остальные -- на ломку кукурузы! Вы что, думаете, такая погода всегда будет?
Быстро по рабочим местам!
крикнул совсем другим голосом в толпу:
должна привыкать, чтобы стремена били ей в живот!
и отвязал стремена, подвязанные к подпругам. Он снова отошел от лошади на
расстояние вытянутой веревки и снова пустил ее. Теперь стремена свободно
болтались, но лошадь, все так же взбрыкивая, гневной рысцой бежала по кругу.
вышел, однако уже у дверей правления снова повернулся и крикнул: -- А с
тобой, Цурцумия, особый разговор будет...
нервно вздрогнув, вскинул голову в сторону председателя, словно хотел ему
что-то ответить, но сдержался.
ним. Тот опять обернул к нему седобровое лицо и с лукавой улыбкой человека,
знающего тайные пружины взаимоотношений местных людей, начал старательно
пояснять:
председатель думает, что Цурцумия собрал людей, чтобы через любование его
родственником себе уважение получить. За это зуб на него имеет. А так
Цурцумия неплохой человек, только немножко бедный...
тему Цурцумия, добавил:
Цурцумия. Тот лопается, как инжир, такой богатый. А наш Цурцумия бедный, а
так человек неплохой... Табак хорошо понимает...
побежденные несколько оживились. Лошадь все еще кружилась на веревке.
Цурцумия бросил не объездчика взгляд, полный тревожной мольбы.
веревки.
совершенно неподвижно, едва прядая ушами, и только по черному крупу
временами пробегала дрожь, как рябь по воде.
уздечку, а в правой камчу. Лошадь, казалось, не обращала на него внимания.
Она была неподвижна. Чунка заметил, что Цурцумия от волнения сорвал со своей
головы полотняную кепку и прижимал ее к груди, то и дело перебирая жующими
пальцами.
впереди Чунки, и отбросил окурок.
Тот осторожно сунул ей в рот удила, осторожно пристегнул нащечный ремень и
так же осторожно подвел поводья к седлу, продолжая другой рукой придерживать
лошадь за недоуздок. Объездчик перехватил поводья. Лошадь продолжала стоять
совершенно неподвижно, но почему-то именно эта ее неподвижность больше всего
подтверждала ее неуклонную нацеленность на взрыв.
ладони, пока не дошел до конца вытянутой веревки, которую он намотал на
кулак, и остановился.
Потом осторожно вдел ногу в стремя и замер в этой позе. Толчок! Парень
метнулся к седлу, но не успела его нога перемахнуть через него, как лошадь
мгновенно дала свечу, отшвырнула объездчика и, со свечи повернувшись на
задних ногах, бросилась на него, оскалив желтозубую пасть. Она едва не
схватила его за отбивающийся сапог, но тут натянутая веревка не пустила ее
дальше.
Чунки, -- человека за человека не считает!
но тот, оттолкнув Цурцумия, сам вскочил и стал ругать парня, державшего
веревку, за то, что тот якобы недостаточно натягивал ее. Потом он вдруг,
словно только заметил, схватил ладонью телепавшийся у плеча лоскут рубахи и,
вырвав, отбросил.
к лошади и изо всех сил огрел ее. Лошадь всхрапнула и галопом помчалась по
кругу, и тот, что держал ее на веревке, сейчас еле удерживал ее, обеими
руками вцепившись в нее и почти запрокинувшись на оттяжке.
сразу не кусает, как другие. Сперва выбрасывает человека, потом становится
на задние ноги, а потом уже кусает. Такую привычку имеет. Видишь, рубашку
порвала? В тот раз чуть за горло не схватила.
до меня -- аллах знает!
прижимал к груди свою подобранную шапчонку, и все до смешного повторилось,
как в тот раз.
успел натянуть ее, и свалившемуся объездчику пришлось несколько метров на
заднице отползать от бешеной вытянутой морды кобылицы. И неизвестно, чем бы
это кончилось, если б внезапно не выбежал Цурцумия и бесстрашно шапчонкой
несколько раз не ударил кобылицу по морде. Кобылица от неожиданности
отступилась, а объездчик вскочил и стал ругать того, что плохо натягивал
веревку.
своего родственника. При этом он то и дело помахивал своей столь удачно
использованной шапчонкой, и хотя прямо не ссылался на нее, но явно давал
знать, что и гораздо более скромными средствами, чем натянутая веревка,
некоторые кое-чего добиваются.
по кругу. Всезнающий крестьянин обернулся к Чунке и тут же объяснил причину
терпеливости этого парня. Причина была простая -- кобылица была его.
Заинтересованный в этом объездчике, он своей излишней покорностью как бы
пытался уравновесить излишнюю норовистость своей кобылицы.
крайнее изумление, что крестьяне не разошлись по рабочим местам, опять стал
ругаться, и опять выделил Цурцумия, с немалым упорством добиваясь у него
ответа, кто должен тюковать табак: он, Цурцумия, или его, председателя,
бабушка?
веранды, -- не то что один хороший коммунизм, один хороший феодализм нельзя
построить!
лошадь теперь рысит по кругу с болтающимися стременами.
сядет, она спокойней будет. Вообще не надо привязывать стремя... А с тобой,
Цурцумия, особый разговор будет... -- С этими словами председатель снова
покинул веранду и скрылся в дверях правления.
Цурцумия, -- в том-то и дело, что сесть не дает... Еще председатель
называется...
мелькнула у него в голове. Он не то чтобы был особенно опытным объездчиком,
но около десяти лошадей успел объездить. Но дело было не в этом.
чинару, стоявшую посреди выгона, куда в полдень табун приходил отдыхать.
Осторожно по ветке добираясь до лошади, стоявшей под ней достаточно удобно,
ребята свешивались с нее и прыгали на скакуна, одновременно стараясь цапнуть
гриву обеими руками.
устраивали родео. Кто дольше всех удерживался на спине лошади, тот и
считался героем. Интересно, что, когда кто-нибудь прыгал на одну лошадь,
другие не разбегались. Лошади привыкли опасаться человека, приближающегося
по земле. А человек, прыгающий на лошадь с дерева, был непонятен остальным
лошадям и потому не очень их беспокоил.
всего, ему хотелось, чтобы эти анастасовцы раз и навсегда обалдели от его
чегемской лихости.
ответным взглядом. Он уже поймал глазами то место на нижней ветке шелковицы,
откуда собирался спрыгнуть. Объездчик подошел к остановленной лошади,
отстегнул подпруги, снял седло и поставил его на землю. Кобылица опять
замерла, и сейчас, когда она была без седла, особенно бросалось в глаза, как
волны дрожи, словно рябь по воде, пробегают по черному крупу.
на земле уздечку. Он снова сунул ей в рот удила, пристегнул нащечный ремень
и, взявшись за поводья, обернулся: