Чтение 29–й страницы книги ~Облака~

- Уж скоро встреча! Чувствую... быстрее, быстрее! Встретимся - ах, какая
молния забрезжит!

И с этими словами погрузился в сон, полный стихами - он был окрыленным
духом, и во сне, как в снегу, когда он смирился со смертью - он поспевал за
рифмами. Он, Солнцу подобный, выплескивал сотню рифм в мгновенье, он был
богом, внутри которого рос ЕГО мир.

Он пылал, он взрывался, он ласкал, тек, летел, падал, взмывал, страдал,
любил, чувствовал, целовал, обнимал...

* * *

- Здравствуй.

Два голоса слились в один, в тот чудесный майский день, рядом с журчаньем
фонтана, в зеленом, молодом парке.

Катя, как и в прошлом году, сидела на скамеечке, но рядом с ней загорали
на солнышке, кушали мороженое, читали книгу Машенька и Петя.

- Ну, вот и встретились... - тут Дима смутился, и вдруг понял, что все
напрасно, и что сейчас он бросится с моста в реку.

Он даже не смел смотреть на нее, он бледный, тощий, грязный, во рванье;
он стоял, сгорая от стыда, пред нею - такой возвышенной, недостижимой,
святой Девой. От напряжения, от отчаянья, кровь потекла из носа, он
пошатнулся; прошипел сдавленно, словно его душили:

- Извините. Я пойду...

Эта, неожиданно возникшая мучительная мысль давила его, в самый асфальт
вжимала, все-все давила в болотную трясину: "Да нужен я ей такой! Где-то год
носился, а теперь пробежал - вообразил себе невесть что! Да она, ведь, и
позабыла давно про меня! Пробежал какой-то тощий оборванец, и надеется
теперь на любовь! Дурак... Ну, теперь все кончено..."

В глазах его стало темнеть, и он, вдруг, увидел пред собой фотографию на
которой маленькая девочка склонилась над первым подснежником...

Темно... как же темно вокруг... Он с трудом поднял голову, огляделся и
обнаружил, что сидит в избушке сотрясаемой ветром, а неподалеку едва
угадывается во мраке контур старухи с перерезанными венами.

И тогда Дима понял, что все бывшее от того мгновенья, как он увидел эту
фотография, и до встречи у фонтана: все мираж - ослепительная, по количеству
образов и чувств вспышка мозга.

В космосе умирающая звезда взрывается так ярко, что свет от того взрыва
виден во всей галактике, а потом, взорвавшись, сбросив в этом взрыве все
силы - звезда затухает уже навсегда.

- Лишь мираж, лишь виденье... - шептал Дима, горько усмехаясь, а из
темных глаз его выжигались жгучие слезы. - Но, если это виденье, то и вся
остальная жизнь моя - тоже всего лишь виденье. Да - вся жизнь, с хожденьями,
со словами не значит теперь вовсе ничего. Все уходит, уходит безвозвратно...
Весь мир - все формы его - все мираж, все тленно... Все кажется пред смертью
мгновеньем. Быть может, я и правда облако, а все, что было - лишь бредовое
виденье? Может, я просто, пролетело над заводскими трубами и на меня
накоптила их ядовитая гарь?... А теперь я вырвусь... Куда, куда я вырвусь -
кругом мрак.

Покачиваясь, прошел он к мертвой старухе, повалился на колени пред ее
лицом, роняя слезы, зашептал:

- Скоро и я буду там же, где нынче ты...

Он вглядывался в ее испещренные морщинами, искаженные долгими
страданьями, обезображенные болезнью черты и, вдруг, понял, что они
приближаются к нему:

- Я понял - ты смерть,

И мне от тебя не укрыться,

И чувств и стихов круговерть,

Не даст от тебя, ведьма старая, смыться!

Лик все приближался, вот губы его раскрылись, вот сейчас прикоснуться к
его губам, заберут остаток жизни...

- Нет, нет - я жить хочу... - зашептал Дима.

Страшный лик заполнил все пространство, Дима попытался отдернуться, да
было поздно - его коснулись губы...

А у смерти оказались мягкие, теплые, ЖИВЫЕ губы. От них тепло окутало
Димино лицо, тело; сердце его часто и трепетно забилось.

Долог был тот поцелуй, и Дима жаждал, чтобы он длился целую вечность. Но
он, все же, оборвался.

Лик Смерти отпрянул и тут Дима увидел, что глаза у Смерти теперь открыты.

