Чтение 29–й страницы книги ~Тени в раю~

отдает, это исключено. Акула то и дело предпринимала новые забавные броски.
Поскольку дверь была чуть приоткрыта, я слышал, что разговор зашел об
экономическом положении и войне. Акула предрекала самое худшее: крах биржи,
долги, новые расходы, новые битвы, кризисы и даже угрозу коммунизма. Все,
мол, погибнет. Только наличный капитал сохранит ценность. Она не забыла
упомянуть и о тяжелом кризисе тридцатых годов, когда обладатель наличных
денег был королем и мог купить все за полцены, за треть, даже за четверть.

- А предметы роскоши, такие, как мебель, ковры и картины, даже за десятую
часть их стоимости, - добавила акула.

Невозмутимый Силверс предложил покупателю коньяк.

- Потом вещи снова поднялись в цене, - сказал он. - А деньги упали. Вы же
сами знаете, нынешние [142] деньги стоят вдвое меньше тогдашних. С тех пор
они так и не поднялись в цене, зато картины стали дороже в пять раз и более.
- Он притворно и слащаво засмеялся. - Ох уж эта инфляция! Как началась две
тысячи лет назад, так с тех пор и не кончалась. Ничего не поделаешь -
ценности дорожают, деньги дешевеют.

- Поэтому ничего не следует продавать, - с радостным рычанием произнесла
акула.

- О, если бы это было возможно, - вздохнул Силверс, - я и так стараюсь
продавать как можно меньше. Но ведь необходим оборотный капитал. Спросите
моих клиентов. Для них я настоящий благодетель: совсем недавно я за двойную
цену выкупил танцовщицу Дега, которую продал пять лет назад.

- У кого? - спросила акула.

- Этого я вам, конечно, не скажу. Разве вам было бы приятно, если бы я
раструбил по всему свету, за сколько и что вы у меня покупаете?

- А почему бы и нет?

Акула определенно была непростой штучкой.

- Другим, представьте себе, это не по нутру. А я вынужден на них
ориентироваться. - Силверс сделал вид, что хочет встать. - Жаль, что вы
ничего у меня не нашли, господин Купер. Ну, может быть, в следующий раз.
Поддерживать цены на прежнем уровне я, разумеется, долго не смогу, вы это,
конечно, понимаете?

Акула тоже встала.

- У вас же была еще одна картина Дега, которую вы мне хотели показать, -
заметил он как бы между прочим.

- Это та, что висит в спальне у моей жены? - протянул Силверс.

И у меня в запаснике раздался звонок.

- Моя жена у себя?

- Нет, миссис Силверс ушла полчаса тому назад.

- Тогда принесите, пожалуйста, полотно Дега, которое висит у зеркала.

- Для этого потребуется некоторое время, господин Силверс, - сказал я. -
Вчера мне пришлось ввернуть деревянную пробку, чтобы картина лучше
держалась. [143]

Сейчас она привинчена к стене. Чтобы ее снять, мне нужно несколько минут.

- Не надо, - бросил Силверс. - Мы лучше поднимемся наверх. Вас не
затруднит, господин Купер?

- Нисколько.

Я снова уселся у себя, как дракон, охраняющий золото Рейна. Через
некоторое время оба вернулись, а мне было ведено подняться за картиной,
снять ее и принести вниз. Поскольку никакой пробки не было, я просто
подождал там несколько минут. Из окна, выходившего во двор, я увидел миссис
Силверс, которая стояла у кухонного окна. Она сделала вопросительный жест. Я
резко замотал головой: опасность еще не миновала, и миссис Силверс следовало
еще некоторое время побыть в укрытии.

Я внес картину в комнату с мольбертами и вышел. Что они говорили, я не
мог разобрать, так как Силверс плотно закрыл за мной дверь. Вот сейчас он,
наверное, деликатно намекает, что его жена охотно оставила бы эту картину
для своей частной коллекции; впрочем, нет, я был уверен, что он преподнесет
все таким образом, чтобы не вызвать недоверия акулы. Беседа в комнате с
мольбертами продолжалась еще около получаса, после чего Силверс вызволил
меня из заточения на этом складе ценностей.

- Картину Дега вешать назад не будем, - сказал он. - Утром вы доставите
ее господину Куперу.

- Поздравляю.

Он состроил гримасу.

- Чего только не приходится выдумывать. А ведь через два года, когда
произведения искусства поднимутся в цене, этот человек станет потихоньку
злорадствовать.

Я повторил вопрос Купера:

- Зачем же тогда вы действительно продаете?

- Потому что не могу отказаться от этого. Я по натуре игрок. Кроме того,
мне надо зарабатывать. Впрочем, сегодняшняя выдумка с привинченной пробкой
была неплоха. Вы делаете успехи.

