломались перила. Кавалеров, запутавшийся в чужих
коленях в поисках своего места, видел, как на дорожке, у
подножия трибун, лежал, тяжело дыша и разбросав руки, почтенный
старичок в кремовом жилете. Мимо него перли, мало о нем думая.
Тревога усиливалась ветром. На вышках, как молнии, били флаги.
Все существо Кавалерова стремилось к ложе. Валя помещалась
над ним, наискосок, метрах в двадцати. Зрение издевалось над
ним. Казалось ему: они встречаются глазами. Тогда он
приподнимался. Казалось ему: медальон вспыхивает на ней.
Ветер делал с ней что хотел. То и дело она хваталась за шляпу.
Это был капор из красной блестящей соломы. Ветер сдувал рукав
ее до самого плеча, открывая руку, стройную, как флейта.
Афишка-улетела от нее и упала в гущу, помахав крыльями.
Еще за месяц до матча предполагали, что с германской командой
приедет знаменитый Гецкэ, играющий центрального форварда, то
есть главного игрока из пяти нападающих. Действительно, Гецкэ
приехал. Лишь только германская команда вышла под звуки марша
на поле и еще игроки не успели распределиться по полю, как
публика (как и всегда это бывает) узнала знаменитость, хотя
знаменитость шла в толпе остальных гостей.
- Гецкэ! Гецкэ! - закричали зрители, испытывая особенную
приятность от вида знаменитого игрока и оттого, что они хлопали
ему.
Гецкэ, оказавшийся небольшим черномазым и сутулым человеком,
шагнул немного в сторону, остановился, поднял руки над головой
и потряс соединенными ладонями. Невиданный иностранный способ
приветствия еще более воодушевил зрителей
Группа немцев - одиннадцать человек - сияла на зелени, в
чистоте воздуха, яркой маслянистой окраской одежды. На них
была оранжевые, почти золотые фуфайки с зелено-лиловыми
нашивками на правой стороне груди и черные трусы. Трусы
бубнили по ветру.
Володя Макаров, поеживаясь от свежести только что надетой
футбольной рубашки, высматривал из помещения футболистов в
окно. Немцы достигли середины поля.
- Пошли, что ли? - спросил он.- Пошли?
- Пошли! - скомандовал капитан команды.
Выбежала советская команда в красных рубашках и белых трусах.
Зрители валились на перила, лупили ногами в доски.
Рев заглушил музыку.
Немцам выпало играть первую половину игры по ветру.
Наши не только играли и старались делать все, что полагается
делать, чтобы играть как можно лучше, но также не переставали
наблюдать за игрой немцев как зрители и оценивать ее как
профессионалы. Игра продолжается девяносто минут, с коротким
перерывом на сорок пятой минуте, После перерыва команды
меняются половинами поля. Так что при ветреной погоде выгоднее
со свежими силами играть против ветра.
Так как немцы играли по ветру, а ветер был очень сильный, то
всю игру сдуло к нашим воротам. Мяч почти не выходил из
советской половины поля. Наши беки давали сильные- "свечки",
то есть высокие параболические удары, но мяч, скользнув по
стене ветра, завертывался, блестя желтизной, и шастал обратно.
Немцы яростно атаковали. Знаменитый Гецкэ оказался и вправду
грозным игроком. Все внимание сосредоточилось на нем.
Когда мяч попадал к нему, Валя, сидевшая на высоте,
взвизгивала, как будто сейчас же, немедленно, должна была
увидеть что-то ужасное и преступное. Гецкэ прорывался к
воротам, оставляя позади себя наших беков, присевших от его
быстроты и натиска на корточки, и ударял в ворота. Тогда Валя,
качнувшись к соседу, обеими руками обхватывала руку соседа,
прижималась щекой к ней и, думая только об одном, чтобы
спрятать лицо и не видеть ужасного, продолжала смотреть
скошенными глазами на страшные движения черного от беганья по
жаре Гецкэ.
Но Володя Макаров, вратарь советской команды, ловил мяч.
Гецкэ, еще не окончив движения, сделанного для удара, изящно
переменил это движение на другое, нужное для того, чтобы
повернуться и бежать, поворачивался и бежал, нагнув спину,
плотно обтянутую пропотевшей до черноты фуфайкой. Тотчас же
Валя принимала естественную позу и начинала смеяться:
во-первых, от удовольствия, что нашим не вбивали мяча, и
во-вторых - оттого, что вспоминала о том, как давеча визжала и
хваталась за руку соседа.
- Макаров! Макаров! Браво, Макаров! - кричала она со всеми.
Мяч каждую минуту летел в ворота. Он ударялся об их штанги,
они стонали, с них сыпалась известь... Володя схватывал мяч в
таком полете, когда это казалось математически невозможным.
Вся публика, вся живая покатость трибун становилась как будто
отвеснее,- каждый зритель приподнимался, выталкиваемый
страшным, нетерпеливым желанием увидеть наконец самое
интересное - вбитие гола. Судья вбрасывал на ходу свисток в
губы, готовый засвистеть вбитие... Володя не схватывал мяч -
он срывал его с линии полета и, как нарушивший физику,
подвергался ошеломительному действию возмущенных сил. Он
взлетал вместе с мячом, завертевшись, точь-в-точь навинчиваясь
на него: он обхватывал мяч всем телом - коленями, животом и
подбородком, набрасывая свой вес на скорость мяча, как
набрасывают тряпки, чтобы потушить вспышку. Перехваченная
Максимов Альберт
Свержин Владимир
Флинт Эрик
Конюшевский Владислав
Свержин Владимир
Маккэфри Энн