Ах, что за очи он увидел!

Так, будто и не видел раньше ничего...

Тут увидел он весь лик ее сразу: это была она - дева у фонтана. Дева с
белыми власами, да с лицом озаренным.

- Я умер? - прошептал он.

- Нет, что ты - тебе просто стало плохо. - звонким голосом молвила.

- Я так долго бежал к тебе. Год прошел со дня первой нашей встречи. С
того мгновенья - я так ждал...

- Какой солнечный сегодня день. - молвила дева, помогла ему усесться на
скамеечку.

Рядом звенел фонтан, уходили вдаль солнечные аллеи дивной красоты парка,
а на скамейке, рядом с Девой сидели двое детишек, с сияющими лицами. По небу
двигались облачные горы; не было ни машин, ни города; только в отдалении, на
горе, высился мраморный замок, с той же стороны доносились и голоса моря.

- Мы не виделись с тобою год? - удивилась Дева. - Но вы шли по дорожке,
взглянули на меня. И так ваши очи засияли, что я подумала, что ослепну; вы
вспыхнули так ярко, что на мгновенье потеряли сознание.

- Значит, все, что было... Да - это было лишь мгновенное кошмарное
виденье. - он взглянул на Деву и добавил. - ...Оно вовсе не значит ничего,
рядом с вами. Да, какая-то беготня; тленные, проходящие чувства... Нет я уже
не помню ничего - все разминулось... все распалось... А кто эти дети?

- Это - мой маленький братик и сестра. А вот и "лис" с Томасом.

Двое: рыженький пес-лисенок, и пепельный котенок выбежали из соцветья
трав.

- Так что вам привиделось? - спросила Дева, дотронувшись прохладной
ладошкой до его лба.

Дима попытался вспомнить, но уже не мог - просто какая-то вспышка.

- Да нет - ничего не было. А вы прекрасны.

- Спасибо.

- Как вас зовут?

- Я - Дева. А вы?

Тут Дима понял, что никакой он ни "Дима", а ПОЭТ. Так он и назвался:

- ПОЭТ. - потом продолжил. - Давайте пройдемся?

Дева подала ему руку и, улыбаясь нежным солнечным поцелуем, пошли они по
аллее, в сторону мраморного замка...

Дима лежал на траве, смотрел на медленно проплывавшую над его головой,
ловящую последние лучи уходящего светила, облачную гору.

Где-то неподалеку, радостно залаял Джой, а на фоне облака облака-горы
пролетела бабочка с большими, украшенными красивым узором крыльями.

По Диминой щеке катилась слеза, но, что было причиной той слезы, он не
знал. Просто пришло чувство - пришло на мгновенье - какое-то печальное,
безвозвратно ушедшее чувство. Что-то было, но, что он уже не мог вспомнить -
со стоном, рывком сел, схватил ручку, стремительно записал, разрывая бумагу:

- Тому, что никогда я не увижу

Тому, о чем не вспомню никогда,

Тем песням, коих никогда я не услышу,

Вот этих строчек маленьких чреда.

Тому, что никогда не испытаю,

И даже в вечность не помыслю, - никогда!

Тем милым душам, коих не узнаю,

Тому, что смоет вечности безбрежная вода.

Всему тому, что промелькнет,

Уйдет как миг, как призрак,

И той ЛЮБВИ, что не найдет,

Меня... Нахлынет МРАК.

Не перечитывая написанного, он скомкал и отбросил в сторону тетрадь - все
написанное казалось ничтожным против чувств его. А потом поднялся и,
печально улыбаясь бордовому, похожему на раскинувшийся в полнеба
стихотворный костер закату - пошел к своему дому.

В это же самое время, за пятьдесят километров, за десять часов ходьбы от
него, сидела в своем садике, любовалась на этот же самый закат Катя. Она
поглаживала мурлычущего Томаса, а по щеке ее, по светлой ее, озаренной
душевной силой щеке, катилась одинокая, теплая, как подступающая майская
ночь, слеза. Но она уже и не помнила, что ту слезу породило: нежный ли изгиб
облака, или же далекий, едва слышный и печальный клич птиц, к тому облаку
летящих:

- Лети с нами... лети с нами...

Катя хотела бы взмыть, да у нее не было крыльев.

Из дома позвал ласковый голос матери:

- Катенька, ты что-то в саду засиделась. Иди-ка пить чай.

КОНЕЦ