- Не значит ли это, что я заслуживаю прибавки? [144]

Силверс прищурил глаза.

- Успехи вы делаете слишком быстро. Не забывайте, что у меня вы бесплатно
проходите обучение, которому мог бы позавидовать любой директор музея.

Вечером я отправился к Бетти Штейн, чтобы поблагодарить за одолженные
деньги. Я застал Бетти с заплаканными глазами, в очень подавленном
состоянии. У нее собралось несколько знакомых, которые, по-видимому, ее
утешали.

- Если я не вовремя, то могу зайти и завтра, - сказал я. - Я хотел
поблагодарить вас.

- За что? - Бетти растерянно посмотрела на меня.

- За деньги, которые я вручил адвокату, - сказал я. - Мне продлили вид на
жительство. Так что я еще какое-то время могу оставаться здесь.

Она расплакалась.

- Что случилось? - спросил я актера Рабиновича, который держал Бетти за
руку, нашептывая ей какие-то слова.

- Вы не слышали? Моллер умер. Позавчера.

Рабинович сделал знак, чтобы я прекратил расспросы. Он усадил Бетти на
софу и вернулся ко мне. В кино он играл отпетых нацистов, а в обыденной
жизни отличался кротким нравом.

- Повесился, - сказал он. - У себя в комнате. Его нашел Липшюц. Смерть
наступила, вероятно, день или два назад. Висел на люстре. Все лампочки в
комнате горели и люстра тоже. Возможно, он не хотел умирать в темноте.
Наверное, повесился ночью.

Я собрался уходить.

- Побудьте с нами, - сказал Рабинович. - Чем больше народу сейчас около
Бетти, тем ей легче. Она не может быть одна.

Воздух в комнате был спертый и душный.

Бетти не желала открывать окна. Из-за какого-то загадочного
атавистического суеверия она считала, что покойнику будет нанесена обида,
если скорбь растворится в свежем воздухе. Много лет назад я слышал, что если
в доме покойник, окна открывают, чтобы освобо[145] дить витающую в комнате
душу, но никогда не слышал, чтобы их закрывали, дабы удержать скорбь.

- Я глупая корова! - воскликнула Бетти и громко высморкалась. - Надо же
взять себя в руки. - Она поднялась. - Сейчас я сварю вам кофе. Или вы хотите
чего-нибудь еще?

- Нет, Бетти, ничего не надо, право.

- Нет. Я сварю вам кофе.

Шурша помятым платьем, она вышла на кухню.

- Причина известна? - спросил я Рабиновича.

- Разве нужна причина?

Я вспомнил теорию Кана о цезурах в жизни и о том, что людей, оторванных
от родины, везде подкарауливает опасность.

- Нет, - ответил я.

- Нельзя сказать, чтобы он был нищим. И больным он тоже не был. Липшюц
видел его недели две назад.

- Он работал?

- Писал. Но не сумел ничего опубликовать. За несколько лет ему не удалось
напечатать ни строчки, - сказал Липшюц.

- Такова участь многих. Но дело, наверное, не только в этом? После него
что-нибудь осталось?

- Ничего. Он висел на люстре, посиневший, с распухшим, высунутым языком,
и по его открытым глазам ползали мухи. На него было страшно смотреть. В
такую жару все происходит очень быстро. Глаза... - Липшюц содрогнулся. -
Самое ужасное, что Бетти хочет взглянуть на него еще раз.

- Где он сейчас?

- В заведении, которое называется похоронным бюро. Вам уже приходилось
бывать в подобных местах? Лучше избегайте их. Американцы - юная нация, они
не признают смерти. Покойников гримируют под спящих. Многих бальзамируют.

- Если его загримировать... - сказал я.

- Мы тоже об этом думали, но тут ничто не поможет. Едва ли найдется
столько грима, да к тому же это будет слишком дорого. Смерть в Америке -
очень дорогая штука. [146]

- Не только в Америке, - бросил Рабинович.

- Но не в Германии, - заметил я.

- В Америке это очень дорого. Мы подыскали похоронную контору подешевле.
И все же это обойдется самое меньшее в несколько сот долларов.

- Если бы они у Моллера были, он, возможно, еще бы жил, - сказал Липшюц.

- Возможно.

Я заметил, что в фотографиях, висевших у Бетти в комнате, появился
пробел: снимка Моллера уже не было среди живых. Его портрет висел на другой
стене, еще не в черной рамке, как другие портреты, но Бетти уже прикрепила к
старой золотой рамке кусок черного тюля. Моллер, улыбаясь, смотрел с
фотографии пятнадцатилетней давности. Его смерть никак не укладывалась у
меня в голове, и этот черный тюль... Бетти вошла с подносом, на котором
стояли чашки, и стала разливать кофе из расписанного цветами кофейника.

- Вот сахар и сливки, - сказала она.